Дворец кажется девушке почти таким же неуютным, как это было в тот первый миг, когда она в нём очутилась. Таким же нежилым и пустым. Каменные стены давят на неё всей своей тяжестью, а пыльные ковры и кресла лишь придают неуютности месту. И как только можно было здесь находиться? Камин жарко пылает, но даже это не спасает положения. Говорящие канделябры, часы и посуда больше не кажутся девушке сказочными. Скорее — зловещими. Теперь всё кажется Белль страшным. Пусть отец сколько угодно называет её смелой, она боится. Боится того, что Чудовище передумает, что решит гнаться за ней. Кто знает — быть может, всё это было спланировано заранее. Кто знает — быть может, это просто ловушка, в которую девушка так стремительно несётся.

Белль бежит. Быстро сбегает по каменным ступенькам, стараясь ни за что не зацепиться. Чудовище с рёвом прогнало её из своего замка — тем лучше. Чего ещё можно было желать? Она больше не пленница, раз он сам гонит её. Бежать, куда глаза глядят. Бежать без оглядки. По обветшалому ковру. По мраморным ступенькам разваливающегося на глазах дворца. Оседлать поскорее Филиппа и ускакать прочь. Через заснеженный парк. Проехать быстрее под аркой, промчаться через открытые ворота. Прочь. Прочь из этого пугающего места.

Снег хрустит под копытами коня. И Белль хочется, чтобы Филипп бежал ещё быстрее — не хочется и минутой дольше оставаться рядом с роскошным жилищем Чудовища. Ей хочется скорее покинуть старый замок, говорящую утварь и негостеприимного хозяина, что едва не убил её отца за какую-то срезанную розу. В город, быстрее в город. К отцу. К книгам. К маленькому огороду перед домом. Пусть называют чудачкой, пусть дразнят, пусть не понимают… Зато там её дом. Белль хочется скорее очутиться рядом с камином на мягком ковре с раскрытой книгой в руках, рядом с отцовскими часами, половина которых тикает невпопад… Сейчас Белль всё на свете отдала бы за ту скучную жизнь, которой она всегда жила.

Верному Филиппу замок тоже не нравится. Вот-вот и они уже покинут пределы угодий этого странного заколдованного существа. Конь скачет быстрее — как и хочется девушке. Настолько быстро, насколько вообще может. Скорее, прочь от этих проклятых таинственной волшебницей мест! Достаточно и тех часов — о, какими долгими они ей казались, — которые Белль провела пленницей. Она не хочет ждать и минутой больше.

Они несутся через лес. Здесь темно. И Белль почти страшно. Она постоянно одёргивает себя. Какая же она, всё-таки, трусиха! Добралась же до замка — значит и выбраться получится довольно легко. В лесу холодно, девушке постоянно приходится кутаться в свою накидку — знала бы, что здесь зима, оделась бы теплее. Однако, разве можно было ожидать снега в июле? Пусть ночи и могли быть прохладными или дождливыми, но днём обычно бывало столь душно и жарко, что Белль и помыслить не могла о том, что всего в нескольких лье от городка может быть самая настоящая зима — морозная и снежная. Да и когда Филипп только примчался к крыльцу их маленького дома, все мысли девушки были о том, что могло случиться с её отцом. Разве могла она думать о тёплой одежде? Разве могла она думать о чём-то ещё, кроме спасения жизни отца?

Испуганное ржание Филиппа отвлекает её от других мыслей.

Волки. Только их и не хватало. Белль и так слишком напугана, чтобы мыслить здраво. Она продрогла и устала. Девушка пытается скакать дальше, но не тут-то было! Стая продолжает преследовать её. Филипп напуган до полусмерти. Да и она — чего таить — тоже. Белль молится лишь об одном — проскочить. Однако конь останавливается. Дорогу перегородило упавшее дерево. Ехать дальше некуда.

Белль слезает с лошади. Сердце девушки колотится так быстро, что она плохо понимает, что делает после. Кажется — хватает какую-то толстую палку и пытается отогнать волков. Белль чувствует, как всё начинает плыть перед глазами. Ей так страшно. Ей вовсе не хочется умирать. Кольцо вокруг неё и Филиппа медленно, но верно сжимается. Вот-вот всё будет кончено… От неудачного движения, башмак соскальзывает с её левой ноги. Если бы Белль не боялась нагнуться, чтобы взять его, она бы зашвырнула его в одного из волков.

