— Вот и правильно, такую плаксу ведь только я готов всю жизнь защищать!

Ответа не последовало. И так было сказано слишком много. Она улыбнулась, кивнула и, быстро развернувшись, зашагала прочь — к вокзалу.

***

Летнее марево окутывало Токио плотным коконом. Выжимая из людей живительную влагу, оно словно вознамерилось создать в сердце Японии город-призрак, населенный мумиями. Асфальт помогал небесному светилу как мог: впитывая жар, он усиливал его и сохранял до самой ночи. Впрочем, сейчас был полдень, и градом катившийся с людей пот, ударяясь о серое полотно дороги, испарялся почти моментально, не оставляя следа.

Красные капли оставляли после себя коричневую корку.

Искореженные машины, заполонившие перекресток, дарили асфальту ранее неизвестную ему влагу, и он с недоумением избавлялся от нее, не понимая, почему не получается остаться девственно-чистым. Светофоры мигали, полицейские что-то кричали, сообщали по рации, что техника дала сбой рядом с вокзалом… Люди стояли вокруг искалеченного металлолома, некогда красовавшегося на городских улицах блестящими капотами, и снимали происходящее на видео. Кто-то проходил мимо, спеша на обед, кто-то плакал, кто-то смеялся, фотографируя себя на фоне почти постапокалиптического пейзажа.

Только один человек стоял рядом с машиной и улыбался. Он держал за руку девушку, чьи волосы красной губкой прилипли к кожаному сидению такси.

— Ты только держись, Сакико. Мы же решили вместе поесть колотый лед и посмеяться над старыми фото…

Он сжимал ее ладонь изо всех сил, но она почему-то не чувствовала боли. Осколки изредка падали на асфальт, лишая окна автомобиля последних признаков жизни.

— Спасатели скоро приедут, они совсем рядом, просто застряли в пробке…

— Тецуя…

— Не говори ничего, не надо. Просто держи меня за руку. Я приехал, как обещал, и знаешь… я же обещал…

— Тецуя… ты сильный, — она улыбнулась — как обычно без тени надежды, как всегда с верой в него. В него одного…

— Ты тоже. Так что…

— Не смей плакать… это моя… привилегия, — хриплый, почти не слышный за шумом, криками и скрежетом металла голос был полон нежности. Но в нем не было и тени страха — не так, как раньше…

— И не собирался! — мужчина фыркнул, тряхнул головой, и привычная хулиганская прическа качнулась, заставляя волосы вырваться из плена лака. — Я приехал, чтобы сказать тебе самое главное, и я скажу! Обязательно скажу, потому что…

Она перебила его.

— Ты всегда меня защищал… Ты мой рыцарь… А теперь…

— Нет, Сакико…

— Да. Теперь моя очередь. Живи и будь счастлив, Тецуя… А я буду тебя защищать.

Он смотрел в черные глаза, полные удивительного спокойствия и уверенности, словно она знала всё наперед и давно уже смирилась, словно всё так и должно было быть… словно он заглянул в Бездну.

— Я не хочу…

— Ты должен. Ты ведь… сильный. Рыцарь.

Светофоры мигали, путая цвета. Машины гудели, срывая голоса клаксонов. Люди кричали, сажая заряд батарей в телефонах. Осколки продолжали падать на асфальт неиспаряемым дождем.

Он держал ее руку и улыбался, она улыбалась в ответ, не чувствуя боли. Избавившись от нее навсегда. Асфальт ждал его слез, чтобы высушить их, не оставив следа, но он не мог позволить себе такую роскошь. Ведь у него впереди была целая жизнь — жизнь, которая обязательно должна стать счастливой. Вот только защищать в ней теперь ему будет некого…

========== Закат для двоих (Моретти) ==========

Закат отражался на поверхности пруда ярким многоцветьем, словно водную гладь укутали в лоскутное одеяло. Холодный ветер срывал с деревьев пожелтевшую листву и разбрасывал по узким аллеям, стараясь похоронить под ней вязкую грязь. Парк превращался в болото, сам того не замечая, и люди всё чаще обходили его стороной. Но не мужчина, стремительно приближавшийся к скамейке у пруда. Склонив голову и втянув ее в плечи, мужчина поднял воротник спортивной куртки, натянул вязанную шапку, получше пряча уши в тепле мягкого полотна, и, глядя на асфальт, укрытый разноцветными грязными листьями, приблизился к лавочке.

