Но народ возненавидел Окниля, не потому что тот якобы захватил их земли, а потому что за десятилетия рабства они были озлобленны и не признавали никакой власти.

Они утратили разум и в их глазах все правители были тиранами. Их разум застилала лишь месть правителю, которого винили во всем, и неважно кем был последний поверженным Тиксом или доблестным Окнилем, хороший король, мертвый король.

Быстро позабыли они Тикса и возненавидели нового «тирана» с новой силой. Увы, но человеку свойственно ошибаться, как ошибся тогда, и Окниль.

Ошибся, что принял их под свое правление, и что принял их предложение, которое требовало в знак подчинения королю, принять под воспитание дитя Шенских земель.

Это было, как они утверждали традицией и неоспоримым доказательством в достойности короля.

Поручительство над ребенком, и принятие его в королевскую семью означало лишь одно. Что в случае чего, он мог стать полноправным наследником престола.

Это не было проблемой для Окниля, ведь у него был сын, который в корне пресекал какие-то попытки передачи короны. Но не думал Окниль тогда, что не эту цель преследовали Шенские старосты, а другую, странную и непонятную. Но тогда Окниль не знал этого и согласился.

Бережно и осторожно, с опаской и ужасом несли ему на поруки дитя. Его ближайший друг и собрат по оружию Ригналь предупреждал Освободителя, что Шенские земли славятся лжецами, колдунами и поклонниками древних злых богов, и что их предложения всегда лучше сотни раз обдумывать, прежде чем принимать. Но Окниль не слушал.

Принял он дитя с рук какого-то старца, по-видимому, местного шамана, и не понял сразу, в чем причина опаски этого человека. Не понял, и тень тревоги засела в нем. Забрал он дитя и подтвердил тем самым договор о покровительстве над Шенскими землями, словно поставил свою робкую подпись на подозрительном контракте, на таком же, которые колдуны используют в своих темных ритуалах, но дело было сделано и пути назад не оставалось.

***

Прошло две с половиной недели, как дитя поселили в замке. Как и требовал договор, он стал полноправным членом семьи. Сам Окниль редко бывал в замке, в последнее время он все чаще выступал в походы, со своей армией, отвоевывал земли у врагов и заключал союзы с новыми друзьями.

Придворным слугам не было особого дела до ребенка, так же как и не было любви к нему. Что-то отталкивало людей от этого мальчика, но строгий приказ, обязывал их, относиться к ребенку как подобает, относиться к нему, как к наследнику королевской крови.

У Окниля был единственный сын, Винкель. Которого он горячо любил всем сердцем, да что тут говорить парнишку любили все, это был единственный человек, к которому слуги относились искренно и с душой.

Мать Винкеля умерла при родах, и Окниль долго горевал, и печали его не было предела. Он словно умер вместе со своей женой. Как будто его душа покинула тело, и устремилась вслед за любимой женщиной, но младенческие крики его сына периодически возвращали его обратно.

Времена шли, и боль об утрате притуплялась, хоть и не проходила совсем. Семь лет прошло, с тех пор как Окниль предал огню тело своей любимой, и посвятил все свое внимание и заботу которую мог только дать сыну. Винкель рос славным ребенком, воспитанный по законам отца он перенял от него всю честь и доблесть, что содержалась в Окниле. Винкель должен был стать достойным королем, но все это должно было быть в будущем, а сейчас он просто рос и впитывал мудрость предков.

***

Когда дитя привезли в замок, Винкелю было семь лет. Не смотря на столь ранний возраст, он уже овладел чтением и частенько пропадал в библиотеке замка.

Младенцу же было около двух лет, как сказал шенский шаман, передавая его на руки Окниля.

Винкель был добр к нему и считал его своим братом. Слуги же не очень любили ребенка. Дитя нарекли редким именем даже для тех краев, Йеми. В честь одного славного вельможи правившего Шенскими землями. Этот вельможа славился своей справедливостью и честностью, словно в напоминание о том, откуда он, дитя и получил это имя.

