А бездна просто смотрела на них, уже зная, чем всё закончится. Потому что она видела тысячи безумцев и миллиарды трусов. И потому что она знает, что в выигрыше всегда остается лишь время…
Успеют или нет?
Где-то далеко солнечные лучи прорывались сквозь толщу воды, отражаясь от чешуи радостно смотревших на солнечный свет рыб. Эти рыбы спокойно купались в ласковых бликах и ничуть не мечтали сбежать в темноту. Ведь этот свет дарило им солнце. Солнце, которое всходило над океаном многие тысячелетия, солнце, которое ни разу за это время не выплеснуло в воду токсичные химикаты. Рыбы не боялись его света и не летели к нему, как мотыльки на пламя. Они просто принимали его и жили. Жили так, как и их предки миллионы лет назад — не стремясь покорить неизвестность, принимая мир таким, каков он есть. Просто глядя на свет не щурясь и смотря в глаза бездны без страха.
«Космо» — океанариум, позволивший людям утонуть в иллюзии покорения глубин — медленно ронял в пугающую бесконечную темноту обломки собственного «я». Названный в честь одной бесконечности, звездной, он погружался в другую, водную, и ничуть об этом не сожалел. Ведь он смирился с неизбежным: людям не место в изначальном мраке, полном могильного холода. Живым людям — не место… Могилой же стать океан согласен, ведь всё всегда возвращается на круги своя, и пришедшие из темноты существа должны уйти в нее вновь. Это неизбежно.
А между умиравшим океанариумом и косяками веселившихся рыб, в спокойной, безразличной глубине, девушка, которая ужасно плавала, отчаянно боролась с судорогами, кессонной болезнью и давлением, разрывавшим барабанные перепонки. Сознание медленно, но верно покидало ее, а легкие, разрываемые болью, уже готовились сделать вдох. Базиль плыл рядом, уверенно рассекая воду руками, которые постоянно сводили судороги. И как только парень понял, что движения Эрнесты замедлились, он подхватил ее левой рукой, правой всё еще пытаясь грести. Она попыталась вырваться, но это было бесполезно.
«А как же обещание?» — молча спросила она.
«Его можно нарушить, если, исполнив, предашь самого себя», — ответил решительный взгляд синих глаз.
Предательство? Нарушение обещания? Самопожертвование? Чушь. Всего лишь желание спасти того, кто дорог. Почти сестру, подругу, человека, даровавшего веру в себя. Человека, чувства которого не мог понять, и потому отказывался даже звать по имени. Человека, которого, не смотря ни на что, боялся потерять.
Эрнеста пыталась плыть, хотя мрак почти поглотил ее. Профиль парня, едва различимый в начинавшей светлеть воде, был полон решимости. Вот только глаза затуманились, а по щекам, как и по всему телу, бежали непрерывные судороги. Он не отпустит ее, а значит, утонет и сам. Ведь преодолена лишь половина дистанции. Минута без воздуха — не так уж много. Вот только рекорд по задержке дыхания в статике — одиннадцать минут и тридцать пять секунд. И натренированные легкие рекордсмена не сжимала толща океана… Эрнеста знала, что умирает. Она знала это с самого начала, с того мига, как захлопнула медальон. Что ж, с прошлым она уже рассталась, равно как и с будущим. А значит, теперь можно расстаться и с тем, кто был дороже жизни…
Резко извернувшись, девушка оттолкнула Базиля и выдохнула. Стайка пузырьков взметнулась вверх так же быстро, как азот бежал в ее крови, разрушая сосуды. В глазах парня застыл ужас, а девушка лишь улыбнулась на прощание, всё еще продолжая совершать дерганые, нервные гребки к свету, которого не видела. Она смотрела на него.
А бездна смотрела на нее.
Вверх или вниз? Белое или черное? Жизнь или смерть? Еще тридцать метров впереди, половина дистанции, а барабанные перепонки уже разорваны, сосуды легких повреждены, и в висках звенит бунтующая кровь. Тридцать метров впереди, а кислорода уже не хватает. Как не хватает и сил бороться с болью, разрывающей каждую клетку такого хрупкого, неприспособленного к жизни организма.
Вниз.
Падая в черную бесконечность, она видела лишь синие глаза, горевшие пониманием и упреком. А может, ей это лишь казалось. Темнота затопила всё вокруг, звон в висках исчез, как и взгляд самого дорогого человека. Как чувства, стремления и решимость. Не было больше ни пространства, ни времени, ни надежд — лишь пустота. Бесконечная пустота. Вязкой черной дымкой она окутала тело, просочилась в поры и захватила душу. Человек, посмевший смеяться в тишине изначальной мглы, сам стал ею. Растворился без остатка. Обратился в ничто. А, быть может, стал всем. У бесконечности ведь нет предела.
