– У тебя что-нибудь осталось положить? – осведомилась она у хозяйки дома.

– Нет.

– Тогда я закрываю чемодан.

– Хорошо, закрывай. Как хорошо, что ты пришла, а то без помощи мужчин я не смогла бы его закрыть.

«Хорошо, что она признается, что сама ничего делать не может», – подумала Абидат. Она то и дело обращала взгляд на дочь, но не могла поймать ответного взгляда, потому что та смотрела вниз, как подобает молодой замужней горской женщине, чтящей адаты. Сакинат не поднимала на маму глаз, чтобы мать не заметила в них грусть и пустоту в душе. Абидат нравилось, что дочка не жалуется, но, время от времени стараясь взглянуть ей в глаза, отчего-то боялась того, что может в них увидеть. Абидат притворялась, что всё идёт так, как и должно быть. Таким образом она пыталась беречь счастье дочери.

– Сакинат, приготовь что-нибудь маме на завтрак, а я спущусь – надо корову выгнать в стадо, – Жавгарат направилась к двери. Остановившись перед зеркалом, висящим на веранде, она поправила платок на голове.

– Ничего не надо, – отказалась Абидат. – Ещё не время завтракать. Я тоже пойду посмотреть, проснулась ли моя Аминат. А мои коровы тоже могут остаться дома, если вовремя не выгнать их в стадо, – она направилась за Жавгарат. «Даже когда идёт корову доить – в зеркало смотрит. Вот кокетка! – подумала Абидат. – Как она ухитряется помнить о том, чтобы всегда так за собой следить?»

Сакинат не захотелось, чтобы мама осталась у них подольше. Если они останутся наедине, девушка не знала, как и о чём разговаривать с матерью. Обе сделали вид, что всё хорошо. Не изречённое осталось не изречённым. Вроде и не было ничего такого, что можно было произнести вслух, ничего такого, на что можно было пожаловаться… но ни у мамы, ни у дочери не было светло на душе.

Возле магазина стоял «Газик», единственная машина в селе. Вокруг неё носились все сельские ребятишки. Водитель, подняв капот, возился в моторе. Хотя машина была в порядке, он заново проверял мотор – просто чтобы не стоять без дела в ожидании, пока соберутся все уезжающие.

Для тех, кто собирался ехать, в кузове единственными местами для сидения были пустые ящики, которые пассажиры брали с собой, чтобы заполнить виноградом. В основном машину заполняли колхозники, которые готовились ехать на кутан для сбора винограда. Они радостно встретили молодоженов – те собирались ехать с ними вместе. Помогая друг другу, в кузов подняли три чемодана. На один из ящиков положили подушечку, чтобы Сакинат было удобнее сидеть. Возле машины стояли Абидат и Жавгарат. Они с гордостью смотрели на своих детей. Жавгарат, как всегда, была одета как невеста – вся была укрыта старинным шёлковым бордовым платком.

«Оставила бы единственной невестке старинный платок – да куда там! Нет, себя одела понаряднее. Как она высокомерна», – думала Абидат, стоя рядом с Жавгарат. В её собственном сундуке был не один, а целых три дорогих платка, но она их не использовала для себя, оставила нетронутыми, чтобы дать дочерям и невесткам своих сыновей. Как многие женщины села Шалда, Абидат всегда надевала чёрную накидку, по праздникам меняла её на блестящую, а в остальное время – не блестящую, из шерстяной или сатиновой ткани.

– Провожаете своих молодожёнов? Счастливого им пути, пусть вернутся радостными, – приветствовали двух матерей проходящие мимо сельчане.

– Да, провожаем. Вам тоже здоровья, – отвечала на добрые пожелания Жавгарат, а сама думала: «Да, это я, и чьи же ещё, как мои молодожёны, могут уехать жить в далёкий город?» Она не сводила глаз со своего сына, который стоял с мужчинами. Али казался выше всех мужчин. Густой, чуть волнистый чуб он направил наверх от лба. Белое лицо и руки не успели загореть на горном воздухе. Городской костюм очень шёл парню и, казалось, делал его ещё красивее.

