— Давай, Наталия, распишемся…
Посидели поле загса скромно с дедом Гавриилом, родителями Наташи и друзьями. А утром молодая жена проводила Глеба на сборный пункт. Смеялась, а в глазах стояли слезы. Поправляя ремни рюкзака на его плечах, пошутила:
— Держитесь теперь, милитаристы, солдат Антонов на часах стоять будет!
Дед Гавриил вырядился в красные революционные шаровары, которые получил еще в гражданскую из рук самого Буденного, на голову натянул казацкую фуражку с малиновым околышем, а на пиджак нацепил все свои награды — от Георгия IV степени до ордена Славы.
— Служи, казак, как в нашем роду заведено, — сказал он. — Живота своего не жалей, а за женку не бойся… Даст бог, не помру, дождуся тебя, — прижался он сухонькой грудью к Глебу…
…Обрадуется дед, подумал Антонов уже у здания аэропорта. И Наталия рада-радешенька будет. Сама хотела приехать, а тут — такой сюрприз!
— Эй, служивый! — увидел Глеб бегущего к нему от стоянки автомобилей шофера, с которым он не нашел общего языка. — Чего скажу… Тебе куда лететь-то?
— Не все ли равно, — отмахнулся Глеб.
— Да погоди, я же по-хорошему, помочь хочу! С билетами туго, я узнал, сезон местной элиты. Прут фрукты ящиками, за каждое место в самолет на «лапу» отваливают будь здоров сколько!
— И в Ростов? — обеспокоенно воскликнул Глеб.
— А ты думал? Если не ошибаюсь, один рейс туда. Пошли, у меня кассиром чувиха моя работает, быстро все устроит.
Уже подходя к кассам, у которых толпился народ, Глеб в нерешительности остановился:
— Послушай, получится, что билет мы сейчас вроде как по блату возьмем? — сказал он парню, поморщившись.
— А ты думал… — ухмыльнулся тот, вклиниваясь в очередь и увлекая за собой Глеба. — Пропустите, товарищи, орденоносца…
Глеб оторопел от такого нахальства. Как ошпаренный отскочил в сторону и, краснея и смущаясь, встал в хвост очереди, которая неодобрительно загудела. К нему подлетел шофер:
— Нет, ты точно ненормальный! Давай проездные документы…
— Слушай, двигай-ка ты отсюда подобру-поздорову! — резко оборвал его Глеб. — Брехло!
— Чего, чего?!
— Что слышал, — демонстративно отвернулся от парня Антонов.
Уже в самолете, откинувшись в уютном кресле, Глеб размышлял с досадой: нет, все-таки неправильно он поступил с этим шофером и в первом, и во втором случае, грубо отбрив его. Ну хорошо, проявил характер, устоял перед ухарем. Нет ничего проще, как сказала бы Наталия. Но ведь сам-то парень ни черта не понял, ушел разобиженный, уверенный в своей правоте. Да еще, наверное, подумал о нем, Глебе, как о злюке-задаваке, из которого прет правильность. Будет с дружками перемывать его косточки, гогоча над его принципиальностью. А как надо было бы Глебу поступить?.. Встать в нравоучительную позу и продекламировать стихами Маяковского, что такое хорошо и что такое плохо? На смех поднял бы парень-шофер Глеба в ответ. Да и читали ему наверняка в детстве эту книжку. Дома, в детском саду, в школе… А может, надо было схватить его за шиворот и тряхнуть как следует, выставить напоказ: мол, смотрите, люди, на ловчилу! А он бы в ответ начал брыкаться, еще завязалась бы потасовка. И вряд ли из очереди кто-либо пришел на помощь, одобрил такое действо Глеба. Почему-то в последнее время не очень-то любят заступаться. Иной норовит не заметить, пройти стороной свару, если она его не касается. В лучшем случае позовет милиционера навести порядок. Да к тому же «тряхнуть» — не метод воспитания, Глеб уже убедился на своем опыте.
