— Ой, какая ты недоверчивая, вся в меня! Нет, не будет. Если, конечно, вы не официальные члены того кружка начинающих ораторов.
— Вроде не являемся, — пожала плечами я. О да, Юльку после того случая пытались «завербовать», но она послала Катю так далеко, что та еле выплыла и зареклась еще хоть раз приглашать Греллю, сказав, что если она придет на встречу, ее «вышвырнут вон». Ну правильно, лучшая защита — это нападение, а пафосные личности привыкли оставлять последнее веское или не очень «Ня» за собой… Мне же вообще сказали, что я испортила вечер своим хамским и некультурным поведением, недостойным «высшего общества», так сказать, и велели больше не приходить в чуть менее вежливой форме, нежели Грелле. Живем! И даем жить нашим анимешкам…
— Вот и отлично, тогда услаждай слух мой, потомок, — повелел Граф.
— А ты в клубе не состоишь, или Ватсон? — прищурилась я. О да, я от наших гениев паранойей заразилась…
— Нет, как и твой другой родственничек, — хмыкнул шинигами.
Я призадумалась, не зная, что спеть, и тут меня вогнал в транс Майл, предложивший:
— Ты же любишь шансон. Вот и давай споем.
— Что, и ты?! — причумела я.
— Ага, — хитро сверкая зелеными глазюками заявил он.
— Ты сколько выпил, Дживас? Все, Шарикову больше не наливать… — протянула Юля.
— Что ни выпил, все мое, — пожал плечами Майл и усмехнулся. — Ну что, давай ту, которая мне нравится?
— Ага! — обрадовалась я. Юлька приготовилась орать шансон во всю глотку, Бёздей превращал чай в патоку, с пофигистичным видом на нас глядючи, но явно не будучи против наших музыкальных излияний, Ионов же шансон любил в принципе: как нормальный, так и блатной — его положение обязывало. Хотя с виду-то и не скажешь, равно как и по манерам. Вот только петь бы он не стал ни за какие коврижки, а вот играть на гитаре умел и потому недовольно пробормотал:
— Жаль, гитары нет.
— Ватсон! — коротко бросил Граф, и через пару мгновений тут же исчезнувший карлик вновь возник рядом с нами, но уже с гитарой, которую сразу же хапнул мой родич.
— Начинайте, а я подстроюсь, — бросил Лёшка, тронув струны и извлекая мелодичные, красивые звуки. Эх, знал бы ты, что мы петь будем, такую красоту не наигрывал бы… Юлька захихикала, и мы в три рыла, не очень стройно, но довольно-таки красиво, запели блатную, немного юморную песню «со смыслом», которую я частенько напевала Дживасу, когда мы с ним занимались ремонтом его хаты.
— Ехали на стрелку мы по поводу лоха,
Которого доили понемногу.
На улице стояла Петербургская весна,
И мы с Мочилой пыхнули в дорогу.
От этого дыхания Мочилу развезло
И он помчал по Невскому машину.
Но на какой-то луже буксонуло колесо,
И тачку заломило на бочину.
И вот лежим мы на боку, и тупо смотрим в облака.
Вокруг менты: «Ку-ку, ку-ку, откуда ломитесь, братва?»
В больнице нас Лепила кое как пособирал,
Заклеил и заштопал, слава Богу.
Когда нас отпустили, мы рванули на вокзал,
Ну, и, конечно, пыхнули в дорогу.
Мочила по-обкурке вспоминает пацанов
И смотрит на меня как на икону.
Он там, в больнице, двинул столько ширки и шприцов,
Что те пустили кипиш по району.
И вот лежим мы на боку, и тупо смотрим в облака.
Вокруг менты: «Ку-ку, ку-ку, откуда ломитесь, братва?»
А как-то отдыхали мы на краю земли,
Где парится богатая Европа.
Тут видим, у гостиницы конкретные лохи,
И мы пошли по принципу гоп-стопа.
Мочила предложил отдать лапотники, котлы
И для рекламы буцнул прямо в брюхо.
Но тут лохи пустили в ход большие кулаки,
Мочиле в нос, а мне конкретно в ухо.
И вот лежим мы на боку, и тупо смотрим в облака.
Вокруг менты: «Ку-ку, ку-ку, откуда ломитесь, братва?»
Решили мы с Мочилой разбежаться по углам,
Когда не фарт, так понта нет трудиться.
Заехали в какой-то непонятный ресторан,
Чтоб тихо и без кипиша напиться.
Мочила заказал себе бутылку коньяка,
А я текиллу заедал лимоном.
Но в этот раз вошли в кабак с проверкой мусора,
Усиленные питерским ОМОНом.
И вот лежим мы на боку, и тупо смотрим в облака.