Сакинат, стоящая рядом с мамой, выглядела настоящей красавицей. Готовясь к поездке в город, она не стала надевать большой платок невесты, а завязала на шею маленькую шёлковую косынку. Тёмно-синее платье с белыми цветочками очень шло ей. Чёрные туфли на высоких каблуках хорошо смотрелись на её ногах. Ни у одной девушки села Шалда не было такой красивой одежды, как у нее. По её круглому миловидному лицу цвета спелого персика нельзя было прочесть, что у неё на душе. Она стояла молча, ни на кого особо не глядя, и собравшимся могло показаться, будто она возгордилась.

Сакинат воспринимала эту поездку как побег от самой себя. Может, там, вдали от дома, в незнакомом далёком городе всё наконец встанет на свои места, успокаивала она себя. Хотя после свадьбы прошло уже сорок дней, она не сказала мужу даже четырёх слов. Без разговоров обходился и Али. Сакинат начинала осознавать, что семья у неё не сложилась, но никому не могла в этом, признаться. Тем более что она не представляла, как по-другому должны были быть выстроены их отношения с супругом. Вокруг Сакинат крутились братья, и она то и дело просила их успокоиться и не суетиться. Подходило время отправления. Аминат до сих пор не подошла проводить старшую сестру – она заканчивала обычную утреннюю мамину работу. Чуть позже она всё же успела – поспешно подойдя, она молча встала рядом с сестрой.

Раджаб, пришедший проводить сына, стоял среди мужчин. Абдулгамид провожать свою дочь не пришёл. Накануне, когда Сакинат пришла в гости в родительский дом, он попрощался с ней и дал денег на дорогу. Не появился на проводах и Амирбег, сын тёти Умукурсум.

Сама разговорчивая Умукурсум, на ходу затевая беседу то с одним, то с другим, то со многими сразу, подошла, когда до отправки машины оставалось совсем ничего. По её рассказам, которыми она охотно делилась со всеми, засеянному огороду больше вреда приносят утки, чем буйволы. Прилетев издалека, как орлы, чужие утки собирались прямо на огороде Умукурсум!

– На колоске ни одного зернышка не осталось – утки пожрали всё! – громко сетовала она.

Аслимат и Убайдат, которые возвращались от родника, положили свои кувшины возле машины. Они тоже хотели проводить Сакинат. Возле Убайдат, одетой неброско, Аслимат выделялась хотя и не новым, но нарядным белым платком, покрывающим голову. Аслимат хотелось, чтобы все видели, как она счастлива, что в скором времени будет её свадьба. Остаться на свадьбу Аслимат и Ахмеда у Сакинат не получалось: свадьбу отложили потому, что умерла их престарелая близкая родственница и нужно было выдержать срок траура.

Наконец, собрались все отъезжающие. Мама, свекровь, тётя Умукурсум, сестра и подруги на прощание обняли Сакинат. Старик, который собирался лечь в районную больницу, занял кабину, а колхозники залезли в кузов. Али легко вскочил в кузов со стороны колёс и подал руку Сакинат, чтобы помочь ей подняться. Сакинат застеснялась и покраснела как помидор, села на место, которое ей показали, и сидела не шевелясь, пока машина не тронулась. Нагнувшись через борт машины, Али прощался за руку со всеми мужчинами. Брат Хасбулла поднялся на колёса и через борт помахал Сакинат рукой. Все расселись по местам, и только Али стоял, проявляя уважение к старшим. Ветер играл с его красивой шапкой. Машина просигналила и тронулась. Абидат заплакала, вытирая слёзы.

* * *

Хотя Али женился, выполняя волю родителей, у него и в мыслях не было брать с собой Сакинат. С рождения не подумавший своей головой, привыкший, чтобы за него родители думали, ни разу самостоятельно не поевший, он не только не знал, как добиться желаемого, он представления не имел, чего же именно он хочет. Это была проблема, которую никто не смог бы решить. И вот, когда он собрался в Ленинград, мама и папа сказали ему, чтобы он взял с собой жену. И на этот раз Али, ни о чём самостоятельно не подумав, по привычке, послушался родителей и забрал с собой Сакинат.

Оставив позади горы, которые снизу казались туманными облаками, машина добралась до пылающей жаром равнины. У районной больницы высадили больного старика, и мужчины организовали для Сакинат место в кабине. Прежде она выезжала из села в район единственный раз, чтобы получить паспорт. Равнина, асфальтированная дорога, жар, поднимавшийся от асфальта, – всё её удивляло. В кузове она почти не открывала глаз от клубящейся пыли, которая поднималась из-под колёс, а теперь вовсю смотрела из кабины кругом, запоминая всё увиденное.