Белль вздрагивает от резкого и громкого звука, а самый крупный волк падает замертво. Остальные волки начинают отступать, кольцо вокруг неё уже перестало сжиматься. Девушка не сразу понимает, что произошло, пока не оборачивается. Белль про себя отмечает, что никогда в жизни до этого момента не подумала бы, что будет когда-нибудь рада видеть Гастона. Но сейчас девушка испытывает такое облегчение от мысли, что она не одна-одинёшенька — как это было всего несколько минут назад — в этом лесу, в который отныне не ступит ни ногой, что ей кажется, что она была бы рада кому угодно. Даже вечно самоуверенному охотнику из родного городка.

— Иди сюда, — говорит ей Гастон. — Только медленно. Не дёргайся и не поворачивайся к ним спиной.

Девушка послушно следует тому, что сказал ей охотник. Он лучше знает, что делать в подобных случаях, твердит ей голос разума. Шаг. Ещё шаг. Ещё один. Белль старается двигаться как можно более плавно, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания волчьей стаи. Уже в последний момент — когда она почти подошла к Гастону, босую ногу вдруг пронзает сильная боль. В этот миг Белль клянёт себя за то, что не смотрела под ноги, слишком напуганная близостью волчьей стаи. Девушка едва успевает схватиться за протянутую руку Гастона, чтобы не упасть.

Кое-как Белль подбирается ближе. Она почти что висит на руке охотника. Гастон стреляет снова, убивая ещё одного волка. Одним выстрелом, прямо в глаз… Белль с замиранием сердца смотрит на остальных. Ей хочется, чтобы всё поскорее закончилось. Хочется оказаться дома в тёплой постели. Открыть глаза и понять, что всё это лишь дурной сон. Но она всё так же продолжает стоять в тёмном лесу, уставшая, испуганная и замёрзшая, рана на ноге сильно кровоточит и причиняет почти невыносимую боль, а Гастон кажется напряжённым и настороженным.

Наконец, оставшиеся волки разбегаются, и в повисшей тишине девушка слышит свой судорожный вздох. Это вздох облегчения. Вздох радости. Опасность миновала — Белль больше ничего не грозит. И только тогда она делает шаг, пытаясь дойти до перепуганного Филиппа. И тут же с громким стоном падает прямо в руки Гастона — боль в ноге кажется нестерпимой.

— Спасибо, — устало выдыхает Белль, когда Гастон подхватывает её на руки.

Охотник усаживает её в седло, а потом заскакивает на коня сам. Он берёт поводья в свои руки, и девушке остаётся лишь ждать, когда они доедут. Белль едва может сдержать слёзы — ей кажется, что всё это происходит не с ней. Что это не она была в этом страшном замке, что это не её отец за одну лишь срезанную розу едва не оказался заперт в темнице жестоким Чудовищем. Ей хочется думать, что всё это не с ней. В сказках ведь всё совсем иначе…

— Скажи лучше спасибо Лефу, — мрачно отвечает охотник. — Это он предложил нам разделиться, из-за чего я и пошёл по этой дороге. Что за несусветная глупость — пускаться в лес одной?

Гастон прекрасно знает лес и все его дороги — надо отдать ему должное, сама Белль до утра бы плутала и, возможно, наткнулась бы на ещё одну волчью стаю — и довольно скоро они выезжают на большую дорогу. В повозке, что стоит перед большим деревом, о чём-то спорят Лефу и…

— Папа! — почти всхлипывает Белль и, когда Гастон неожиданно бережно пересаживает её в повозку, порывисто обнимает отца.

Белль чувствует себя счастливой. Ужасно счастливой. И пусть в городке её дразнят смешной и нелепой — для неё город кажется теперь столь родным, что девушка готова простить всем что угодно. Любые насмешки. Любые неурядицы. Всей душой Белль сейчас стремится туда — к очагу и книгам.

Отец крепко прижимает её к себе, от радости девушка совсем забывает о больной ноге и снова вскрикивает, когда случайно касается ею пола. Лефу приглушённо охает, очевидно, разглядев в темноте кровь.

— Отвези их в город, — приказывает Гастон своему другу. — А я поеду и разбужу лекаря.