Совершив омовение, я отправилась на кухню, где обнаружила кучковавшуюся мафию и сестер — все отчитывались Саваде о том, что ночь прошла без попыток к бегству с целью связаться с врагами-завистниками. Впрочем, учитывая наличие у этих самых «завистников» Книги Судеб, я вообще не понимала смысла всех этих предосторожностей. Ведь Граф стопроцентно был в курсе всех наших планов… Но кое у кого, не будем тыкать пальцем, жизнью руководила мания преследования и странные надежды на то, что Графа глюканет, так что ладно, чем бы дитя с канарейкой не тешилось… Впрочем, он, возможно, надеялся, что Граф нашему главному вражине сливал не всю информацию — для того, чтобы усилить эффект театральности и драматизма, но я в это верила слабо, хотя кто ж его знает — может, и были у прозрачного шинигами какие разногласия с напарником…
Итак, после бесполезного действа по дележке информацией о прошедшей ночи, мы с сестрами вернули Гокудере его перстни, поскольку без них систему CAI было не активировать, и отправились трудиться. По моей инициативе мы с Катериной поменялись работой, и я потащила не сопротивлявшегося Принца на дойку. Сей процесс он вживую видел впервые и очень заинтересовался — всё же в нем погиб великий исследователь и ученый-естествоиспытатель. По завершении сего действа, я предложила Бельфегору отведать парного молочка, на что он заявил:
— Я не против, но мне нужен стимул для подобного подвига. Мечник Вонголы рассказывал нашему капитану, что он очень и очень долго отказывался и согласился лишь после того, как его уверил в необычайно приятном вкусе парного молока боксер. Так что, чтобы я тоже не ушел в размышления на месяцы, мне нужен стимул.
— И чем тебя подкупить? — вяло вопросила я, зная ответ.
Бэл лишь усмехнулся, и я была вынуждена его поцеловать, но он отказался от поцелуя в щеку и велел чмокнуть его в губы. Подавив панику буквально титаническим усилием, я совершила сей тринадцатый подвиг Геракла и с удивлением обнаружила, что не так уж всё и плохо, и ни противно, ни даже неприятно мне не было. После этого Принц-Вымогатель был одарен стаканом молока, которое, кстати, ему понравилось, и мы отправились кормить кроликов.
— А живые они куда лучше, — глубокомысленно изрек Бельфегор, держа заю за шкирку и поглаживая по длинным дрожащим ушкам, отчего я вспомнила тот день, когда решила, что ненавижу его всеми фибрами души и, поморщившись, сказала:
— Я тебя тогда возненавидела. Из-за заек.
— Знаю, — слегка расстроенно ответил Бэл. — Но я и впрямь не наслаждался их смертью.
— Прости, — покаянно пробормотала я. — Я тогда не понимала этого. Теперь понимаю.
— И это хорошо, — усмехнулся Бельфегор, и мы продолжили трудиться, а точнее, я продолжила раздавать корм, притащенный Рёхеем, и чистить клетки, а Бэл — держать кроликов, пока их хатки спасали от травы.
Пока мы с Бэлом кормили живностей, Катя с Ямамото — птиц, а Рёхей с Дино бегали за водой и кормом для коров и заек, остальные сидели на кухне и варили кашу для собак (само действо Катей было поручено Саваде — для очередного поднятия уверенности в себе), причем выходить с кухни никто права не имел. После того, как Катерина покормила песиков сваренной главой мафиозного мира кашкой, она сваяла завтрак двуногим представителям фауны, и мы все, позавтракав, проверив снаряжение, а также уточнив мелкие детали плана, прихватили булыжничек и отправились к лесу, причем пешком — чтобы лошадей не задело в предстоявшем бою.
