========== Сириус Блэк III ==========
Часть 1. Азкабан
«Боль уже не имеет значенья:
Тело, душу ни чем не проймёшь!
Только лишь бы хватило терпенья
Ждать и верить, что не подведёшь…»
Сон и явь перепутать не сложно,
Если мысли мои о тебе.
Не хочу! Но забыть не возможно
Сказку о… самой яркой звезде…
“Увижу ли я ещё когда-нибудь его глаза? Да… Я должен в это верить…
Коснёмся ли мы рук друг друга? Конечно. Иначе не может быть.
Встретятся ли наши губы? Только для этого я и живу!”
Когда один дементор издал довольный звук, напоминающий сытое урчание, и втянул свои призрачные щупальца, на его место поспешил второй. Сириус закрыл глаза, по его щекам побежали солёные капли…
*
Время в Азкабане делилось на день и ночь. Днём магическая тюрьма жила. Хотя и не совсем обычной даже для пенитенциарных заведений, особенной, дикой жизнью. А ночью высокие гладкие стены накрывала… нет, не смерть, это было бы слишком простым наказанием для магов, осуждённых за ужасные преступления, доживавших свои дни на скалистом острове, затерянном в холодном океане. Тоска… Похожая на смерть, но отличавшаяся от неё тем, что не кончалась. Небытие. Безвременье. Лишь только солнце садилось в пучины Ибернийского моря, полновластными хозяевами Азкабана становились дементоры. Эти покрытые язвами и нарывами, склизкие и зловонные существа не знали почти никаких других желаний, кроме жажды человеческих светлых эмоций и тёплых воспоминаний. С наступлением ночи они жадно приступали к своей страшной трапезе. С их приходом в узких каменных коридорах и на крутых лестницах Азкабана начинал клубиться студёный туман, вся крепость покрывалась наледью. Толстые железные прутья решёток на камерах узников гулко и протяжно гудели, словно поминальные колокола. До самого рассвета океан старался могучим рокотом перекрыть этот безотрадный скорбный набат.
Днём ненасытные дементоры вели себя дисциплинированно и сдержанно. Они несли службу согласно магическому контракту и старались, по возможности, хоть это и противоречило их сущности, соблюдать служебные инструкции. Стражи Азкабана в светлое время суток должны были смирять свой аппетит, дабы не навредить немногочисленным сослуживцам-людям и редким посетителям тюрьмы, а так же чиновникам Министерства магии и работникам аврората, бывавшим здесь по служебной необходимости.
Днём заключённые были, по большей части, предоставлены сами себе. Их кормили, иногда даже лечили и выводили на прогулки во внутренний двор, обнесённый уходившими высоко в небо серыми тюремными стенами.
Многие узники, попав в Азкабан, поначалу тешили себя надеждами обмануть дементоров и сохранить свои души с помощью нехитрого приёма: дневного сна. Некоторое время заключённому удавалось, выспавшись днём, по ночам бодрствовать и умышленно думать только о самом горестном, пускать в свою память лишь тяжкие воспоминания. Но, пережив несколько раз дементорскую осаду, мозг осуждённого мага обычно терял чёткость и конкретность восприятия настолько, что переставал планировать распорядок дня, а, порой, вообще забывал, что такое сон. Редким узникам Азкабана удавалось долго оставаться разумными и здравомыслящими. Дементоры легко находили к каждому своему подопечному индивидуальный подход и были весьма изобретательны. Только самые сильные маги могли без волшебных палочек оказать хоть какое-то сопротивление атакам дементоров и не расставались со своими душами в первые же годы заточения. В более выигрышном положении оказывались те немногочисленные волшебники, которые имели зверообразные воплощения: дементоры не чувствовали души животных. Однако официальным анимагам в этом вопросе не везло: зная об их способностях, Визенгамот сразу же после осуждения налагал на них особые чары, не позволявшие скрываться от дементоров в личине зверей или птиц.
Сириус Блэк, осуждённый на пожизненное заключение, уже много лет умудрялся дурачить вечно голодных тюремных стражников. Он превращался по ночам в собаку. В недолгие минуты дневного отдыха, когда мог позволить себе редкие самостоятельные размышления, Блэк иногда спрашивал самого себя: отчего директор Хогвартса и Верховный судья Дамблдор не поведал на суде о его анимагических способностях, о которых был прекрасно осведомлён. Ответ, вселявший в Сириуса надежду на то, что хоть кто-то сомневался в его виновности в тех страшных преступлениях, за которые его осудили, был настолько приятной и светлой мыслью, что он старался как можно быстрее прогонять её из головы. Дабы не провоцировать дементоров.
