Оказалось, что он вполне разделяет, ее сожаление. Она горячо расцеловала его и пообещала:

— Завтра!

Автомобиль, как своеобразные сани, то и дело скользил в разные стороны, так что наши сердца не раз уходили в пятки. Тем не менее, мы как-то ухитрились благополучно спуститься вниз на всех четырех колесах.

Дом был четырехугольным и маленьким, до пяти-шести метров в длину и четырех в ширину, из пластика, за исключением крыши, которая была свита из растительных волокон. На одной стороне строения находилась терраса, и я с удовольствием отметил, что каждая ее колонна представляла собой фигуру, искусно изображающую ту или иную сексуальную позу — тщательно сделанные детали этих фигур попеременно включали фаллосы в виде копьев и влагалища в форме оврагов или ущелий.

А что касается сада из орхидей Родригеса, то Артемио не обманывал: он украшал края холма, как витражное оконное стекло. Каждое растение отличалось особым цветом и рисунком, усиливая впечатление от сада. Подобных цветов мне никогда еще не приходилось встречать.

Как только я заглушил двигатель джипа, Артемио объявил:

— Кажется, мой друг отсутствует. Но его дом всегда открыт для друзей.

Он пожал плечами и беззаботно улыбнулся:

— Он должен был бы, конечно, расширить свое жилье, но все его деньги уходят на цветы!

— Не будет ли он возражать, если я воспользуюсь его отсутствием и приму ванну? — вежливо осведомилась Лаура.

— Конечно же, нет. Я могу также приготовить кофе, — предложил Артемио. — Я знаю, где что лежит: я часто здесь бываю.

— Смотрите! — сказал я Лауре. — Цвет лепестков меняется под действием солнечного цвета. Это видно даже невооруженным глазом. Как прекрасно, если я сниму этот эффект замедленно! Я думаю, что своей кинокамерой смогу снять здесь настоящие чудеса.

— Твоя камера годится для разных дел, — скромно напомнила Лаура, как она ею пользовалась.

— Но мне для этого понадобится штатив.

Я пошел к автомобилю за приспособлениями к кинокамере и в это время услышал, как Лаура сказала:

— Можно мне войти, Артемио?

Когда я отнял глаз от видоискателя, солнце поднялось выше, чем должно было бы быть в это время дня. Я бросил взгляд на часы и с удивлением обнаружил, что снимаю уже больше часа.

— А этот педераст собирался угостить меня кофе, — пробурчал я.

Я повернулся на каблуке и остановился, как вкопанный, открыв от изумления рот. Возможно, сам того не зная, я получил солнечный удар? Я нигде не увидел дома. Однако я ясно видел джип там, где его припарковал, перед террасой. Ничто не исчезло, кроме самой хибары.

Существовала ли она на самом деле?

Чудо длилось всего лишь секунду, а затем уступило место чему-то действительно таинственному — когда я разглядел маленькую хижину снова, она была на этот раз на добрых двадцать — двадцать пять метров дальше, на половине склона, ведущего к реке. Она стояла, наклонившись фасадом к подножию возвышенности. Я начал нервно смеяться, совершенно ошеломленный увиденным. Как бы то ни было, опасность миновала: склон явно уменьшился. Теперь он не был слишком крутым, и резиденция Родригеса снова обрела устойчивость, как и положено жилищу.

Я тщательно упаковал киносъемочное оборудование, перебросил его через плечо и осторожно направился к этому чудесному феномену. Когда я был на одном уровне с садом, который ранее окружал террасу, я увидел две глубокие колеи, бегущие вниз по склону к месту, где теперь стояла эта хибарка. Сомнений не оставалось — ее туда оттащили!

Почему же она не разрушилась? И почему. Лаура никак не отреагировала на это противоестественное перемещение? Что могло с ней случиться? Охваченный волнением, я двинулся к хижине. Но только я приблизился, здание вздрогнуло и начало двигаться, как бы пытаясь убежать от меня. Так оно прошло два или три метра и остановилось.

Я застыл совершенно потрясенный, с остекленевшими глазами. Одновременно я услышал с обратной стороны здания глубокое дыхание и шаги, какого-то животного.

