Европейская цивилизация рушится и ничем не заменяется. Такова правда. Все грандиозные накопления цивилизации, человечности, духовности, святости предлагают обменять на необеспеченный чек, подписанный неизвестным именем, поскольку это имя создания, еще не появившегося на свет. Мы отказываемся сдать Европу. Впрочем, от нас требуют не сдать Европу, а ликвидировать ее. Мы отказываемся ликвидировать Европу. Не настало еще время ликвидировать Европу, если оно вообще должно когда-либо настать. Да, закат Европы начался, как известно, не вчера. Но нам известно также, что закат Европы означал закат мировой цивилизации. Европа стала склоняться к закату, когда она усомнилась в себе, в своем призвании, в своем праве. Невозможно отрицать, что этот момент совпал с наступлением тоталитарного капитализма. Я вновь повторяю: тоталитарного капитализма, ибо либерализм был для него только этапом, только средством создать повсюду проблемы, для решения которых необходим дирижизм. Капитализм и тоталитаризм — лишь два аспекта главенства экономики. Тоталитарное государство не выступает против денег, а заменяет их собой. Конфискуя в свою пользу всю власть денег, оно захватывает все коррупционные организации, но не для того, чтобы их устранить, а чтобы их использовать. Великое несчастье, а вернее, крайнее убожество того общества, смерть которого нам предрекают (как будто оно когда-нибудь действительно жило в полном смысле слова), заключается не во власти денег, а в том, что деньги были его законным властелином, не только могущественным, но и почитаемым. Деньги мало-помалу захватили все, что теряла честь. Миллионами своих присосок деньги медленно, день за днем, впитывали всю честь, какая только оставалась в мире, и вот гигантский спрут раздулся так, что рискует лопнуть, едва шевельнется. На это чудище, почти бездыханное, нацелена громадная разинутая пасть тоталитарного государства, готового проглотить единым духом, за один присест, честь и деньги. Мы знаем, что ни того ни другого оно не отдаст.
Мы отказываемся ликвидировать Европу. Европа испытывает натиск колоссальных сил, но они едва ли достойны называться силами. Скорее, они вызывают мысль о зонах депрессии, образовавшихся в мире после обвала обширных фрагментов цивилизации, цивилизации, подаренной миру Европой. Толчки антагонистических сил, сотрясающие Европу, не так опасны, как затягивающая ее пустота. Европейская цивилизация клонится все ниже по мере того, как повсюду беспредельно растет число опустившихся, выродившихся, потерявших достоинство людей, для которых цивилизация — не долг по отношению к прошлому, не ответственность перед будущим, а только источник удовольствий и выгоды. За этих людей европейская цивилизация не отвечает. Они отвергли, презрели ее традицию, ее дух. Рост числа таких людей — признак всемирного кризиса, кризиса всего человечества, который в точности совпал с крушением, так сказать, духовно-интеллектуальных устоев Европы. О, без сомнения, последствия опасных сдвигов в первую очередь обрушились на грандиозное политическое здание Европы: этот славный монумент, шедевр гармоничных пропорций, был возведен не для того, чтобы выдерживать катаклизмы, которых не помнит цивилизация. Я говорю «катаклизмы», а не «катастрофы». Понятно, что в организованном мире цивилизация была первым условием могущества. Сегодня, чтобы стать цивилизованным, народу требуется не меньше времени, однако техника позволяет ему гораздо скорее достичь могущества. Все мы знаем, какой была Россия чуть больше ста лет тому назад. Мы знаем, что с ней сделала техника, соединенная с режимом диктатуры. Мы вправе полагать, что этот скачок техники, происходящий — скажем так — в пустоте, то есть в среде, почти полностью лишенной свободы, оказался явлением совершенно новым, способным расшатать любую цивилизацию. Ведь, в конце концов, мы слишком часто забываем о том, что первый тоталитарный эксперимент состоялся в 1917 году, нарушив моральное и материальное равновесие Европы. Поскольку сама Россия никогда не считала себя солидарной с судьбами Европы, мы вправе сказать, что тоталитарный феномен — во всяком случае, по происхождению — не является, собственно говоря, феноменом европейским.
