И он, ни на что не способный маг. Жалкое существо, для чар которого есть только кусты вокруг и какая-то зелёная трава под ногами.
- Что? Неужели наследники столь высоких родов не могут схватиться за меч и снести голову с плеч? Неужели не умеют сражаться? - ухмыльнулся мужчина.
- Мечом - вряд ли, да и его выбили их моих рук, - хрипло ответил Шэйран. Хотелось тряхнуть головой - волосы нагло лезли на глаза, и ему казалось, что всё вокруг плывёт.
- Так сын Второго не унаследовал его умение драться? Даже шпагу не удержит? - главарь - если, конечно, среди них таковой вообще был, - даже немного ослабил хватку.
- Нет, - Шэйран криво усмехнулся. - От него у меня другой дар.
Такой маленький зачаток кустика - что может с ним сделать обыкновенный маг? Что может сделать эльф без долгой песни во славу растения?
Что может сделать маг, у которого единственное умение, которым он владеет в совершенстве - это не руководить личностью человека, а заставить траву вымахать до неба?
…Тонкая, длинная ветвь, появившаяся будто из неоткуда, проткнула насквозь человека. От только захрипел, роняя меч к ногам элвьентского принца, и он замертво рухнул на землю, когда осыпался старый куст пеплом.
Наверное, они не успели даже вскрикнуть. Благо, в лесу хватало достаточно деревьев - по крайней мере, чтобы справиться с отрядом из семнадцати - теперь Шэйран посчитал с методичной, поразительно лёгкой точностью, - глупцов, что даже не обзавелись перед походом какими-то нагрудными щитами или чем-то вроде того.
У него судьба, наверное, такая - постоянно разочаровываться в свое магии, а потом каждый раз, призывая к её помощи, просить у своего собственного дара прощение за то жуткое пренебрежение, которое он позволил себе на мгновение.
Кровавая зелень - только остатки травы под ногами, стоптанной, обессиленной, тонкой, а спустя миг - пылающей силой и мощью.
Первый как-то раздражённо, зло сорвал цветок, распустившийся на одном из взросших внезапно кустов, сжал его в кулаке, пытаясь выдавить всю жизнь, весь сок, и недовольно покачал головой.
- Никогда не пользовался своими чарами в таком ключе, - промолвил он наконец-то.
- Боюсь, я никогда не умел делать с этим ничего больше, кроме этого, - скривился Шэйран. - И вряд ли научусь.
На его руках не было крови.
Но она потоками стекала с взращённых им же листьев.
========== Глава семьдесят восьмая ==========
Галатье Торрэсса был просто жалкой куклой - марионеткой, той самой, с которой так удобно и просто, так легко и знакомо играть, дёргая за ниточки, просто чтобы он починялся, поддавался бесконечным коротким попыткам столкнуть его в пропасть.
Галатье Торрэсса, король архипелага среди бесконечного океана, король, которого столкнули с трона, не встретив ни мига сопротивления, самый бессильный и жалкий король на свете.
Галатье Торрэсса - на коленях, в молящей позе, с широко распахнутыми глазами и отчаянным ужасом, отражающимся где-то в глубине бесконечного отсутствия цвета. Такой испуганный, с ледяными руками, всматривающийся в пылающие алым сапфировые глаза монстра с континента, монстра, обагрившего кровью весь его дворец.
- Дарнаэл, - ошеломлённо выдохнул он, опуская руки, но так и не поднимаясь с колен. - Дарнаэл, это ты…
Он не мог его обвинить. Не мог выдохнуть ни единого слова, что остановило бы проклятого короля. Не мог даже сказать, что тот повинен в смерти его дочери, приёмной ли она была, родной ли. Подобострастно, льстиво, но так искренне - он смотрел на него, словно на идола, будто бы на икону в своём собственном храме, так, как смотрят на святых, что возвращаются с того света.
Дарнаэл замер на пороге, даже не в силах остановить собственную ненависть, своё раздражение, полыхнувшее подобно какому-то пламени.
Галатье отшатнулся наконец-то. Но он так и не смог заставить себя подняться на ноги. Казалось, молитва неизвестному божеству застыла у него на губах, будто бы клеймо - если, конечно, он читал свою короткую мольбу не живому человеку.
Тьеррон видел когда-то такие взгляды. Когда его израненное государство глазами несметной толпы молило его остаться. Свергнуть собственную мать. Стать тем, кого они столько лет ждали, в кого верили, на кого надеялись, ожидая вечного спасения от каких-то неведомых грехов или чего-то ещё.
