Потекло томительное ожидание. Не могу сказать "потекли часы", потому что часы стояли сами по себе, а люк подтекал сам по себе. Не только счастливые часов не наблюдают, но и несчастные, оказывается, тоже. Я пробовала считать капли, выползающие в щель люка, но больно уж муторное это занятие. И всё время в голове мысль, что нас затопляет, причём неумолимо.
Но нет худа без добра. Словно поняв, что свобода будет не скоро, живот мой как-то ёкнул, словно сглотнут от попы, и мне полегчало с распором. Пускать ветры уже не хотелось, неприятное, типа рези, ощущение поднялось повыше. Ладно, хоть так. А то совсем обессилела в этой борьбе.
Я знала за собой такое. Иной раз сгустятся в животике грозовые тучи, вот-вот громыхнёт гром. Но если имею возможность остаться наедине, скажем, отойти от компании по придуманной причине, то стараюсь снять напряг, потише, пусть и с шипением. Словно сапёр мину разряжает, чтоб не рванула. И тогда всё путём, разве что несколько раз приходится искать предлог отлучиться, и это немножко подозрительно.
Но бывает, что и не вырвешься. Тогда ягодицы работают на все сто, благо у нас, девушек, они мощные. Знаете, как позорно девчонке пустить ветры, да хоть ветерок лёгкий, на людях? На месте провалиться и с глаз сгинуть! Парню ещё простят, да чего там, девушки даже сами найдут за него оправдание, помогут обратить всё в неудачную шутку. Особенно если он один на несколько штук. А у женщины коли может в животе ребёночек поместиться, то и газы давай, копи, до беременного раздутия, но ни в коем случае не "рожай". Ты же можешь, значит, обязана.
Я думаю, что это от того, что девушки, в общем, недружные и не могут раз сойтись и договориться не считать позором лёгкое шипение с быстро проходящим запахом. Или попукивание. Позором должны быть лишь умышленные ветры, когда нарочно напрягаешь живот и выталкиваешь. Правда, их трудно отличить от "честных", когда терпишь-терпишь и сдаёшься, изнемогая. Тогда тоже громко выходит, чего там.
Но если удаётся стерпеть, то газы загоняются поглубже в живот, и весьма скоро начинает зверски хотеться по-большому. Нет, лучше об этом не думать. Лучше прислушаемся.
Снаружи прослушиваются звуки какой-то деятельности. О нас не забыли, и на том спасибо. Правда, возятся долго что-то (когда нас вынули наконец из этой "братской могилы-колыбели" и сказали, сколько времени прошло, я не поверила сперва, да закатное солнце подтвердило), и приходит неприятная догадка: не хотят необратимо курочить ценный аттракцион, хозяин не велит. Лучше пускай неудачливые аттракционирующие задохнутся или умрут с тоски, чем материальный ущерб будет.
Сидим по своим стульчикам, проявляем, как приказано, терпение. Но терпеть скорченность никаких сил уже нет. Начинаем раскачиваться торсом, наклоняться назад и заходить в чужое, друг дружки, пространство - по факту. Никто не протестует, все понимают. Один шаг к перемирию сделан.
А вскоре моя напарница по заточению делает второй. Она перестаёт контролировать дыхание. До этого мы с ней старались дышать ровно и по возможности бесшумно, чтобы не выдавать нетерпение, и вообще, подчеркнуть, что телесно всё в порядке, всё "хоккейно". Небольшой обман в американском духе - или же контробман, стремление избежать подвоха со стороны соперницы. Доверию взаимному не способствует, как и дежурная американская улыбка.
Теперь же Дина дышит открыто, шумно, с сопением порой. А то задерживает дыхание и потом оно у неё прорывается. Немножко похоже на дыхание тех, кто делает тяжёлую физическую работу... Ага, вот и мышцы у неё кое-какие работают, под таким купальником не утаишь, "бессмысленным". Впрочем, и под обычным вряд ли. Некомфортно ей, ну что тут поделаешь!
Дальше - больше. Вот уже и шумный выдох начал напоминать стон под кляпом, и пространство моё она занарушала раз за разом, без взаимности, пытаясь выпрямиться и не сдавливать скорченностью пузырь... Я стоически делала вид, что ничего не замечаю. Чем дольше то, что в нас, останется внутри нас, тем лучше. Неизвестно же, сколько нам тут ещё париться и дышать спёртым воздухом.