Европейская цивилизация — не массовая цивилизация. Я знаю, сегодня слову «массы» придают какой-то мистический, чуть ли не религиозный смысл. Мне до этого нет дела! Цивилизация затем и нужна, чтобы были не массы, а люди, достаточно сознательные, чтобы никогда не превращаться в массу, даже если они собраны вместе. Не говорю, что цивилизация в этом преуспела, говорю только, что она должна к этому стремиться. Современный мир никогда не ставил целью создать массовую цивилизацию, но он не способен создать ничего иного, кроме этого монстра, и хвалится, будто такова его воля, в то время как он идет на это по необходимости, а точнее, по бессилию. У современного мира массы в чести, он, можно сказать, поклоняется массам. Поклоняясь массам, он поклоняется себе и обожествляет себя, ибо узнает себя в них. Да, в лице трудящихся масс он возвеличивает не бедность, не труд, а массу как священное Целое, Тотальность, недаром этим трижды благословенным именем нарекли тоталитарную цивилизацию. Современный мир создал условия для формирования типа людей, у которых грубый социальный инстинкт получает патологическое развитие в ущерб социальному чувству, социальному гению: их притягивает друг к другу своего рода физическая необходимость, они соединяются либо для взаимоуничтожения, либо для совместного наслаждения и таким образом вынужденно обобществляют все, что осталось у них от ненависти и любви.
Массы, чем дальше, тем больше, состоят не из людей, объединенных сознанием своих прав и желанием их защищать, но из массовых людей, чья задача — массово выживать в массовой цивилизации; появись в ней ничтожная диссидентская группка людей свободных — это сочтут серьезным нарушением равновесия, угрозой катастрофы, этакой трещиной, брешью, способной внезапно вызвать падение всего здания. Диктатура масс — это вовсе не освобождение масс. Напротив, легко представить себе диктатуру порабощенных масс, и эта диктатура будет тем страшнее, чем более «массовы», то есть чем более порабощены, будут массы. Возможно, сейчас не время и не место говорить об этом, но я говорю. Тороплюсь, потому что нам дано не так много времени, чтобы сказать это, но однажды сказанного уже не заглушить, ведь речь идет об истинах, согласных со здравым смыслом; они сами будут говорить, когда наши рты забьются землей, и те, кто придут после нас, увидят их, когда наши глазницы давно опустеют.
Нет! Меня не одурачить заботой о массах, которую проявляют новые элиты отступников… Все эти люди сегодня возвещают пришествие масс, но за этим стоит их нежелание признаться, что они слагают с себя слишком тяжелые обязательства по отношению к массам. Они возвещают пришествие масс, не чувствуя в себе сил и мужества, чтобы создать из этих масс нечто иное. Они возвещают пришествие масс, а вскоре, действуя в том же духе, они избавятся от империи под предлогом исправления ошибок и преступлений «колониализма», но в действительности потому, что они не знают, что делать с империей, которая для них слишком велика. Истинное великодушие измеряется тем, что дают добровольно, а не тем, что выпускают из рук. Когда заявляют о капитуляции во имя справедливости, это почти всегда означает капитуляцию справедливости.
Вновь я произношу слово «капитуляция» с роковым предчувствием. Для нас, как видно, капитуляции еще не кончились. Но, быть может, от нас, от немногих людей, зависит положить конец той постыдной двусмысленности, которая позволила в последние годы придавать слову «капитуляция» любые значения, кроме единственно подходящего: трусость. Мы никогда не удержим трусов от капитуляции — это, впрочем, означало бы чудесным образом изменить их натуру. Но, быть может, мы сумеем помешать им капитулировать без стыда и даже — по знаменитому отныне выражению правительства Виши — «с честью и достоинством»! Быть может, мы сумеем лишить чести капитуляцию, а заодно и выродившуюся, падшую, безжизненную цивилизацию, принимающую все свои капитуляции за победы.
