Итак, в моем списке значится шесть имен, и по всем законам жанра, включая и соблюдение обычной хронологической последовательности, надо бы начинать с имени, наиболее удаленно­го по времени от нас, читателей сегодняшнего дня. Между тем героем моего самого первого очерка я избрала своего современника и почти что одногодку, человека, родившегося всего лишь на год с неболь­шим раньше меня и уже — увы! — отошедшего в мир иной. При­чина такого выбора проста. Виктор Леонидович родился в августе. А на дворе у нас как раз тот самый август. Так что самое время воздать должное тому, кого уже больше нет с нами.

Вне всякого сомнения, Виктор Топоров — это совершенно уникаль­ное явление в мире русской литературы, и даже еще шире, в мире русской культуры. Эрудит, острослов, талантливейший переводчик, блистательный критик. Можно до бесконечности перечислять все грани поистине много­гранного служения моего героя на ниве изящной словесности. Впрочем, он и сам это прекрасно сделал в коротком вступительном слове, предваря­ющем одну из его последних книг «Жесткая ротация», в которой собраны многочисленные эссе, рецензии, очерки, с которыми Топоров регулярно выступал в прессе. И вот как сам Виктор Леонидович квалифицирует свою профессиональную занятость.

«На вопрос «Кто ты по профессии?» у меня нет вразумительного ответа. Во всяком случае, одного-единственного. Филолог-германист, как значится в университетском дипломе? Литературный и кинокри­тик? Телеобозреватель? Эссеист? Колумнист? Политический публицист? Поэт? Прозаик? Переводчик стихов и прозы? Издатель? Преподаватель? Учредитель литературных премий и общественных организаций?»

Поистине, ренессансный размах личности, не так ли? А если добавить к этому, что во всех своих ипостасях Виктор Леонидович был велико­лепен (одно учреждение премии «Национальный бестселлер» чего стоит, а ведь Топоров стоял у истоков этой премии, являясь чуть ли не самым главным ее учредителем), то нужно ли удивляться той феноменальной популярности личности Топорова при его жизни в ленинградской, а потом и петербургской культурной среде. Одни его искренне любили, почитали и восхищались всем, что он делал. Другие так же искренне ненавидели, осыпая яростными проклятиями его колкие, но всегда безупречно точные отклики на то или иное явление в культурной (да и в политической тоже) жизни. Словом, равнодушных вокруг этого человека не было и не могло быть уже по определению. Потому что и сам Топоров относится (точнее, относился) к той редкой категории честных и неравнодушных людей, кото­рые живут по принципу: «Не могу молчать!» Само собой, жизненный путь таких смельчаков никогда не бывает усыпан розами. Ведь для того, чтобы прожить свою жизнь так, как прожил ее Топоров, требуется незаурядное мужество. Которое у него, несомненно, было, хотя зачастую он прикрывал собственную смелость этакой почти юношеской бравадой и даже некото­рым шутовством. Но главное — никогда и ни в чем он не поступался свои­ми принципами, не шел на поводу у других, оставаясь самим собой во всех своих проявлениях и гранях. А это дорогого стоит, не так ли?

Насмешливый, иронично колкий, иногда ядовито саркастический, но всегда идущий в бой с открытым забралом. Недаром после его смерти среди многочисленных откликов, появившихся в сети на это печальное событие, был и такой: «Колючий кустарник, без которого петербургский литературный пейзаж будет неполным».

Впрочем, поскольку мои очерки посвящены переводчикам, то именно за переводческую ниточку я и потяну в первую очередь, распутывая клубок событий и фактов, которыми полнилась жизнь Виктора Леонидовича.

Безусловно, Виктор Леонидович Топоров — блистательный перевод­чик, один из самых ярких представителей так называемой «ленинградской школы перевода», давшей отечественной словесности целую плеяду вели­ких переводчиков. Достаточно назвать имена Михаила Донского, Норы Галь, Инны Чежеговой или Михаила Лозинского. Можно сказать, Топо­ров — последний в этом ряду из могикан. Список произведений, переве­денных им, обширен и безупречен с точки зрения их литературных досто­инств. Столь же впечатляют и имена авторов, работам которых Топоров дал вторую жизнь уже на русском языке. Здесь Байрон, Гете, Блейк, Эдгар По, Киплинг, Браунинг, Шелли, Мелвилл, Уайльд, Фрост, Оден, Элиот и многие-многие другие. Желающих познакомиться с поэтическими перево­дами Топорова отсылаю к сборнику «Любимых убивают все», изданному уже посмертно, в 2016 году. Среди переводов прозаических стоит отметить переводы философских произведений Ницше и Брентано, а также совер­шенно великолепный перевод единственного романа Сильвии Плат «Под стеклянным колпаком».

