– Как тебе твой новый друг?

– Иди на хрен, – мрачно отозвался Узумаки. Настроения спорить не было совершенно, как и желания отвечать на нелепые подколки.

– Он тебе не поведал свою большую и великую тайну?

Наруто поднял глаза на бывшего друга и выдохнул. Злиться на Конохамару он не хотел, да и не было злости этой, а вот какое-то лёгкое разочарование ядом вползало под кожу.

– Ну ты и придурок, – буркнул Узумаки.

– Куда ж мне до Учихи, – хохотнул Сарутоби и спрыгнул с парты.

***

Дома Саске быстро поднялся к себе, бросая в рюкзак нужные вещи. Пара футболок, джинсы, бельё, зубная щётка. Он замер над столом, на котором в ряд выстроились баночки и склянки с таблетками. Его рука зависла над ненавистным стеклом тех, от которых теперь зависел его спокойный сон.

– К чёрту, – выдохнул Учиха, сгребая лекарства в чёрное нутро рюкзака. Следом полетел желтоватый лист рецепта, который Орочимару всё-таки выписал. Это не был морфин, но его больше он не желал видеть даже близко, не то что чувствовать в себе.

Саске знал, что будет больно.

Но какая-то глупая упрямость не давала ему позволить себе такое «спасение». Или забытье.

Осмотрев опустевшую без его разбросанных вещей комнату, Учиха сгрёб с кровати ноутбук, отправляя оный к остальным вещам, и застегнул молнию.

Комната опустела, стала совсем холодной, как палата в больнице. Даже его комната в той треклятой клинике выглядела уютнее…

Тряхнув головой, Саске поспешил выйти, спуститься по лестнице и… замереть.

Запах. Он давно не чувствовал запахов и уже привык к этому, считая ещё одним «бонусом» его состояния.

А сейчас… сейчас пахло, как в детстве. Сладким печеньем, которое мать всегда пекла на Новый год, и этот запах будил его, заставляя быстро спускаться по лестнице, влетать в кухню и…

Учиха схватился за лестницу, не в силах вдохнуть. Он не хотел чувствовать этот запах…

Рука сжала перила до побелевших костяшек пальцев, вторая же мелко дрожала, и пришлось убрать её в карман, чтобы она не весела бесполезной плетью.

Ванильный запах тёплого печенья…

Саске поднял глаза, осматривая потолок, стены. Всё серое… всё, что казалось ему серым все эти дни, сейчас отчего-то приобрело краски. Он только сейчас заметил, что в окно у входной двери падает янтарный свет вышедшего из-за туч солнца, высвечивая на тёмно-красной ковровой дорожке коридора неровную полосу, тянущуюся к его ногам.

Учиха даже сделал шаг в сторону, чтобы не соприкоснуться со светом. Казалось, тогда произойдёт что-то вовсе невозможное…

«Разожми руку и уходи. Уходи», – мысленно приказал он, до боли прикусывая нижнюю губу и чувствуя, как на языке появляется металлический привкус. – «Уходи!»

Хриплый вздох из сжатого спазмом горла, какой-то неровный шаг вперёд, и Саске вновь замер, столкнувшись нос к носу с матерью.

Женщина, кажется, услышала его шаги или вышла из кухни, чтобы позвать того вниз, и теперь стояла перед ним в белом фартуке и с деревянной лопаткой в руках.

Она выглядела растерянной, словно не знала с чего начать разговор. В её тёмных, как и у него, глазах появился странный блеск, и Микото осторожно улыбнулась:

– Я слышала, что ты пришёл.

Учиха просил всех богов, в которых он не верил, чтобы дверь открылась, зашёл Итачи и нарушил это всё… отвлёк её внимание…

– Да, – непривычно даже для себя спокойно выдохнул Саске. – Но мне надо идти…

Слова давались нелегко. И этот треклятый запах печенья…

Как тогда… утром на Новый год. Их последний совместный Новый год, когда Итачи подарил ему этот рюкзак. Рука невольно сильнее сжала лямку оного.

– Я печенье испекла, – вновь улыбнулась женщина. – Твоё любимое…

– Я спешу, – тряхнул головой парень, делая шаг вперёд, но Микото, словно предвидела его жест и внезапно обхватила сына руками, прижимаясь сильнее.

Учиха замер, обледеневши.

Тепло, чувства, исходящие от матери, больно ударились о его оболочку, горячими ручьями прокладывая путь глубже, стараясь пробраться внутрь души парня, чтобы согреть и её. Это было больно, хотя он понимал: боль была только в его голове.

– Мы так часто ругаемся в последнее время, – пробормотала Микото, куда-то в плечо сына. – Я так не хочу…

– Я… тоже, – чёртов спазм мешал говорить. Саске вновь закусил губу.

– Я знаю, – выдохнула она, поглаживая его спину, ероша жёсткие волосы на его затылке. – Ты только не злись на нас. Мы… я люблю тебя и… не знаю…

Микото тяжело вздохнула:

– Я не знаю, как мне себя вести. Как побыть рядом с тобой. Ты взрослый, а я твоя мать…

Горячее тепло пробиралось всё глубже и глубже. Оно обжигало, сдавливало горло, но от него было так… приятно?

– Ты быстро вырос, но… я всё равно люблю тебя.

– Я… – парень втянул носом воздух, надеясь не почувствовать запах ванильного печенья. – Я…

«Уходи», – упрямо повторял голос в голове. – «Беги».

Микото сильнее прижалась к сыну, словно напоследок пытаясь впитать всем телом его слабое тепло, запомнить эти колючие объятия, запомнить его запах и то, как он легко гладил её плечи, кажется, сам не замечая этого.

А потом отстранилась, смотря в его лицо. Собственные щёки той были мокрыми, но она улыбалась, будто улыбка могла скрыть мокрые дорожки:

– Пойдём. Выпей со мной чая…

Учиха сам не понял, почему его ноги начали двигаться в сторону кухни, а спустя некоторое время он уже сидел за столом и смотрел на тарелку с печеньем.

Мать, поставив рядом с ним чашку с чаем, села напротив, улыбаясь:

– Попробуй.

Рука потянулась к тарелке. Тёплое печенье приятно грело мёрзнущие пальцы. Саске откусил кусочек, совершенно не чувствуя вкуса. Во рту был тёплый песок…

– Ну как?

– Вкусно, – кивнул Учиха, запивая печенье чаем. Он не любил чай, но и его вкуса он тоже не почувствовал.

Зато запах…

Его рука накрыла руку матери, чувствуя кожей тепло. Её мягкое тепло, которое он так давно не ощущал. Пальцы поглаживали гладкую кожу женщины, слегка сжимая ладонь.

То новогоднее утро, когда они ещё были семьёй…

– Подожди, у меня там ещё в духовке, – довольно улыбнулась Микото, поднимаясь из-за стола, хотя Саске едва ли доел первое печенье.

«Уходи!»

Женщина склонилась над духовкой, загремев там чем-то:

– Ты знаешь, а эти, кажется, подгорели…

Она обернулась, и взгляд рассеянно забегал по пустой кухне. Хлопнула входная дверь.

Микото сдавленно вдохнула, стараясь улыбнуться. Форма с печеньем с грохотом упала на стол.

Она отчего-то знала, что… он прощался.

***

Учиха, прислонившись лбом к холодному каменному забору своего дома, тяжело дышал. В голове стучала боль, слова матери, и сердце билось где-то в горле, обдавая грудь болью.