Мысли о Римусе Люпине, его друге, любовнике и вот уже почти два десятка лет самом близком для него человеке, были для Сириуса столь мучительны и безрадостны, наполнены такой болью и обидой, что дементоры редко касались их своим зловонным дыханием. Это приносило Сириусу ещё большие страдания, так как позволяло снова и снова вызывать в памяти непроницаемое лицо друга, присутствовавшего на суде, обрёкшем Блэка на бессрочное заключение.
Люпин тогда сидел на галёрке и, казалось, даже не смотрел на подсудимого. Блэк не смог толком защищаться: не в той он был физической и душевной форме после смерти лучших друзей, Джеймса и Лили Поттеров, а так же после взрыва, устроенного мерзавцем Хвостом в центре Лондона и последовавшей за этим встрече с боевым отрядом мракоборцев. Он и очухался-то только на суде. И всё время винил самого себя в том, что лично уговорил Поттеров сделать Петтигрю хранителем Фиделиуса, оберегавшего их тайное убежище от Волдеморта и Пожирателей Смерти. Как мог он, прекрасно зная никчёмный характер пронырливого Хвоста, доверить ему жизни друзей? Понадеялся, что страх Петтигрю перед Тёмным Лордом будет зароком его верности мародёрам? Теперь он понимал, что это были не только глупые, но и губительные надежды. Хвост так боялся могущественного тёмного мага, что, не раздумывая принял его покровительство, заплатив за него высокую цену предательством. Если бы только сам Сириус благоразумно согласился защищать тайну Заклятья Доверия Поттеров! Не известно, чем той последней октябрьской ночью закончился бы бой с Волдемортом на окраине Годриковой Впадины. Но при любом исходе Блэк не сидел бы в центре судебной арены, прикованный зачарованными цепями, перед амфитеатром Коллегии Правосудия и разгневанными зрителями. В худшем случае он просто отдал бы свою бесполезную жизнь, защищая друзей и маленького крестника Гарри. Разве такой вариант — самый страшный? Спросите у любого из заключённых Азкабана — и получите верный ответ… Гораздо хуже для Сириуса было осознавать, что он уже никогда и ничем не заслужит прощения. Не увидит приветливую улыбку рыжеволосой Эванс, не похлопает по плечу бесшабашного верного Джеймса. И даже поймать взгляд Римуса среди сотен возбуждённо блестевших глаз не удавалось! Блэк во время судебного заседания неоднократно пытался незаметно, чтобы не привлечь своим вниманием интерес судей к Люпину, встретиться своими глазами с глазами друга. Неужели и он, Лунатик, как все, считает его предателем и убийцей? «Взгляни на меня, Римус! Дай мне надежду! Хоть каплю…»
Когда конвоиры, наставив на осуждённого частокол волшебных палочек, уводили его из подземелья № 10 Министерства магии, Блэк позволил себе обернуться и открыто посмотреть в сторону друга. Люпин сидел, опустив плечи, и прикрывал лицо ладонью. Это безрадостное воспоминание, наполнявшее сердце Блэка тоскливым отчаянием, даже дементоры не хотели созерцать. И понурая фигура Люпина среди разгорячённой зрительской толпы вновь и вновь пытала Сириуса. Когда он в своих нечастых фантазиях мечтательно представлял, как Римус решительно вскакивает со своего места в последнем ряду судебного амфитеатра и кричит ему вслед: «Я знаю, что ты не виноват!», дементоры сильно оживлялись. Но он сам быстро рассеивал свои светлые образы надежды отчётливым реалистичным пониманием невозможности такого финала давно прошедшего судебного заседания.
*
«На что я надеюсь? Все эти годы… Все эти месяцы, которым не знаю счёта. Все эти дни, пролетающие отравленными стрелами у неприкрытого виска. Часы, отмеряемые каплями крови из незатягивающейся раны в сердце. На что я надеюсь? Каждый вечер трачу быстро уходящие силы на превращение в Бродягу. И ловлю по ночам чутким собачьим слухом ужасные вопли лишающихся душевного света и последних надежд узников. На что я надеюсь?» — Сириус не знал ответа на этот вопрос, но продолжал вновь и вновь его упрямо себе задавать. Чувствовал, что тот день, когда он не спросит у самого себя, на что надеется, станет последним днём его жизни.