Почему-то от одной мысли об этом становилось противно - как-то не по себе. И Дарнаэл знал - пусть народ, измученный, неграмотный, уставший, имел полное право взирать так на своего короля, но только не правитель соседней державы.
Только не тот, чью дочь - или падчерицу, не имеет значение, - он сам приказал казнить. Безжалостно, без минутной остановки, по праву и по правде, но ведь это не делало его грех мягче в глазах скорбящих родителей.
- Твоя Армия, Галатье, - сухо промолвил он, ступая в камеру, но не закрывая за собой дверь, - стоит на границе Эрроки и Элвьенты с весьма явным намереньем напасть на мой континент. Очень неприятно понимать, что в такое мгновение её король прохлаждается в хорошо защищённых покоях и читает, вероятно, за мой упокой молитвы.
Это звучало резко и грубо - конечно, Дарнаэл, находясь на месте Галатье, усмехнулся бы, отозвался колкостью или грубостью, если б на спокойный ответ уже был не в силах. Но глаза короля Торресского архипелага только наполнились слезами.
- Моя армия не принадлежит мне больше, Дар, - устало прошептал несчастный король. - Если ты хочешь, я отдаю тебе свои права на руководство ею - только дайте мне спокойно умереть здесь. Встретить свой последний час.
Наверное, Тьеррон должен был бы поразиться таким словам. Ужаснуться равнодушию к державе и такому отчаянному желанию всё бросить - но разве он сам пошёл сюда не на верную смерть? Разве он надеялся на то, что встретит свой последний рубеж, последнего врага на пороге камеры короля, которого должен привести к его войску? И кому он обещал, что вернётся, кто ждёт его там?
Людям есть перед кем склонять колени. У людей есть те, на кого они могут смотреть, будто бы на богов. Можно сотворить себе идола из кого-то другого, а не с вечно ошибающегося, творившего отчаянные глупости короля.
Только не он - ему нечего делать в государстве, шептавшем, что династия его, последняя, по крайней мере, не свершила ничего злого. Ничего того, что привело бы страну к краху.
Может быть, так говорили обо всех.
Может быть, только о замыкающих звеньях цепи.
- Вставай, Галатье, - нетерпеливо промолвил он. - Совсем скоро стража заметит, что в этом дворце кого-то убили. Я должен вывести тебя до этого.
- Зачем?
- Потому что после, - сухо ответил он, - мне выбраться будет сложнее. А ты не умеешь прыгать с валов, плавать и даже метать ножи. Ты пожилой человек - так что позволь мне увести отсюда тебя ступенями, пока не пришлось выбираться через окно.
В его голосе не было ни капли уважения к Галатье, и, наверное, никогда и не появится. Почему-то Дарнаэл слишком явственно осознавал, насколько слаб король державы вражеской не по его собственной воле.
Почему-то он ждал того мгновения, когда у Торрэсса подкосятся ноги, а после он опустит голову и сдастся, не позволяя себе делать больше ни единого шага в целях хотя бы элементарной борьбы.
Но он не надеялся на то, что это случится до такой степени быстро. Ведь есть же в человеке какой-то запас терпения, силы, что могла бы толкать его не сдаваться каждое мгновение, а идти вперёд и делать хоть что-то, чтобы справиться с собой.
Мир несовершенен.
Но не настолько.
- Я не пойду, - покачал головой Галатье. - Я мученик и встречу смерть здесь.
- Ни один мученик не отгонял спасителя, когда тот предлагал ему руку помощи, - возразил Тьеррон. - Поднимайся с колен, падший король, твоё войско ждёт тебя.
Галатье наконец-то смог посмотреть ему прямо в глаза. Дар чувствовал этот взгляд - мрачный, отрешённый, холодный и преисполненный отчаянной боли. Будто бы сейчас правитель отчаянно пытался защититься от чего-то неведомого для него самого, невообразимого и страшного. Казалось, ему даже умереть будет намного легче, чем попытаться править государством или остановить тех, кто подчинялся на самом-то деле не его приказам. Может быть, давно уже это случилось в Торресса - Дарнаэл не помнил, когда вместо прежде не слишком сильного, но хотя бы разумного и способного править, у них появился кто-то до такой меры слабый, что даже слово от собственного имени казалось ему редкостным наказанием и адом.
