— Звучит восхитительно.

— Верно, — согласился Форрикс. — Однако ее нужно принимать всерьез. Олимпия сурова, взыскательна и не любит слабых. Ее черные скалы, твердые и безжалостные, очень неохотно поддаются кирке или молоту. Но, достойно показав себя там, ты поймешь, что стал настоящим человеком. Впрочем, даже возвышая тебя, Олимпия напоминает о твоем истинном месте во вселенной.

— То есть? — Ариман почувствовал какое-то мимолетное беспокойство в толчее. Ощущение было поверхностным, так как разумы жителей Моргенштерна не поддавались пси-зондированию. Азек направил ментальную энергию в мыслеформы Корвидов, надеясь поймать случайный отголосок будущего.

— Горы Олимпии стояли миллионы лет и простоят еще миллионы, — сказал Кидомор. — Они не зависят от людских дел, наших битв и побед. Осознав это, человек обретает смирение — ведь он умрет задолго до того, как пики обратятся в прах.

Аримана удивила поэтичность Форрикса. Он не подозревал, что Железные Воины так глубоко задумываются о бренности жизни.

— Мне нужно как-нибудь побывать на Олимпии.

— Обязательно. Немного скромности тебе не помешает.

— Хочешь сказать, что я высокомерен?

Кидомор усмехнулся — словно металл проскрежетал по металлу. Азеку показалось, что Форрикс вообще редко смеется.

— Кто из нас может утверждать обратное? Но вы, Тысяча Сынов, неизменно ставите себя выше других. Ученые и визионеры, воины, для которых знания дороже всего…

— Большинство людей считают такие качества положительными, а ты говоришь так, словно подозреваешь нас в чем-то, — указал Ариман.

Железный Воин пожал плечами.

— Я сказал это не затем, чтобы позлить тебя, Азек. Хотел только указать, что любой из тех, кто возвысился до Астартес, нуждается в скромности. Мы, постлюди, кажемся богами рядом со смертными, и нам необходимо смирение, чтобы не забывать, ради чего нас сотворил Император, возлюбленный всеми.

Ариман подавил растущий в нем гнев, поднявшись к первому Исчислению. До этого ему нравились рассуждения Форрикса, и он не имел права злиться на соратника за честность.

— Ты прав, друг мой, — признал Азек. — Тысяча Сынов порой страдает гордыней, ведь мы стремимся к истине и вынужденно отдаляемся от братьев в этом походе.

— Ничто не должно разделять человека с его братьями, — возразил Кидомор. — Вот в чем величайшая истина. Но я вижу, что рассердил тебя, пусть и невольно. Прими мои извинения, и давай побеседуем о твоем мире, хорошо? Я хочу услышать о Просперо.

Хотя Ариман еще не совсем успокоился, вместо желчного жара злобы он ощутил унылое смятение меланхолии.

— Просперо вызывает у меня… смешанные чувства, — начал Азек, поражаясь своему желанию говорить открыто. — Мы были сломленным легионом, когда впервые высадились на родине нашего примарха. Я плохо помню те дни, но не забыл, что мы умирали.

— Умирали? — ошеломленно переспросил Форрикс.

— Да. Нас одолевала некая… болезнь. Думаю, она почти уничтожила легион.

— Поэтому вас теперь так мало?

— Именно. Император привел нас на Просперо, где мы воссоединились с примархом, но, честно говоря, у меня почти не осталось воспоминаний о встрече или том, что случилось после нее.

— Точно, я слышал, что само присутствие Императора влияет на память людей, — сказал Кидомор.

Легионер Тысячи Сынов имел в виду нечто иное, но не стал поправлять товарища. Аримана прошиб холодный пот, стоило ему хотя бы мельком вспомнить те муки, что испытывал тогда, и то, как всеми силами сдерживал нечто настолько кошмарное, что даже не решался давать этому ужасу имя.

— Помню только, как Магнус Красный преклонил колено и поклялся в верности своему отцу. То был славный для нас момент, время перерождения, но последующие несколько месяцев выпали у меня из памяти.

— Я чувствовал то же самое, — произнес Форрикс. — Мы встретились с Железным Владыкой под дождем — таким же ливнем, как сейчас. Даммекос представил своего приемного сына истинному отцу на вершине Ослепленной Цитадели. А какой обет принес твой примарх?

