– Очень рад. Добро пожаловать, мадемуазель, – Александр щелкнул каблуками, шпоры снова звякнули о камни, он склонил голову, тряхнув густой черной шевелюрой. – У нас в Кузьминках жизнь покойная, места вокруг прекрасные, вот монастырь Богородицы совсем рядом, если вы вдруг о кармелитах заскучаете, – молодой полковник попробовал съязвить, но строгий взгляд Анны Алексеевны остановил его, и он продолжил с прежней сдержанностью: – Матушка моя лишь ко мне строга с полным правом, а так великодушна и добра безмерно. Полагаю, вы скоро убедитесь в том, мадемуазель. Конечно, в Кузьминках скучновато…

– Для вас, Александр, – поправила его Орлова. – Для вас и Пушкина очень скучновато. Да и для Дениса Васильевича, как оказалось, тоже. А для нас с Мари-Клер – в самый раз. Успеется еще, поглядит она на Петербург да на тамошних дворцовых красавцев. А пока пообжиться надо ей, привыкнуть. Вот мадемуазель изъявила желание русский язык изучать…

– Желание похвальное, – Александр едва сдержал улыбку, – я полагаю, под мудрым попечительством моей матушки и любезной Анны Алексеевны вы вскорости достигнете успеха, и не только в русском языке…

– Прощеньица просим. – Из аллеи появился денщик князя Афонька и, поклонившись, сообщил: – Там государыня Елизавета Григорьевна к столу кличут. Генерал Алексей Петрович Ермолов пожаловали, иные гости опять же…

– Что ж и Пушкин с Давыдовым проснулись? – насмешливо поинтересовалась Анна Орлова. – Или разбудили их. Что-то не слыхать было пушечных выстрелов. Иначе как их поднимешь?

– Проснулись, матушка, – еще раз поклонился Афонька.

– Ну, коли так, идемте, Мари, – пригласила Орлова французскую гостью. – А вы, Сашенька, приведите себя в порядок и присоединяйтесь к нам, – добавила она, обращаясь к князю.

– В один миг, сударыня, – весело откликнулся Саша, и на глазах изумленной Мари-Клер вернулся туда, откуда и появился: подтянувшись на руках, легко, одним махом вскочил в окно своего кабинета. Блеснув белозубой улыбкой, исчез в комнате.

Завтрак княгиня Елизавета Григорьевна распорядилась подавать на открытой веранде, с которой хорошо были видны покрытые нежной весенней порослью берега Москвы-реки. Сама хозяйка дома, одетая в платье из тончайшего английского муслина цвета амаранта с глубоким декольте, открывавшем ее все еще высокую, красивую грудь, сидела во главе стола рядом с мужем, кавалерийским генералом в отставке графом Алексеем Анненковым. Обнаженные плечи княгини покрывала шелковая шаль шафранного оттенка, вышитая гиацинтами. На широкой золотой цепочке в промежутке между грудями виднелся золотой крест, сплошь усыпанный изумрудами.

С тех пор как княгиня Таврическая поселилась с вернувшимся из сибирской ссылки супругом в имение Кузьминки, здесь все обустроилось с петербургским изыском и размахом, близким сердцу возлюбленной покойного императора Александра. За столом распоряжался метрдотель, при каждом приглашенном находился свой слуга в шитой серебром ливрее, который обслуживал только его: менял приборы, подносил угощения, которые стояли не на общем столе, а на буфетных стойках в стороне.

Вопреки аскетизму нового государя, требовавшего того же и от подданных, в Кузьминках даже на завтрак подавалось не менее четырех видов закусок, шесть легких блюд, два жарких и шесть десертов. По старой екатерининской традиции кушанья на стол подносили все сразу и несколько беспорядочно, не согласуясь с модой девятнадцатого века, позаимствовавшей у англичан их чинность и последовательность в смене блюд. Посуда выставлялась обязательно из серебра или вермеля, и только за десертом княгиня Елизавета Григорьевна разрешила подавать фарфоровые, с золотой прожилкой, тарелочки, в центре которых были выгравированы ее инициалы.

В день приезда Мари-Клер княгиня Таврическая потчевала своих гостей особо приготовленным по поводу французской гостьи угощением – фазаньи мозговые колбаски под укропным соусом. Рассадка за столом была свободная.