У меня возникло невероятное подозрение, и я наклонился, чтобы заглянуть под здание — не для того, чтобы обнаружить там спины гигантских черепах, но ради простого любопытства: возможно, оно сооружено на роликах. Оказалось, не на роликах, а на колесах. По толстым бамбуковым шестам дом снова пришел в движение. На этот раз я все понял. Я перешел на другую сторону двигающегося здания. Толпа волосатых, потных дикарей в ярких набедренных повязках и соломенных шляпах напряженно, согнувшись почти пополам, тянула толстые веревки.

Пока я удивленно смотрел на них, один из дикарей бросил свою веревку и подошел поближе, чтобы рассмотреть меня. Я направился к нему и, брызгая слюной, прокричал:

— Что это вы делаете?

Пораженный моей несообразительностью, он прочистил горло и восторженно сказал:

— Дом… вы… скоро в воде! Один час, все будет кончено. Очень, очень хорошо! Прекрасно!

Мне все это пришлось не по душе: если цель этой операции — утопить хижину, то мне нужно подумать о спасении Лауры. Я успел вскочить на террасу в тот момент, когда похитители возобновили свою работу. Бамбуковый пол зашатался у меня под ногами. Ближайшим отверстием оказалось окно. Я ухватился за подоконник и остался стоять, держась за него. Зрелище, представленное его обитателями, по-настоящему потрясло и даже восхитило меня! Оно было гораздо более привлекательное, чем все орхидеи вместе взятые!

Я схватился за кинокамеру и молча приготовился снимать, боясь ненароком прервать действие, увиденное мной. Но вскоре я убедился, что жужжание камеры не более испугает моих героев, чем передвижение дома и тряска их комнаты.

Дом мягко съехал вниз и был установлен на бамбуковый плот на реке. Опоры погрузились в воду, и я думаю, что скорее восторженные крики дикарей, чем движение дома, оторвали Лауру от любовных объятий.

Я занял позицию на берегу реки, чуть продвинувшись вперед, чтобы запечатлеть установку дома на плоту, и был очень доволен отснятым материалом. Рабочие, занятые делом, не обратили на меня никакого внимания, и их лица не выразили никакого удивления по поводу моего присутствия. У меня было такое впечатление, что они считают неприличным обращать на меня внимание.

Лаура выскочила на веранду, обернувшись в саронг, который нашла в комнате. Она восприняла странную ситуацию довольно спокойно, без особого удивления, и даже весело рассмеялась.

— Артемио! — позвала она. — Иди сюда и взгляни, что делается: дикари воруют дом твоего друга!

Она говорила об этом, совершенно не обращая внимания, что сама стоит на веранде этого дома. Артемио появился в проеме окна совершенно голый. Осознав неуместность этого, он мгновенно удалился внутрь комнаты. Плот медленно плыл к середине реки. Краснокожие, казалось, устроились на обеденный перерыв, закрутив веревки вокруг столбов.

Только тогда Лаура заметила меня и весело махнула мне рукой:

— Эй, Николас, где же ты был? Чего ты ждешь? Приходи скорее к нам!

Она подошла ко мне развернула саронг и предстала совершенно голой перед дикарями. Их руки с рисом остановились между корзинами и ртами. Затем она нырнула в желтовато-коричневую воду.

Я сделал еще несколько кадров, снял рубашку, тщательно завернул в нее камеру, положил вместе со штативом в лодку, которая стояла на берегу, и тоже прыгнул в воду.

Я нагнал Лауру в несколько гребков. Мы начали дурачиться, обнимать друг друга. Она попыталась стащить с меня трусы. Здесь была очень грязная вода, и я противился ее попыткам. Я уплыл от нее и закричал:

— Артемио, что вы там делаете?

Его голос долетел до меня из глубины плывущего дома:

— Готовлю кофе!

После отдыха дикари разошлись по берегу реки и сопровождали плот по течению. Наплававшись вдоволь, мы с Лаурой поднялись на борт и устроились там, ожидая, что же произойдет дальше.

Лаура надела свою рубашку на мокрое тело, так что та стала такой же мокрой, как и мои брюки. Но это ее совершенно не волновало.