Пруд смотрел на закатное небо безразличным пустым взглядом, способным лишь отражать то, что видит. Взгляд Моретти был почти таким же. Мужчина сел на самый край лавочки и тяжело вздохнул. Женщина, сидевшая рядом, поправила складки длинной шерстяной юбки. Неестественно стоявшие ноги не почувствовали прикосновения.

— Мы любили этот парк, — тихо сказал Моретти, глядя на пруд так же, как тот смотрел на небо. Безразлично.

— Любили, — эхом отозвалась женщина.

Повисла гнетущая тишина, и лишь ветер беспощадно обрывал с деревьев листья, все без разбору: и желтые, и еще не успевшие умереть.

— Больше я сюда не приду, — наконец прервал молчание Моретти. Закат окрашивал его бледную кожу в тускло-розовый, абсурдно неестественный цвет, подчеркивая острые скулы и впалые щеки. Он делал мужчину похожим на мертвеца.

Женщина лишь вздохнула.

— Зачем ты тогда это сделала, скажи, а? — тишина казалась ему сейчас невыносимой, он хотел заполнить ее хоть чем-то… хотя бы обвинениями. — Зачем ты полезла в эту проклятую лодку одна?! Да, мы договорились, что встретимся тем вечером, но я же позвонил — у меня было задание!..

Он прикусил губу и замолчал. Она не ответила. Они оба знали, что он винит себя, но не срываться на нее сейчас у него просто не получалось…

— Всегда думал, что раз я мафиози, то это я в наибольшей опасности. Перестрелки, разборки с другими семьями… мне не раз доставались пули, — ему вдруг показалось, что он на исповеди, но в пустом парке с безразличным ко всему прудом исповедоваться… кому? Той, кто больше сюда не придет, как и ты? Так глупо… Но так необходимо.

— А я всегда за тебя боялась. Стоило лишь телефону зазвонить, кидалась к нему сломя голову, — прошептала она. Ей эта исповедь тоже была необходима. Несмотря ни на что…

— Но я ведь всегда возвращался цел и невредим. Все раны залечивались быстро. А ты… Ты ведь была фотографом — это мирная работа. Я никогда не думал, что с тобой может что-то случиться! Это ведь… это ведь глупо, бояться ходить по скользким улицам, думая, что сломаешь себе позвоночник!

Он судорожно сглотнул, руки сжались в кулаки. Женщина вновь разгладила складки на юбке и, закусив губу, подавила тяжелый вздох. Холодный ветер пробирался под ткань, но ничуть не холодил кожу тонких бледных ног.

— Мы ведь так хотели встретить вместе закат Дня Мертвых, — прошептал вдруг Моретти.

— Это же твой день, — еще тише ответила она. — Только ты умеешь притворяться мертвым во всем вашем клане. Да так искусно!.. Когда ты останавливал сердце, и я делала фотографии, все говорили: «На них же мертвец! Настоящий труп!» Так смешно было…

Она снова закусила губу, он провел ладонью по лицу и потер глаза, словно пытался выцарапать из них песок, застилавший обзор. А затем почти неслышно спросил:

— Зачем?

Она не ответила. Лишь листья пробежали по аллее парка и утонули в прозрачно-алой воде.

— Зачем? — повторил он громче. — Я же позвонил, сказал, что буду на задании! Зачем ты полезла в эту лодку, зачем встала в ней?! Мы могли прокатиться на лодке и полюбоваться на закат в другой день — в любой другой! Почему ты не дождалась меня?.. Ты же знала, что пруд мелкий!

Небо вглядывалось в зеркало, любуясь собой, но не могло радоваться виду: сквозь фиолетовые, желтые, розовые, красные полосы проглядывала умиравшая осока и темное каменистое дно, усыпанное камнями. Дно со множеством острых осколков некогда огромных скал… а может, и не скал вовсе? А может, то были частицы карьеров, или когда-то в древности неандертальцы приносили на них жертвы своим богам?.. Не важно. Свою жертву в этой эре они уже получили: женщина, выпавшая из лодки и сломавшая позвоночник, стала отличным завершением многотысячелетней истории безучастных ко всему минералов.

— Почему ты встала в лодке, почему не удержалась под порывом ветра, почему?!

— Прости…