Стало быть, горы рипейские, - подумал Митька. А что, почему бы и не махнуть? Армия-то со всем скарбом да домашними отступает, а он один-одинешенек, быстро догонит белых, ежели что. Вернется с победой, так и матери дом починит, и женку себе присмотрит, но для этого еще повоевать придется.
Накинув грязный, пропахший кислым потом тулуп, Митька враз сделался похож на беглого казака. Вид у него стал лихой и разбойный, отчего и на душе как-то отлегло. Выйдя на улицу, он вдохнул полной грудью холодный воздух. Затем тихо прошел мимо крыльца, стараясь издавать как можно меньше шума, чтобы не разбудить мать. Напоследок он трижды перекрестился и сделал земной поклон отчему дому.
Сталь приятно холодила и оттягивала ладонь. Митька спускался с пригорка быстрым шагом. Четкого плана действий у него не было, все происходило спонтанно, без раздумий. Пока он тут думать будет, красные дальше уйдут. Вот уж шиш им!
Митек снова стоял перед церковной дверью. За ней прятались сухость и тепло, а поп Порфирий тщательно следил, чтобы ни капли ни того, ни другого не просочилось за пределы храма. Тук-тук-тук. Дуло три раза ударило по сырому дереву.
Где-то за дверью долго ворчали благим матом, затем что-то грохнулось, ругани стало еще больше.
- Отец Порфирий, а, отец Порфирий?
- Вражье семя! Да что же вам, сатановьим угодникам, все неймется?
- Открой мне дверь, отец Парфирий, - тук-тук-тук.
- Это опять ты, Ящер? Аспидово семя! Ну, пеняй на себя, сейчас я тебе задам!
Разъяренный поп принялся дергать засов, плотно сидевший в щеколде не переставая при этом браниться. Через какое-то время он, наконец, справился с замком, и, что было мочи, толкнул тяжелую дверь.
- А ну, иди сюда, сученышь... - Толстый приземистый поп хотел с ходу отвесить Митьке оплеуху, но тут же растерял былой пыл, когда увидел обрез, смотревший прямо на него. - Ты... это... чего... это? - невнятно пробурчал он.
- Я зайду, отец Парфирий? - Дуло больно и неприятно ткнуло попа в живот, отчего тот скрючился и исчез в полумраке храма. Митёк последовал за ним.
Первые мгновения парень просто наслаждался теплом. Его озябшее тело все еще тряслось от холода, дыхание было тяжелым и сбивчивым. Где-то неподалеку, в потемках скулил и сулил все муки адовы поп, державшийся за живот.
- Больно тебе, отец Порфирий?
- Чтоб тебя черти на том свете так потчевали, Ящер! Говорил я мамке твоей, что не с тем спуталась, а она все глаза прятала...
Удар прошел по касательной, проредив правую челюсть. Поп завалился на бок, мычал, сопел, подвывал, но говорить перестал. Митек с удивительным для себя спокойствием принялся озираться по сторонам. В такое время, и уж тем более, при подобных обстоятельствах бывать здесь ему еще не доводилось.
Священнослужитель сплюнул на бетонный пол. От его губ протянулась тонкая кровавая ниточка слюны. На бетон выпало несколько зубов. Ничего, для скоромного зубов много и не требуется, а если и будет такая необходимость, пусть во всем полагается на господа и советские власти.
- Мне бы стеклецо новое для оклада отыскать, - как ни в чем не бывало заявил Митёк. - А то такой человек и без оклада пропадает... не порядок!
- Какой тебе шука оклад? - сплевывая кровь и осколки нескольких зубов, сквозь слезы поинтересовался поп. - Шкашано тебе, голова твоя пуштая, что я богу служу! Нет у меня лишнего оклада!
- Вон сколько у тебя икон, отец Порфирий, ты не против, если я возьму одно стеклышко?
- Гошпода побойся, Ящер, ты что творишь? Шовшем с катушек шлетел?
Митька подошел к роскошной иконе Николая чудотворца. Золотой оклад, весь в узорах, будто бы тихонько сиял в тихом полумраке храма. Осторожно сняв ее с подставки, парень протер стеклышко рукавом.
- А нет ли у тебя, отец Порфирий, чего съестного?
Поп мычал, пытаясь нащупать, сколько именно ему выбили зубов. Отвечать на вопрос он явно не намеревался.
