- Сдохнешь! - прошипел служитель закона, стараясь вложить в свои слова всю ненависть, на какую был способен.

- Ну, ну, - мотнул головой парень, - будет тебе.

С этими словами Ящер что было силы заехал обрезом по правой щеке своему давнему обидчику. Челюсть неестественно выдвинулась в противоположную от удара сторону. На этот раз вместо треска появился только какой-то хлябающий звук и одновременно словно бы надломилась суповая кость. Голова Яшки запрокинулась наискосок, оставшись неподвижной, тело обмякло на деревянных ступенях.

Поправив отороченный ворот шинели, Ящер вытер ноги об грязную тряпку, перекрестился, и распахнул дверь. Его сразу же обдало волной тепла, дом был растоплен до предела. Света не зажигали. Глаза, привыкшие к сумраку, уловили движение на кровати, стоявшей в противоположном от двери углу. Темный силуэт вскочил и метнулся к стулу с одеждой.

- Товарищ пре... - тут Ящер осекся. Жаркий сумрак избы, рассеиваемый лишь занавешенными тюлью оконцами, нагонял сонливость. Язык пробежался кончиком по внутренней стороне передних зубов. Каково же было Митькино удивление, когда он обнаружил, что большая часть передних резцов заострились, став похожими на клыки.

Как у Ящера зубищи-то, подумал Ящер. Как у аспида, что хочет высоко подпрыгнуть, и солнце откусить, а тушей своей полсвета заслонить! И невольно подражая былинному ящеру, парень неловко подпрыгнул, все еще стоя на пороге.

- Да кто это там ходит? - прошипели в темном углу. То был хозяин дома, в спешке повязывавший штаны.

- Господин глава, а, господин глава? - слова вырывались из горла с трудом, их приходилось выталкивать. Шинель сделалась какой-то тесной и в то же время родной, даже пожелай он ее снять, не вышло бы. Митька даже дернул за рукав, проверяя - так и есть, как приросла!

- Митька, ты, что ли, сученыш? - удивился глава.

- Я по вашу душу пришел, - прошелестела темнота, из которой струились потоки ноябрьского холода.

- Пошел прочь отсюда, мерзавец, и дверь закрой. Завтра с дьяком тебе высечем. Только почем зря тепло из дома выпускаешь! Ну!

- Голову тебе откушу, господин глава! - с трудом произнося каждое слово, пророкотал густой, пульсирующий чернильный сгусток.

Митьку словно бы сдавило удушливыми объятьями, но как-то по-родному. Белый свет заслонило от него полупрозрачным щитом из темноты. Под новоиспеченным панцырем, который больше всего напоминал яйцо, из которого следовало родиться древней рептилии в белом кителе. Митя очень четко вдруг осознал, что родиться ему предстоит непременно для того, чтобы откусывать головы новой алеющей гидре, и что это будет та еще битва. А еще он хотел подпрыгивать, и откусывать круглые светящиеся блины, чтобы красть у толпы освещение.

Холод, сковывающий члены, отпустил, отступил на второй план. Ящер не заметил, как его белый китель с пустыми погонами сам стал излучать морозную тревогу. Все, что его терзало подчинилось сейчас его воле, стало орудием его мести.

- Мне бы стеклышко для образа, - горло словно бы разучилось выталкивать слова. Сам этот процесс сделался каким-то бессмысленным и малоэффективным. Гораздо более логичным Ящеру теперь казалось подпрыгивать в новых щеголеватых сапогах, пристукивая в воздухе каблуками, и хвататься за револьвер, висевший на поясе. - Мне ведь для жизни так мало нужно, господин глава, - промолвил парень, и в его голосе прозвучали нотки философской грусти. Сказанного не воротишь, содеянного не отменишь.

- Ты рехнулся? - на лунный просвет выпорхнул клок темной бороды. Голова замахнулся на Ящера крепко сколоченным табуретом, явно намереваясь отбить ему всю голову.

Парень выдохнул морозный воздух, невидимый панцирь растаял, как нелепая поземка, словно и не было его. На пороге стоял белый офицер без опозновательнвх знаков. Ящер, выхвативший револьвер, готовый откусывать головы красной гидре.

Митька хищно глянул на главу, мчавшегося на него с табуретом, затем иронично усмехнулся, и выстрелил. Револьвер благосклонно кивнул и, крутанувшись в ладони, исчез в кобуре.

Бородатый мужик разинул рот, зажимая ладонью пулевое ранение. В жарком воздухе истопленной избы запахло липкой кровью. Табуретка с грохотом упала на деревянный пол прямо возле митькиных ног.

- Чего тебе надобно, ирод ты проклятый? - скрепя зубами от злости, процедил хозяин дома.

- Не скрипи так сильно зубами, раздражает, - Ящер любезно похлопал главу по раненному плечу, которое тот старательно зажимал.

Затем молодой человек медленно прошелся по ковровой дорожке, выстеленной до самой постели, наслаждаясь похрустыванием кожи на ремне и сапогах.

- Мне ведь, Никодим Семенович, много-то и не надо, - сказал Ящер. В его голосе то и дело проскальзывали истеричные нотки глухой обиды. - Что б последнего не забирали, да вот, иконка поломалась. И того не нашлось у советской власти в закромах. Стеклышка! - парень показал двумя пальцами, какой небольшой размер стекла ему требовался.

- Дурак ты, Митька, не ведаешь, что творишь, - прохрипел Никодим, отползая в тень. Его ночная рубаха пропиталась кровью.

- Коника хотел, но понимал всегда, что нельзя, форму гвардейскую, да где теперь гвардейцы эти? - Митёк с досадой оглянулся, но вокруг была только темная комната с хрипевшим раненным председателем. В сенях с переломом обеих кистей валялся бес чувств и, судя по всему, без челюсти, Яшка, заклятый друг детства.

- Не стало всего этого, дядя Никодим, - митькино лицо перекосилось от обиды, глаза сузились в две маленькие щелочки, в носу засвербело, к горлу подкатил ком. Парень едва не заплакал. - Я и у бога-то не просил, наоборот, за него ходил, а в итоге что? - грудь Ящера тяжело вздымалась, он дышал часто и прерывисто. - Я тебя спрашиваю?

- Ладно тебе, чудак, - примирительной произнес Никодим из темноты. Его дыхание было прерывистым и жарким, сердце надрывно стучало. - Пойдем завтра к Порфирию, он и сыщет тебе стекляюшку эту, коли дело в ней. Чего же ты сразу-то не сказал, что дело такое важное?

Ящер вспомнил попа, кулем лежащего за алтарем, посреди белой контрабанды, и у него из груди вырвался горький вздох.

- Беги, Митька, - тихо прошептал Никодим. - Нету тебе теперь покоя, испортил ты себе жизнь.

Эти его слова показались Ящеру добрыми, человечными, было в них даже немного заботы, в счет былого.

- А вы и дальше брать будете?

- Это не твое уже, Митька, дело, - в голосе председателя прозвучали властные нотки, он почувствовал, что возвращает себе контроль над ситуацией.

- И возьмете, много возьмете, - с ненавистью констатировал Ящер. - Красное чудище, которое людей на огороде выращивать станет да головы им откусывать как качаны капусты! Многих сожрет, пока не издохнет.

- Беги, щенок, - Никодим сказал это с плохо скрываемым презрением. Он сам до конца не определился, желал ли этому идиоту смерти, или нет.

Парень отдал честь на старый манер, вся его мимика сделалась какой-то "белогвардейской", которую так хотелось избыть наступающему красному террору.

В сказках, которые рассказывал дед Тимофей, чудовище прогоняли всем миром. Но что делать, когда мир стремительно превращался в огород для выращивания качанов, чтобы это чудовище могло насыщать свой аппетит? Вот уже и глубокий частокол вбивали по всей длине участка, и даже на соседнюю территорию залезли.

Парень вспомнил, как старик показывал богатыря, долгое время прогонявшего наглое чудище: уходи, уходи, кышь отсюда! Богатырь повредил сопернику руки, затем, продолжая его ругать, выбил зубы, и, с возгласом мерзавец, снес тому голову.

- На вот, - Ящер похлопал отключенного Яшку по сизой щеке, снова перешагивая через него в сенях. Нижняя челюсть болталась, как на веревочке. Митька подсунул в карман утепленной шинели две новенькие немецкие гранаты.

В церкви много добра осталось. Помимо "маузеров" и английской тушенки там отыскалось и пару ящиков с гранатами. Прежде чем отправляться по следу комиссара, ограбившего его мать, надо будет снова заглянуть в храм божий, пополнить запасы. Настало время брать, а не отдавать, все равно все сгинет в страшном огне.