Вокруг менты: «Ку-ку, ку-ку, откуда ломитесь, братва?..
Откуда ломитесь, братва?!»
Последние звуки гитары замерли в воздухе, но тишина не наступила: Граф, откинувшись на спинку стула, в наглую ржал чуть ли не с первых строк песни, и я его прекрасно понимала — мы и сами походили на «Собак-улыбак». Один Бёздей притворялся памятником самому себе и спокойно пил чай. Пофигист похуже Дживаса, ничего не скажешь… Когда моя родня проржалась, причем сразу оба, я вопросила:
— Ну что, дедуська, довольна твоя темная душенька?
— Она прозрачная, что, не заметно? — хмыкнул Граф, оперся подбородком о ладонь и, поставив локоть на стол, завыл, правда, очень красиво и мелодично: — Напила-ася я пья-ана…
— Избавь меня от этого! — не выдержал Бёздей.
— Моя лапуля в возмущении? — укаваился Граф. — Как это мило!
— Хорош Цузуки с моим женихом изменять! — возмутилась Юля.
— Эх, Цузуки… Тьма очей моих… — пробормотал Граф. — У него конкурент появился.
— Кто?! — опешила я, и сердце бешено забилось.
— Да знакомый ваш, — усмехнулся мой родич. — Лоулиетт. Он недавно сдал экзамен на звание шинигами, решил вновь нести в мир «справедливость». А сегодня утром его сдал и Кэль. Так что вы с ними теперь точно встретитесь. Вы же все собираетесь после смерти в шинигами податься, кроме второго моего потомка.
Я с улыбкой от уха до уха воззрилась на Майла, а тот нахмурился и спросил Графа:
— А почему они не пришли?
— Да потому, что шинигами хоть и могут шляться в мир смертных, когда захотят, — усмехнулся Граф, — эти двое к вам приближаться права не имеют. Это наш с ними уговор. Экзамен-то они прошли, но вот позволить им сюда заявиться я не мог. Не забывайте: карма — материя тонкая, — Граф вдруг резко посерьезнел и заявил: — Я многим рисковал, возвращая двоих смертных к жизни. Кармические устои нарушать нельзя. Однако Энма-Дай-О пошел мне на встречу, и мы немного помудрили над кармическими положениями, вот только ценой стало непересечение оживших с людьми из своего прошлого. И только когда вы умрете и станете шинигами, все вернется на круги своя, и вы сможете с ними пересечься.
Майл кивнул, а я негромко спросила:
— Как они?
— Да лучше всех! — фыркнул мой родич, снова становясь самим собой, то бишь моровой язвой. — Цветут и пахнут! Причем пахнут очень вкусно… Лоулиетт составил Цузуки конкуренцию в поедании сладостей и в заграбастывании моего внимания, а Кэль «строит» всех и вся и, что интересно, умудрился за время проведения экзаменов поладить с секретарем Энма-чо, очень занудным типом, который меня раздражает.
— Занудный тип в друзьях? — усмехнулся Дживас. — Если он может терпеть взрывной характер Михаэля, ничего удивительного. Я и сам тот еще зануда, так что представить его, вопящего на уравновешенного человека, не отвечающего ему, могу.
— Если бы просто «вопящего»! — фыркнул Граф и пригорюнился. — У вашего Кэля амбиций — через край! И теперь они с Тацуми — это тот самый секретарь — на пару мечтают об идеальном порядке в Энма-чо. Кстати, этот тип грозился вашему другу поспособствовать в получении места в особом отделе, то есть в Энма-чо как раз. А ваш Лоулиетт на пару с Цузуки, с которым сдружился на почве сладостей, объедает нашу контору, однако по карьерной лестнице, я уверен, пойдет быстро. Главное, не лишить Джу-о-чо денег, с его-то страстью к сладкому! И так уже казначеи в возмущении. У шинигами зарплата маленькая, так он умудряется сладкое на непредвиденные расходы списать.
Мы с Юлькой в наглую заржали: Рюзаки занялся финансовыми махинациями, вот дает… Хотя я ж уже говорила: кто-кто, а L может повернуть любой закон так, чтобы он работал лично на него.
Вскоре Граф свалил в туман, произведя попытку атаковать Бёздея и чуть не получив ножом в глаз, Ионов попрощался с нами и, заявив, что разобрался с теми, кто наезжал на нас, умотал, а Юлька с Бёздеем пошлепали к себе, поскольку даже у Грелли не было сил на то, чтобы идти косплеить на улицу. Ватсон же помыл посуду, прибрался и тоже испарился, а я, переодевшись в нормальную одежду, то бишь черные брюки и белую офисную блузу, спросила Майла:
