Казалось, Лаура на момент потеряла самообладание. Она была просто разочарована.

Я полагаю, Галтьер хотел изменить местопребывание, посмотреть новые страны.

— Да, — согласилась Мирта, нежно и примирительно, — но он всегда был утопистом.

— Жизнь всегда не приемлет утопий, — рассуждал я. — Нам лучше бы поберечь наше воображение для других вещей.

— А как насчет тебя, Мирта? — захотела узнать Лаура.

Мирта снова улыбнулась:

— Мне хорошо в моей собственной шкуре, — ответила она.

Лаура спустилась и присоединилась к мужу на нижней террасе. Они сели рядышком на грязном берегу, опустив ноги в воду. Она заговорила первой:

— Как твое зрение, Николас? Твои глаза способны еще видеть любовь?

— Лаура, — сказал Николас. — Я все время думаю о мара. Они не изобрели новой жизни. Они просто боятся смерти, как и мы. Но чтобы примириться с этим, они привыкают к этой мысли о смерти, разрезав ее на кусочки, распределив эти кусочки по годам, на протяжении всей жизни. Они решили, что легче уходить из жизни по частям, чем уйти из нее внезапно. Смерть кажется им приемлемой, когда оплачиваешь счет в кредит. В этом сама суть их философии: мечта умереть в рассрочку.

— И что же в этом плохого?

— Они проживают жизнь на бешеной скорости. — Совсем нет! — неистово запротестовала Лаура. — Год без страха смерти равен вечной жизни.

Мирта прошептала мне тихо, чтобы не услышала Лаура:

— Существует обман в каждой вере. Даже если вера рождается из мечты.

Николас поднялся на ноги.

— Давайте пойдем, — решил он.

Лаура вскочила, весело воскликнув:

— Ах, наконец-то! Мы потратили не слишком много времени. Мы попадем туда еще до наступления темноты.

Она обхватила руками шею Николаса. Смущенный, он должен был объяснить, что имел в виду:

Я думаю, что нам пора возвращаться домой. Нам нельзя надеяться на другой мир.

Лаура застыла как вкопанная. Она явно не могла поверить в то, что Николас ей сказал. Он осознал ту боль, которую нанес, и протянул руку к ее светлым волосам, в которые вплелись растения. Он стоял перед ней, как робкий школьник.

Но, вероятно, он заметил на лице Лауры нечто такое, что остановило его руку. Он повернулся к возвышенности, отделявшей нас от них, и начал карабкаться по склону вверх.

С механической покорностью Лаура последовала за ним, теперь ей, казалось, все было безразличным.

Пока они добирались до нашей террасы, Мирта прошептала мне с любовным озорством:

— Ты знаешь, о ком я подумала только что, правда?

— А не думаешь ли ты, — ответил я, — что я тоже скучаю по ней?

Я почувствовал, как ее дружеская рука легла на мое колено — рука, которая никогда не покинет меня в беде.

— Понимаешь, любовь моя, — добавила Мирта, — даже в нашем мире может родиться нечто новое.

Я поднялся навстречу нашим двум товарищам.

— Лаура, Николас, послушайте. Мы любим мара, поэтому теперь мы оставляем их в покое. Мы пришли сюда не для того, чтобы добавить свои беды к их несчастьям. Мара не только хотят забыть, они также хотят, чтобы о них забыли. Они хотят оставаться одни. Давайте уважать их мечты.

Мне было стыдно, что мое горло пересохло, и я едва мог произнести слова. Я повернулся к солнцу, чтобы никто не смог увидеть слез, навертывающихся на глаза — необъяснимых слез.

Хотя я не совсем уверен в том, но, по-моему, услышал, как Николас весело говорил Лауре, чтобы поднять ей настроение:

— Перед тем, как оставить мара в мире и покое, давай займемся любовью. Они почувствуют себя менее одинокими и заброшенными: даже далеко от них мы останемся с ними, любя один другого.

Мне показалось, что он протянул руки к Лауре и прижал ее к себе, но она выскользнула из его объятий и, минуя меня, устремилась к Тиео.

Тиео выбросила недоеденную дыню, вскочила на ноги, перевернув корзинку, которая покатилась в воду. Она побежала навстречу Лауре и взяла ее за руку.

— Пойдем же, Тиео! — сказала Лаура. — Давай присоединимся к нашим людям и поиграем с ними. Будь смелой: давай протанцуем нашу жизнь до конца!

Они вернулись и с сожалением посмотрели на меня. Голос Лауры был холоден, но он жег меня:

— Какая жалость, профессор Морган. Когда человеческая память стареет, она забывает свободу.

Она повернулась лицом к Мирте.

— До свидания, Мирта, — сказала она. — Может быть, еще встретимся… в какой-нибудь будущей жизни?

Мирта подавила свои чувства и с улыбкой подмигнула Лауре.

— Счастливого путешествия, Лаура, — сказала она. — Ты найдешь правду, отбросив один из наших страхов. Но остаются другие, которые мы должны испытать. Именно поэтому меня не прельщает вечность.

Ее голос незаметно дрогнул. По-моему, она не смогла закончить то, что хотела сказать, но набралась мужества добавить:

— Тем не менее, часть меня идет с тобой — самая молодая.

Кивком головы Лаура дала знать, что она ее поняла.

Она и Тиео рука об руку отправились к уже невидимой возвышенности внизу, ничего с собой не взяв.

Перед уходом Лаура даже не взглянула на Николаса, а Тиео не попрощалась с Миртой.

Я тоже не смотрел на Мирту, не желая видеть, как она плачет. Но услышал, как она сказала — или нам, или себе, или тем, кто нас покинул:

— Мы родились привязанными друг к другу. Жить — это значит рвать наши привязанности, одну за другой. И все же мы всегда должны спрашивать у себя: что мне теперь делать со своей свободой?

Цветы, появившиеся на свет под покровом первой ночи нового лета, ярко заблестели в своей колыбели на манговых деревьях. Солнце отбрасывало наши длинные неравные тени по левую сторону: впереди нас ждал долгий ясный день, во время которого мы пересечем высокие холмы и направимся на север.

Мирта шла впереди. Когда мы снова встретили паучье дерево, служившее нам укрытием от дождя две ночи назад, я снял свой амулет с запястья, разорвал его волокнистую ленточку и, не глядя, швырнул деревянную бабочку в серую траву рядом с камнем.

Черное море кокосовых пальм поднялось перед нами. Мирта остановилась. Николас догнал ее.

Она вопросительно, грустно посмотрела ему в глаза, обернулась лицом к горам, с которых мы спустились, и спокойно сказала:

— Лаура?

Он еще долго стоял перед ней. Затем повернулся и пошел впереди нас.

Мы догнали его, пока наши тени не слились в одну, общую. Нас не убавилось, Лаура по-прежнему была среди нас. Мертвая память, живая любовь.