Будучи ревностным поклонником детективной литературы, не могу не вспомнить прекрасный перевод одного из романов Джона Ле Карре «Шпион, пришедший с холода». Который отстоит от других переводов этого плодовитого автора на русский язык, как небо отстоит от земли. Столь высока планка качества, заданная Топоровым, вроде бы и для пустяшной, развлекательной литературы, каковой многие считают детек­тивный жанр.

Вообще же, возвращаясь к теме «ленинградской переводческой школы», замечу, что многие исследователи и историки литературы полагают, что это некая такая мистификация и на самом деле никакой такой школы не было и нет. Есть просто плеяда замечательных переводчиков, привязанных к Ленинграду, а потом и к Петербургу, чисто географически, как к городу, в котором они жили и трудились долгие годы, иногда — всю свою жизнь. Но существует и иная точка зрения, согласно которой возникновение ленинградской школы перевода было обусловлено целым рядом вполне объективных факторов. После революции, когда столицу государства пере­несли из тогдашнего Петрограда в Москву, бывшая имперская столица в одночасье превратилась в обыкновенный провинциальный город. Но куль­турные традиции великого города остались, как остался, пусть и очень тон­кий, слой настоящих петербургских интеллигентов. Этакая особая каста, которую не спутаешь ни с чем на свете. Сама еще, помнится, застала этих знаменитых ленинградских старичков и старушек в самом начале пятиде­сятых годов прошлого века, чудом выживших в блокаду и сохранивших все свои кодексы чести и нравственные посылы.

Между тем переводческая жизнь била в Москве ключом. Именно там, в новой столице, сосредоточились ведущие издательства, в том числе и те, которые выпускали переводную литературу. Соответственно, в Москве было намного проще напечататься, да и просто получить вожделенный заказ на перевод. А если присовокупить к этому пресловутую семействен­ность, клановость, всегда имевшую (и имеющую) свое законное место на любом литературном пейзаже, плюс пресловутый блат и вездесущие связи, то можно лишь догадываться, насколько легче была жизнь переводчиков в столице нашей тогдашней Родины в сравнении с довольно скудным суще­ствованием их ленинградских коллег. Но чем свободнее стал для москвичей доступ к вожделенной переводной литературе, суливший в те годы весьма безбедное существование (о чем, кстати, не раз упоминал и сам Топоров), тем выше становился процент литературного брака на выходе.

И вот здесь ленинградцы взяли-таки свой реванш, ибо ленинградская школа, была она или не была на самом деле — вопрос десятый, всегда отличалась повышенным, я бы даже сказала, трепетным отношением к печатному слову, особой тщательностью работы над текстом и особым пие­тетом по отношению к переводимым авторам. Не потому ли, когда в начале шестидесятых — конце семидесятых годов прошлого века развернулась реализация грандиозного двухсоттомного издания «Всемирной литера­туры», к работе над новыми переводами признанных шедевров мировой классики было привлечено очень много именно ленинградских переводчи­ков. В том числе и еще совсем молодой в те годы Виктор Топоров.

Впрочем, что означает понятие молодости, когда мы ведем речь о про­фессиональном отношении к делу? Помнится, в одном из своих давних интервью, весьма редких, кстати, ибо Топоров, несмотря на всю свою публичность, был довольно закрытым человеком, совершенно лишенным какого-либо самопиара, так вот, в том давнем интервью на вопрос журна­листки «С какого времени вы ощутили себя переводчиком-профессионалом?» Виктор Леонидович ответил в присущей ему ернической манере: «В восемнадцать лет я сравнил свои переводы с уже существующими и ошибочно решил, что мои намного лучше».