Катерина, прихватившая с собой огромный медицинский саквояж, оттащила меня в сторонку где-то посреди дороги, после чего к нам присоединилась и Маша, и шепотом поинтересовалась, не испугалась ли я спать в одной кровати с парнем. Я ответила, что не жду от него никакой гадости, потому спала абсолютно спокойно и даже без кошмаров, и в свою очередь спросила у Катерины, как она эту ночь пережила, потому как она хоть и не страдает фобиями, похожими на мои, за исключением боязни толпы, всё же не любит прикосновений посторонних. На это Катя довольным тоном глубокомысленно изрекла, что порой честность и правильность ее жениха поистине не знает границ, потому как он спал на другом краю кровати, отгородившись от нее баррикадой из подушек, так что никакого дискомфорта она не испытала, да и не думает, что он бы возник, даже если бы жених ее обнял. Я подумала, что моему мартовскому коту не помешало бы взять пример с господина Штирлица, но промолчала, а Катя ехидно поинтересовалась у Марии о том, как прошла ее ночь. На это моя холеричная сестричка ответила, что, как она и говорила нам ранее, Фран ей как брат, так что она его положила не на пол, а в одну койку с собой, и подушками они друг от друга не отгораживались, но Мариша решила не испытывать юношеский организм на прочность и спала в спортивном костюме. Причем она заявила, что Фран, когда спит, просто до безобразия милый, и его так и хочется затискать, но она сумела сдержаться, а сам парень вел себя как истинный джентльмен и никаких поползновений в ее сторону не предпринимал, хотя почему-то вечером, перед сном, когда она показывала иллюзионисту фокусы, он очень тоскливо на нее смотрел. На вопрос же моей сестры: «Что не так?» — иллюзионист ответил, что у него нехорошее предчувствие, но она успокоила его, как могла, а потом и сам Фран начал успокаивать Машу, видимо, решив не трепать ей нервы. Впрочем, что интересно, Мария, когда говорила о том, что Фран ей «прямо как брат» и дрыхнуть с ним рядом — не более, чем спать с родным человеком, упорно смотрела на землю, а точнее, на снег, а потому я подумала, что всё же гормоны — зло, и они даже Машу заставили понять, что Фран таки ей не братик.
Вскоре мы подошли к лесу и минут через десять (спасибо снегу — он нас катастрофически замедлил!) добрались до поляны, на которой нас всех ждал сюрприз. На алтаре, смахнув с него снег, восседал высоченный, под два метра, мужчина без шапки, в черном пальто и остроносых туфлях. На вид ему было лет тридцать, короткие черные волосы были уложены в идеальную прическу, черные глаза печально смотрели на небо, бледная кожа, казалось, никогда не знала вредного слова «загар», тонкие бескровные губы были сложены в загадочную полуулыбку, а чуть длинноватый острый нос, острые скулы и сильная худоба завершали картину. Все напряглись, ожидая немедленного начала битвы, но мужчина обернулся, грациозно спрыгнул с алтаря и по-кошачьи плавной походкой поплыл к нам. Если честно, было в этой фигуре что-то неуловимо зловещее, но одновременно с тем приковывавшее взгляд — от него прямо-таки веяло силой, решительностью и жесткостью, а еще это явно был лидер, привыкший вести за собой и подчинять окружающих…
— Ну, здравствуй, — тихо сказал он приятным бархатистым тенором, но к кому он обращался я поняла лишь спустя секунд десять, потому как именно тогда Маша, до этого стоявшая, как каменное изваяние, кинулась мужчине на шею и повисла на нем с воплем:
— Ай, барно-то как! Правда ты? Да как так?! Ай, как так-то?..
«Барно» — значит «хорошо», ваш КЭП всегда с вами, дорогие законопослушные граждане…
— Я, я, — рассмеялся мужчина как-то уж слишком по-свойски погладив Марию по голове: шапка с нее слетела в процессе повисания моей сестры на гражданине в черном, как коалы на эвкалипте. Мария наконец отлепилась от него и начала вытирать глаза, а плечи ее судорожно вздрагивали. О как. Впервые за эти два с половиной года вижу, чтобы она плакала. Неужели это…
— Маэстро, ты откуда? — радостно, но не переставая ронять на снег слезы, спросила она, подтверждая мою догадку.
Так вот ты какой, северный олень, укравший у меня сестру, а потом вернувший? Ну, ничего так, симпатичный, понятно, почему она в него влюбилась, хотя мне как-то по барабану. Нет, если судить по стандартным меркам, то Маэстро можно было назвать красивым, но не как смазливого юнца, а как взрослого состоявшегося мужчину, вот только меня люди не интересуют, и красота их тоже. Важно было, что он нам мешает и явно должен был еще быть в тюрьме, а потому я просто не понимала, как он мог здесь оказаться, и начинала грешить на Графа и Шалиных. Что-то тут было нечисто, прям как на цементном заводе в конце рабочего дня… Зачем шинигами его прислали? И что нам от него ждать?..