- Что если я в алтарь загляну? - с этими словами Митька взбежал по ступенькам, устланным вишневым ковром, и приблизился к дверному пролету, зашторенному плотной тканью с византийской символикой.
- Не шмей, дурак! - взвыл Порфирий, вытянув руку, словно бы умоляя парня не делать этого.
- Это отчего это?
- Нельзя тебе туда, не положено! - продолжал настаивать на своем дьякон.
- Да я одним глазком!
Рука отодвинула ткань, и парень оказался в святая святых храма. Прямо перед ним в потемках мерцала одинокая лампадка. Все пространство комнаты было завалено ящиками. Присвистнув, Митёк склонился над одной из коробок и попытался прочитать, что там написано, но не смог разобрать букв.
- Это на каком же языке, отец Порфирий? - выкрикнул парень из алтаря.
- На англицком, - вытирая слезы боли и обиды, прошипел священнослужитель, медленно вставая с прогретого пола. В голове у него шумело, ноги слушались плохо. - Ничего там не трогай!
- А откуда это у вас? - снова крикнул Митька. - Ба-а, да это же оружие, отец Порфирий, вы только гляньте! И еда какая-то заморская, в баночках!
- Мне-то почем шнать? - прикладывая холодную ладонь к отекшему виску, промямлил поп. - Что жагружили, то и храню. Хоть оружие, хоть...
- А кто это с тобой поделился, а? - Митька вынырнул из занавешенного алтаря, вмиг преодолев расстояние в несколько метров. Оказавшись возле священника, парень снова наставил на него свой обрез.
Порфирий медленно и весьма осторожно поднял руки вверх, всем своим видом давая понять, что он не намерен оказывать какое-то сопротивление.
- Не лезь, Ящер, целей оштанешься! - дыхание вырывалось из приоткрытого рта священнослужителя с неприятным шипящим свистом, словно не человек говорил, а змея шипела.
- С кем работаешь, отец Порфирий? - снова спросил Митька, и злобно улыбнулся, ткнув собеседника в живот.
Как только обрез больно уперся в область печени, Порфирий всеми фибрами своей православной души осознал, что надо становиться сговорчивее. А ну как прикончит его Митька-Ящер? С него станется! Времена нынче лихие, искать особо не станут, пришлют из города нового дьякона с божиим благословением, да и все дела. Уступать насиженное место никак не входило в планы священнослужителя, поэтому, тяжело вздохнув, он прислонился к стене и прошепелявил:
- Чехи тут были, но крашные их выбили. Есаул, который с чехами шел на шоединение с каппелевцами, велел мне принять провиант и оружие под подпись и честное христово слово, я и согласился, смурной. - Сказав это, поп застыл с самым скорбным выражением, на какое только был способен. Получилось весьма убедительно, учитывая, что половина лица отекла и налилась блестящей сизой теменью.
- А красные? - не унимался Митька.
- А что они? - дьякон хитро прищурил здоровый глаз.
- Не мети хвостом, поп! - в руках парня мелькнул обрез, священнослужитель увидел яркие оранжевые блики на холодном металле. - С красными ты, или с белыми?
Ну и ну, - подумалось попу. Вопрос не в бровь, а в глаз. Сказать, что с белыми опасно. Вдруг другие прознают. По поводу второго варианта тоже все не слава богу, этот дурак, похоже, не ровно к ним дышит. Обобрали его мамку, пока он на службе стоял.
Некрасиво, конечно, вышло, Порфирий сто раз говорил председателю и заезжим комиссарам, что не стоит вот так вот, в открытую грабить. Можно же и по-тихому конфисковать, если приспичило, народ пошумит-пошумит, да угомонится. А забирая последнее, слишком многих они против себя настраивают. Слишком многих.
- Я, Митенька, - примирительно поднял руки поп, - за правду, а правда одна, христова вера, да доброделание через покаяние. Вот погляди, ты не каялся давно, и к чему все это привело? Бога не боишься, на людей нападаешь!
- Винтовка рождает власть, так, кажется, в царской армии учат? - усмехнулся парень, вспоминая слова проезжавших через село белогвардейских офицеров.
- Какой еще царской армии, очнись, Митенька! - Дьякон сменил интонацию. Теперь он словно бы осуждал глупого, неразумного деревенского паренька. - Отступает она, армия-то, и законной ее уже никто не считает. Время теперь такое, красный террор наступает, большой передел грядет. Те, кто еще вчера у власти держались, сегодня в опале, а вчерашние террористы людей судят.