И лишь бездна безразлично вздохнула, глядя на то, как голубоглазый юноша пытался плыть к небесам, свету и одиночеству, раздвигая водную массу резкими, решительными движениями правой руки. Ведь левой он прижимал к себе ту, кого поймал, вырывая из темноты, не желая отдавать даже вечности. И кого отпустить просто не мог.
Только так. Только вместе. Неважно куда…
И время вновь победило.
========== Прости, я всё же не умею жить… (Бельфегор) ==========
— Каваллини, стоять! — снова метаю стилеты, но ты, как всегда, отбиваешь их. Ты же Гений…
— И не подумаю! — смеешься ты и скрываешься в особняке Варии. Убежал. Ну вот, жизнь прекрасна и замечательна. Ты снова добрался сюда первым. Хотя кто бы сомневался: ты же Гений, а я так, бесполезный мусор…
Поднимаю с земли отбитые тобой стилеты. Это ведь ты подарил мне их, когда учил метать ножи. Ты меня всему научил, Бельфегор: драться, ненавидеть, убивать, верить в себя, метать стилеты, смеяться, как сумасшедшая, не верить людям… А еще, сам того не зная, ты научил меня любить. Но ты и не должен узнать, иначе ты уйдешь. А точнее, прогонишь меня. И этого я пережить не смогу — я исчезну, растворюсь в небытии…
С грустью смотрю на стилет, и на глаза наворачиваются непрошеные слезы, но я давлю в своей душе все чувства, и ненужная влага исчезает. Этому я научилась сама, Бельфегор: боялась, что ты всё же поймешь…
— Эй, ты там еще долго? — насмешливый голос за спиной заставляет меня вздрогнуть и поспешно убрать стилет. — Хммм… А что ты делала? — твое дыхание на моей щеке, а голос расплавляет разум, вливаясь в него раскаленным свинцом.
— Бельфегор… — голос пустой и какой-то отрешенный. Я не здесь, не с тобой, я очень далеко, но ты этого не понимаешь…
— Что? — усмехаешься ты.
— Ничего, — отмахиваюсь я и спешно отхожу от тебя. Только не прикасайся ко мне, иначе всему конец, ты всё поймешь, и я не смогу больше быть твоей ученицей, твоим товарищем, не смогу быть рядом с тобой…
— Странная ты! — всплеснув руками, возмущенно говоришь ты. — Я учил тебя драться, но у нас не было ни единого спарринга. И вообще, ты меня избегаешь. Почему?
— Есть причины… наверное, — усмехаюсь я твоей усмешкой.
— Какие? Мне надоела эта игра! — ты злишься, и в тонких длинных аристократических пальцах мелькает серебристая сталь. — Я уже сто раз обыгрывал тебя в «кошки-мышки», убегая, а ты всё время отказываешься становиться «мышью» сама. Ты не хочешь, чтобы я поймал тебя? Почему?
— Потому что это не нужно, — устало выдыхаю я. — Ни тебе, ни мне.
— Ты боишься моих прикосновений? — голос ехидный и насмешливый, и сердце сжимается от боли.
— Нет, если тебе так неймется, я хоть сейчас тебя в объятия заключу, — фыркаю я. — Только кому оно надо?
— Мне, — усмехаешься ты. — Ради эксперимента.
— А я ради эксперимента ничего не делаю, — хмурюсь я.
— Всё когда-нибудь бывает в первый раз…
Ты бросаешь нож, и я ловлю его, а в следующий миг ты оказываешься рядом со мной. Нет! Бэл, не надо!.. Худые, но безумно сильные руки касаются моей спины, сжимая меня в объятиях, и… проходят сквозь мое тело. Ведь его у меня нет, Бэл.
— Что?.. — ты пытаешься поймать меня ладонями, но это бесполезно. Человеку никогда не подчинить дух, Бельфегор… — Что это значит?! — ты срываешься на крик, и в голосе отчетливо слышен ужас. Почему ты боишься, Бэл? Ты же никогда ничего не боялся…
— Прости, — грустно улыбаюсь я. — Я ведь сказала: не подходи. Это не нужно ни мне, ни тебе. А теперь я вынуждена уйти, потому что смертные не должны знать о том, что мы существуем среди них.