— Этого я не забыл. — Ариман обрадовался вопросу, на который он мог ответить, не испытывая неясной тревоги или ощущения, что раскрывает тайны легиона. — Вечно буду помнить, как Магнус сказал: «Я твой сын, а они будут моими». Потом он принял руку Императора, и с ней — командование нашим легионом. Именно тогда мы по-настоящему стали Тысячей Сынов.

— Так расскажи о своем мире, Азек, — попросил Кидомор. — Поведай о сердце Просперо, о душе, что живет в его камнях.

— Моя родина — Терра, и, по правде, я мало что видел на Просперо. Там мы восстанавливали легион, приветствовали в его рядах многих воинов, которых считали потерянными, узнавали от нашего отца о своих истинных возможностях. Счастье опьяняло нас, сам понимаешь. Пятнадцатый стоял на краю гибели, но Магнус спас его. Мы родились заново, опять обрели цель в жизни…

Ариман осекся, еще раз почувствовав вспышку эмоций в толпе. Форрикс немедленно уловил перемену в его поведении и вскинул оружие.

— В чем дело? Что ты заметил?

— Ничего. Я ничего не вижу.

— Твоя поза говорит об ином.

Опустив глаза, Азек увидел, что неосознанно поднял болтер, дослал снаряд в ствол и уже поднес палец к спусковому крючку, готовясь стрелять. Подстегивая свое чутье Корвида, он прошел по мерцающим в памяти линиям назад, к той секунде, когда едва не открыл огонь.

— Вон там! — крикнул Кидомор.

Подняв голову, Ариман увидел, как вышедший из толпы мужчина взбирается на статую Дамьяна Торуна, первого из «светлых королей» Моргенштерна. Поднявшись на постамент, беженец сбросил плащ-штормовку, под которым оказалась охряная ряса, расшитая золотыми змеями.

Азек узнал символ Сынов Шайтана.

— Да взойдем мы все живыми на небо! — завопил проповедник. Одной рукой он уцепился за ногу памятника, другую вскинул, сжав в кулак. — Настал час вознесения! Мы благословлены! Мы — избранный народ, и мы вправе уйти на небо, к Владыке Бурь! Он возвращается, ураганы Его сотрясают небеса, шаги Его раскалывают землю! Или не чувствуете вы их?

Хотя, казалось, мало кто уделил фанатику хотя бы лишний взгляд, Ариман ощутил, что тому внимает больше людей, чем можно было бы предположить.

— Однажды наш мир уже упустил свой шанс, когда темная эра раздора опустилась на Галактику и другие воспарили в Его золотой дворец среди звезд! Но милосерден Владыка Бурь, и снова дарует Он нам чудеса разрушений! Зовет нас прийти к Нему! Мы отказались от вознесения в годы Долгой Ночи, но теперь Сыны Шайтана молят вас взгляните в небеса, узрите знамения пришествия Его! Возрадуйтесь и примите Золотой апокалипсис!

Азек проталкивался через запруженную улицу, торопясь заткнуть демагога, пока тот не посеял панику.

— Могу отстрелить ему голову, — предложил Форрикс, упирая болтер в плечо.

Услышав щелчок захвата цели, Ариман понял, что соратник не промахнется.

— Нет, — отказался он. — Я его остановлю.

Вдохнув силу Великого Океана, он почувствовал, как жилы наполняются энергией варпа. Ее потоки не касались никого из тех, кто разбегался перед быстро шагающим воином. В толпе были и те, кто высмеивал культиста, стараясь заглушить его апокалиптические пророчества, но все больше беженцев требовали от них замолчать.

Ариман и Форрикс приближались к изваянию. Увидев легионеров со своей «трибуны» на цоколе, мужчина обвинительно указал на них пальцем.

— Смотрите! Воины в железе и багрянце пришли сюда, чтобы украсть наше право на вознесение, лишить нас заслуженного места рядом с Ним. Они загоняют нас в недра кораблей, как скотину, и увозят прочь от наших домов. Знаете ли вы, куда они забирают нас? Рассказывают ли нам об этом? Нет! Они называют себя нашими защитниками, но я говорю вам: это демоны с человеческими лицами! Предатели, что бродили во тьме среди звезд, а теперь явились поработить нас!

Азек мысленно потянулся к Сыну Шайтана и сдавил ему горло, применив совсем немного кин-силы. Культист умолк и выпучил глаза, пытаясь вдохнуть. Ариман мог убить его, но не имел такого намерения — он хотел лишь довести дело до обморока. Однако бесноватый пророк, жаждавший стать мучеником, вытащил из-под рясы тупоносый автопистолет и приставил оружие себе ко лбу.