Я уступаю дорогу идущим навстречу, ни на ком не останавливаю взгляда. От одной компании отделился парень в мохнатой шапке, с длинным мохеровым шарфом, перекинутым через плечо поверх дутого стеганого пальто.
— Девушка, вас как зовут? Меня — Валерий.
Он открыто улыбается, заглядывая мне в глаза, большой и пушистый, как мишка. Я молча обхожу его, но парень догоняет меня и идет рядом:
— Какая вы строгая и грустная — так нельзя! — продолжает он заигрывать. — Симпатичным девушкам вешать нос не к лицу. Хотите, я вам поведаю веселенькую историю…
Валерий, не отставая от меня ни на шаг, рассказывает байку о фантастических пришельцах, которые искали на земле эталон мировой красоты… И как преследовали их забавные приключения…
Я слушаю его треп совершенно рассеянно и безразлично. Мне только показалось, что прохожие обращают на нас внимание, бросают заинтересованные взгляды.
— Мне сюда, — равнодушно говорю я ему и взбегаю по лестнице в здание Главпочтамта.
Я подхожу к окошечку, беру телеграфный бланк и пишу:
«Средиземное море. Матросу корабля «Гремучий» Алексею Конышеву. Люблю, жду. Оля».
Когда вышла на улицу, Валерий обрадованно восклицает:
— Наконец-то! Так вот, я продолжаю… Или нет, давайте пойдем в кино? Вот… два билета на «Казино» — потрясный фильм!
Я стою в нерешительности. Что-то в Валерии мне импонирует: то ли его искреннее радушие и эмоциональность, то ли добрые глаза, то ли улыбка, похожая на гагаринскую. Как-то само собой у меня вырывается:
— Хорошо, пойдем…
НЕ ТОЛЬКО ГОРЫ ВЗБУНТОВАЛИСЬ
— Значит, как я понял, вы, Ефим, напрочь отрицаете неформальные отношения между людьми? — спросил полковник Ильин литератора, недовольно поморщившись.
— Да, Игнат Иванович. С ними необходимо бороться повсеместно!
— Не соглашусь я с вами, друг мой, — покачал Ильин головой. — По крайней мере, для армии, думаю, такая концепция не подходит. Тогда, действительно, у нас будут, как вы говорите, одни солдафоны, роботы какие-то. Но сначала картина проявится в других сферах нашего общества. Все же армия — плоть от плоти…
Ильин отвернулся, потирая воспаленные глаза. Он чертовски устал. Сказались длительный перелет и изменение часового пояса, нудная дорога, по которой они добирались до районного штаба по борьбе со стихией. И теперь, кажется, вечность прошла, как они трясутся в фургоне санитарного «пазика», прорываясь к бедствующим селениям через пробки самосвалов и другой техники, милицейские и воинские оцепления. За это время они с Ефимом успели сдружиться, больше говорили, о пустяках и грядущих непростых делах, связанных, как понимали, с испытаниями и волнениями. И только сейчас затронули в разговоре тему, выяснение которой началось между ними еще в Москве. Затронули, точно больную мозоль, сразу изменившую тон, казалось, уже сложившегося общения друг с другом: стали сухо чеканить заумные слова.
За окнами фургона проступало серо-белесое утро. На востоке посветлело стоячее море сплошной низкой облачности. В этом раннем свете можно было разглядеть кривые и мохнатые от обволакивающего тумана нагромождения скал, выглядывающие точно айсберги. Дорога петляла между ними черно-коричневой лентой, спускаясь в парящую мглу.
— Я, наверное, ляпнул не то, — услышал Ильин после некоторого молчания голос Ефима с нотками досады. — Я, конечно же, не учел, что неформальные отношения бывают положительными. Имел в виду только негативные неформальные группы и объединения…
Полковник снова повернулся к писателю. Тот сидел на обитой дерматином скамье напротив, устало вытянув ноги и привалившись к металлической стенке, от которой по бокам от него выпирали полукольца с мудреными замками для крепления носилок. Вид у Ефима был замученный; обычно аккуратно уложенные вьющиеся волосы теперь торчали патлами, под расстегнутым плащом болтались скомканный у тонкой шеи шарф и сбившийся набок галстук. Его лицо стало серым, заострилось, осунулось, бесцветный взгляд уставился в потолок.