Вдруг что-то произошло ужасное. Сперва я ощутила именно ужас, а уже затем - конкретное его проявление. Остро запахло аммиаком. То есть запах был, наверное, слабый, но в нашей "малометражке" он шибанул в нос резко. А-ах!
Я открыто (повод-то дан!) посмотрела на Динку. Она сидела в жалкой, скрюченной позе с закаменевшими мышцами и вся чуть подрагивая. Затишье перед бурей, то бишь, бунтом всего тела, интуитивно поняла я. Её плечи и кожа в заднем вырезе были усеяны мелкими капельками пота, а шёлк купальника изменил блеск - ещё не намок, но уже впитал и прилип к коже. Раньше я такую красоту лишь на высыхающих купальниках видела. Но соседке не до эстетики, ей плохо.
Я догадалась: ей пробило почки. О таком несчастье я слышала в детстве от бабушки, когда она уговаривала меня не терпеть долго, а ходить по-маленькому где придётся, лишь слегка отойдя, потому что у маленьких девочек и смотреть-то не на что, как, скажем, при рвоте. "А то моча в голову вступит", - говорила старенькая моя бабушка, ходившая в туалет более чем регулярно. Пример подавала.
Я не понимала: голова - там, пузырь - здесь. Пути-то нет между. Но бабушка разъяснила всё в своих словах, что в переводе на взрослый язык звучит примерно так: в крови есть нехорошее вещество мочевина, которую почки фильтруют и направляют в одноимённый пузырь. Оттуда надо регулярно сливать, а если зажмёшься, то тем самым закупоришь снизу, со стоны пузыря, почки. Мочевине некуда станет отводиться, она будет прорываться в кровяное русло, а почки - стараться сдержать. Если переусердствовать, мочевина их пробьёт и разольётся по крови во всём организме, тебе дурно станет, и ты не сможешь больше терпеть, воля сникнет. А ещё через пот будет вылезать, организм выталкивать будет вредное, и от тебя запахнет, как из туалета. А то и ещё хуже - тем кольнёт нос, что у нас в аптечке и чем людей обморочных в чувство приводят - нашатырный спирт называется. Не доводилось нюхать? Это совсем плохо, свалиться можешь. И от позора ведь не уйдёшь, так что уж лучше сама, пока в силе.
Вообще, советовала мне бабушка, не дотягивай до того, как возникшие в тебе слепые силы победят тебя, не упускай контроль над ситуацией, предпринимай что-нибудь в упреждение, пусть и с потерями какими-то. Нет большей потери, учила она, чем потеря контроля над собой.
Бедняжка слабо простонала, обвела всё вокруг взглядом в поисках соломинки, за которую можно ухватиться, нашла взглядом моё лицо и...
Я мгновенно поняла: промолчать и позволить ей жалобно заговорить первой - значит, "бить лежачую". И опередила:
- Что, совсем не можешь? - стараясь изо всех сил, чтобы это звучало заботливо, а не злорадно.
- Не могу, - выдавила она с трудом, мелко трясясь.
- Перемирие? - откликнулась я.
- Да... мир, - говорить и даже дышать ей было трудно. А мне чем короче, тем лучше. Мир лучше перемирия.
- Лягай сюда!
Деления на квартирки не существовало более. Я с некоторым трудом отогнула тело бедняжки на себя, расправила, положила на колени, мельком полюбовалась чудовищной вспухлостью над лонной косточкой и принялась раздевать. Освобождать от одежды. Купальника. Отлеплять, отдирать и продвигать к ногам.
Давалось это непросто. Шёлк и вправду влип в кожу, а заодно грозил порваться, мол, брось отлеплять. Но я на провокации не поддавалась и упорно продолжала оголение. Мне куда приятнее иметь столь близкую соседку в сухом купальнике, чем ставшем жертвой канализационной аварии.
Я тогда не знала, что купальник этот имеет одну коварную особенность. Он столь плотно влипает в промежность, что, купаясь, не сольёшь в воду, как это обычно делают. Если просто расслабиться, из тебя не пойдёт, если напряжёшься - тоже, а если пересилишь, отлепишь шёлк от губ и выдавишь "маленькое", то оно оттянет материю с живота и там расположится, наружу не просочится. Вылезаешь - а живот испохаблен, и всем ясно, чем.