Мари-Клер, заметив знак княгини Орловой, поспешила сесть рядом с ней. Тогда как с другой стороны, предварительно спросив разрешения мадемуазель, занял место сын Елизаветы Григорьевны, князь Александр Потемкин. Он поспел к самому жаркому, явившись в щегольском полковничьем мундире с малиновыми отворотами и блестящими золотыми эполетами, надушенный, причесанный, красивый до головокружения, и окончательно смутил Мари-Клер, так что она уже не могла думать о еде, а исподволь наблюдала за князем. Елизавета Григорьевна встретила сына строго:

– Все то, что я сказала вам вчера, Александр, не утратило силы с наступлением нового дня. Я впредь прошу вас с большим вниманием относиться к моим просьбам, тем более, что не так уж часто я вас о чем-то прошу…

Заслышав ее голос, Александр встал и прослушал выговор молча, склонив голову.

– Я виноват, матушка, – проговорил он, когда княгиня закончила, – и прошу вашего извинения.

– Вправду, прости его, Елизавета Григорьевна, – вступился за друга Денис Давыдов, – я ж во всем виноват. И зачем только рассказал этот анекдот про холеру, а потом еще в Английский клуб его потащил…

– Если бы ты не повез Сашу в Английский клуб, вы бы не встретили там Пушкина, – вступила в разговор Анна Алексеевна, – а теперь он у нас в гостях. Однако он грустен. – Она с сочувствием взглянула на поэта: – Не болен ли?

– Он только что расторг помолвку, – сообщил за Пушкина князь Александр. – Чего ж радоваться?

Видимо, не желая рассказывать обществу перипетии своей ссоры с будущей тещей, Пушкин перевел разговор на иную тему. Он вспомнил, как приехал к княгине Зинаиде Волконской проводить Машу, дочь генерала Раевского, отъезжавшую к мужу в Сибирь.

– Она плакала, когда слушала музыку в тот вечер. Ведь не знала наверняка, доведется ли еще. О, сколько, сколько разбитых семей и сердец! – воскликнул с искренностью Александр Сергеевич. – Несчастный Николай Николаевич, он слег, как она уехала. Так уж и не поднялся больше. Я перееду через Урал, поеду дальше, – горячился поэт, – паду к ее ногам и буду просить пристанища на Нерчинских рудниках… Как вы полагаете, Алексей Александрович, – обратился он к Анненкову, – я выдержу там?

Генерал Анненков только молча пожал плечами, но взгляд его опутанных тонкой сетью морщин синих глаз помрачнел.

– Не торопитесь, Александр, – ответила за мужа Потемкина, – поверьте мне, доехать туда – уже труд великий. Я сделала его, но не желаю вам того же. Стоит ли жертвовать собой из-за разочарования в невесте. Вы успокоитесь скоро, и все пойдет чередом…

– А кто же будет сочинять здесь? – возмутился Давыдов. – Опять только я и бедный Жуковский? Но это же предательство, друг мой… Нашего брата-поэта вовсе наперечет. Кстати, вы слышали, – сообщил он, – коли уж зашла речь о сочинителях… Бестужев пропал на Кавказе…

Воспользовавшись, что все отвлеклись на известие Давыдова, Пушкин шепнул князю Потемкину:

– Таня вслед за тобой приехала, у соседей остановилась. Уж человек приходил от нее. Ждет тебя, как стемнеет. Эх, жалко Сашенька не смогла за ней увязаться. А так мила, так мила…

– Позвольте спросить, князь, – решилась заговорить с Потемкиным Мари-Клер, – кто же таков этот месье Бестужев, которого все жалеют?

– Месье Бестужев, мадемуазель, – откликнулся полковник, хотя мысли его были далеко – они тянулись к Тане. – О, он служил адъютантом принца Вюртембергского, родственника государыни Марии Федоровны. Весьма любезный, остроумный молодой человек, блестящий офицер и дамский угодник. Однако с той же страстностью, с коей он предавался развлечениям, он увлекался сочинительством. Печатался под псевдонимом Марлинский. Дивные повести, честное слово. Когда начнете читать по-русски, прочтите, мадемуазель, не пожалеете, – посоветовал он. – Весьма занимательно. В связи с декабрьским делом государь сослал Бестужева на Кавказ…

– Мне написал генерал Розен, – заговорил генерал Ермолов, – что Бестужев отправился с экспедицией на Цебельду. На них напали черкесы. Бестужев был ранен в перестрелке. Его горцы уволокли с собой. Погиб ли, жив ли – никто не знает…