Вот в школе у них завуч была, историчка. Холодная и величавая, как воды Дона. На всех смотрела свысока, побаивалась ее ребятня. А что она делала? Подарки брала, не стесняясь, все знали об этом. Находились родители, которые задаривали ее, заискивали перед ней, чтобы после восьмого класса их чада остались в школе и тянули кое-как до аттестата зрелости, а не направлялись в СПТУ. Были ученики, которые благоговейно юлили и ловчили как могли под ее строгим взглядом. А Глеб со своей «правдой-маткой» выше тройки по истории не получал, хотя знал предмет получше любого соклассника. И вылетел из школы со справкой. Правда, оно и к лучшему — в техникум поступил, о чем не жалеет. Но мог бы и в институте сейчас учиться, как отец в свое время…
А как же он, Глеб, намучился с трудоустройством, когда после смерти отца пришлось перейти на вечернее отделение техникума. В совхоз идти работать не хотел из принципа: директор его звал, но он его видеть не мог. А в райисполкоме в направлении на завод отказали — возраст не тот. Еще мал. «Мы разрешение на работу даем, если ты состоишь на учете в детской комнате милиции», — равнодушно сказал ему председатель комиссии по делам несовершеннолетних, постукивая карандашом по столу. «Так что — мне стать хулиганом, токсикоманом или вором?» — с вызовом воскликнул Глеб. «Много разговариваешь…» — был ответ.
Когда он вышел из кабинета, в сердцах грохнув дверью, кто-то из посетителей, ожидающих своей очереди, едко посоветовал Глебу:
— А ты, пацан, три звездочки дяденьке принеси в кулечке, враз он все устроит… хи-хи-хи…
— И не стыдно вам, взрослый человек? — пристыдил в ответ Глеб. И уже выходя, услышал брошенное ему вслед с явным презрением:
— Гляди-ка, какой правильный!..
Ему хотелось тогда топать ногами, кричать до хрипоты, доказывать: «Да не правильный я! Просто такой вот уродился!»
Дед Гавриил его успокаивал:
— Чижало, внучек, казакам с таким норовом. Но жить можа… Все же лучше, чем так, как батяня твой, изнутри себя жечь, а мерзавцам не перечить.
На работу Глеб все-таки устроился. Помог случай. При очередном посещении дискотеки, куда его затащила Наталия, завязалась драка между двумя группами музыкальных направлений. Глеб бросился разнимать патлатых, и сам был схвачен за руку подоспевшими дружинниками. Когда разобрались, командир отряда — бригадир комсомольско-молодежной бригады Виктор Гыкало подвел итог:
— Ладно, чудо в перьях. Приходи завтра в «Сельхозтехнику», меня найдешь…
И всеми правдами и неправдами Гыкало пробил Антонову назначение в бригаду. Виктор Гыкало — вот кто понимал Глеба, вот кого по-настоящему Глеб уважал, к мнению кого всегда прислушивался и кому подчинялся беспрекословно.
Плотный, мощный бригадир был безмерно добр и сентиментален. Рассказывали, что он еще в первом классе влюбился в свою будущую жену и с тех пор если смотрел на других женщин, то только для того, чтобы лишний раз убедиться, что его жена лучше. Очень он любил сына. Беспокоился, чтобы вырос из него добрый хлопец, а не подонок, которых истово ненавидел. Ради этого вечерами после смены отправлялся дежурить в штаб народной дружины…
Мерно гудели двигатели самолета. За иллюминаторами — безбрежное белое поле.
«Нет, в жизни, видно, не только надо не уступать дурному, — думал Глеб, — но и не молчать, говорить о нем прямо и открыто, воевать против него». Теперь он это понял. А если бы чуть раньше? Смог бы помочь рядовому Шурке Ртищеву?.. Ведь сам же он, Глеб, его уговорил не идти к прапорщику Березняку, чтобы не посчитали Шурку ябедой! И могло тогда все быть иначе…
«Эх, Шурка, Шурка, дорогой же ценой познали мы, что есть настоящее солдатское братство…» — вздыхал младший сержант Глеб Антонов, и память его невольно понесла, окунула в недавнее прошлое, словно закружила его на стремнине горная река.
НИЧТОЖЕ СУМНЯШЕСЯ
— Тяжелая штука быть солдатом, — проговорил Шура Ртищев. Глубокий вздох вырвался из недр байкового одеяла.
— Тяжелая, — отозвался Антонов.
В палатке стояла жуткая темень; прямо над Глебом мерно лупили по брезенту как будто в одну и ту же точку крупные капли. «Продырявят его и начнут бить по темечку, — подумал он, припоминая, в какой стране — в Китае или в Японии — практиковалась такая пытка: провинившегося привязывали к столбу, и на его голову методично капала вода до тех пор, пока тот не сходил с ума. — А-а, не все ли равно, в какой стране», — отмахнулся от назойливой мысли и натянул одеяло на голову.