Как и бывает в королевских кругах, детей наследников балуют. Хоть и не возникало острой необходимости кормить младенца грудью, но в конечном итоге было решено именно так его и кормить. Озадаченным придворным слугам пришлось подыскать ему молодую кормилицу. Вот тогда первый раз слуги и заметили странность этого ребенка. Голод, неутолимый голод. Кормящих матерей у Йеми было около десятка. Смешно, но только так ребенок мог насытиться и успокоиться.

Однажды спустя несколько месяцев с тех пор как Йеми прибыл в замок, при кормлении, одна из служанок, что кормила ребенка почувствовала укол в груди. Непонятно откуда взялся острый как игла зуб и прокусил грудь служанки.

Капли крови, смешавшись с молоком, попали в рот Йеми. И до того с жадностью сосавший грудь ребенок, озверел еще больше, он принялся еще активнее высасывать молоко, и даже покусывать деснами. Вслед за впившимся зубиком в грудь ошарашенной служанки впились еще десяток иголок. Тело ребенка, содрогалось в конвульсиях, и судорогах, с каждой секундой он свирепел все больше и больше, он уже не просто сосал, он грыз, чавкал и давился кровавыми ошметками груди служанки, которую дико кромсал своими клыками, которых уже появилось с десятка четыре.

Услышав крики, бешено визжащей кормилицы, сбежались другие, мирно до этого выполняющие свою работу по дому слуги. Все они остолбенели от увиденного, и только умоляющие крики бедняжки вновь привели их в чувства и они кинулись на помощь.

С трудом пятеро, появившихся из глубины двора мужиков, что помогали разгружать повозку с зерном, разжали скрежещущие челюсти монстра, стараясь причинить как меньше боли и так уже настрадавшейся бедняжке. Прервать жизнь монстра они тоже не могли, хоть это и было бы самым простым решением, но так как это равнялось убийству королевского лица, их бы казнили.

Уже сотни маленьких как иголки зубов щелкали и чавкали, принося серьезные раны. Откуда они взялись не понятно, но ранее их точно не было. Полуживую от шока, боли и кровопотери служанку унесли в спальни прислуги. Изуродованная истрепанная грудь уже с трудом напоминала оную, она сильно кровоточила и лишала сознания других служанок случайно увидевших такую картину.

Следом за бедняжкой поспешил так называемый придворный лекарь прислуги, который кое-что знал о медицине и жил при дворе, но выполнял обычную работу не медицинского направления. В это время бледные от ужаса мужики держали монстра.

Казалось бы, что стоит удержать младенца, но удержать этого было действительно очень тяжело. С трудом они удерживали агонизирующее тело мальчика, стараясь не приближаться к разинутой пасти чудовища, которая жадно искала упущенную «кровавую соску».

Все что попадало в пределы этой пасти, моментально превращалось в кровавую бесформенную субстанцию. Несколько несчастных уже поплатились пальцами, и даже кистями, когда пытаясь освободить грудь служанки. По своей неосторожности они попадались в челюсти монстра и калечились самым страшным образом. Наученные таким жестоким образом их товарищи уже не пытались повторять ошибку.

***

Постепенно тварь утихала. Все также сплошные ярко желтые глаза с черными точками вместо зрачков, выискивали в окружении пищу, но тельце уже не так содрогалось и постепенно прекращало безумствовать.

Частое дыхание постепенно утихало и уже через час полтора дитя приходило к обычному невинному виду, лишь запекшаяся к тому моменту кровь и мельчайшие кусочки плоти на лице ребенка, напоминали о ужасной гримасе твари, ярко желтых глазах и разинутой пасти с сотнями мелких длинных, но чудовищно крепких зубов.

Глаза вновь стали обычными, голубыми, детскими глазками, а выражение лица изменилось, и если бы кто-то вошел и увидел ребенка, и ему рассказали, каким чудовищем только что было это дитя, он бы никогда в это не поверил.