— Давай, Ефим, вздремнем чуть-чуть, — мягко сказал Ильин. — Мы еще наспоримся, найдем время…
Отворилось окошко между кабиной и салоном, просунувшийся в него узкоглазый капитан медицинской службы объявил:
— К реке подъезжаем, товарищ полковник. Ох и шумит, уже слышно… Наши должны переправу навести. Если не успели, то полковую колонну тут нагоним.
— Вот как! — оживился Ильин. — Хорошо, Ким, посмотрим, посмотрим…
Их встретил майор Куцевалов. Ильин его сразу узнал, но ничуть не удивился. Заметил только довольно:
— Куда ни приедешь — везде на своих бывших слушателей натыкаешься. Ну и как, помогает теория на практике?
— Еще бы! Только иногда практики, Игнат Иванович, не хватает, чтобы теорию поддержать, — засмеялся Куцевалов, радушно отвечая на рукопожатие полковника.
— Старая болезнь, но излечимая…
Куцевалов коротко, по-военному довел до них обстановку. Горы по-прежнему бунтуют. Понтонеры мост навели. С минуты на минуту должны подойти плавающие бронетранспортеры с противоположного берега, во второй раз вывозящие эвакуируемое население из опасной зоны (командир полка по рации проинформировал), после чего часть крытых машин отправится с бедствующими в районный центр, а основная колонна двинется вперед.
— Мы полевую кухню раскочегарили, чтобы бойцов горячей кашей порадовать да жителей подкрепить. Промокли все, продрогли… Приглашаю и вас отведать из солдатского котла, чайком согреться, — предложил Куцевалов полковнику и корреспонденту газеты.
— С удовольствием!
Они шли мимо остывших машин туда, откуда тянуло вкусным дымком и где было наиболее оживленно. Сновали солдаты с котелками и дымящимися кружками, слышались шутки — с низкого неба перестала сыпаться морось. Ильин обратил внимание на группу солдат, рассевшихся кружком на бугристых валунах на склоне у дороги, с жаром о чем-то спорящих. С ними же находились полнощекий старший лейтенант и усатый прапорщик. Кивнув в их сторону, он спросил у Куцевалова:
— Собрание проводят?
— Гм-м, похоже… Это из автороты бойцы, — удивленно протянул замполит, немного волнуясь.
— Вот, Ефим, смотри, — обратился Ильин к литератору, с любопытством поглядывающему на склон. — Я всегда, когда наблюдаю такую картину, почему-то вспоминаю войну, — понял полковник по-своему волнение майора. — И не воевал ведь, в сорок шестом родился, но сразу приходят на память строчки из фронтовых документов. Помнишь, знаменитый сталинградский протокол: «В окопе лучше умереть, но не уйти с позором»… Сила, а? Наверное, так же, накоротке, перед боем собрались тогда комсомольцы. А мы с тобой спорим, доказываем что-то… Вот истина — живут традиции, друг мой, живут!
— Кстати, Игнат Иванович, — оживился Куцевалов, — среди них как раз уволенные ребята, которые первыми решили остаться, так сказать инициаторы.
— Может, поднимемся? Не помешаем… — предложил Ильин.
Наверху заметили, что к ним направляются незнакомые полковник и штатский в сопровождении заместителя командира полка по политчасти. Старший лейтенант вскочил, стал что-то говорить солдатам, рассекая рукой воздух. До Ильина донеслись его слова, которые насторожили:
— В общем, тихо, погорячились и хватит! Потом разберемся… Встать! Сми-ирно! — скомандовал офицер и пошел навстречу для доклада.
— Продолжайте, сидите, пожалуйста, — остановил уставную процедуру Ильин. — У вас ведь собрание…
— Мы в принципе закончили, товарищ полковник.
— И какой вопрос обсуждали?
— Да так… — замялся старший лейтенант.
— Как жить дальше, — подал голос с камня смуглолицый солдат-крепыш с жестким взглядом, на комбинезоне которого рыжими пятнами засохла глина.
— Ну, и как решили жить? — улыбнулся Ильин, обращаясь уже к нему.
— По-честному…
— Это правильно, — одобрил полковник и дополнил мысль для всех: — А то одно время честность в кризисе была. Поэтому решение ваше в духе времени… Так кто из вас уволенные в запас? Покажитесь нам, благородные молодцы!
