Юмелия кажется грустной, даже более грустной, чем обычно. Сколько Селена её помнит, она всегда казалась необычайно задумчивой и тихой, что, пожалуй, соответствовало действительности. Она была полной противоположностью своему деятельному, но буйному и грубому братцу. Она редко на кого-то повышала голос, а если повышала, то потом долго стыдилась этого. Юмелия всегда умела придумывать красивые сказки. Не о любви, правда, но о любви многочисленные княжны Изидор могли прочесть и в книжках, если только добирались до либереи Нарцисса — в либерее княжны Сибиллы было куда больше книг интересного содержания, но она рассердилась бы куда больше, чем её брат, если бы узнала, что её племянницы туда проникли, даже не спросив разрешения. Юмелия придумывала сказки о магии. Придумывала сказки о всяких необыкновенных существах, о людях, которые живут в далёком-далёком мире… Все её сказки были грустными и обыкновенно кончались так, что хотелось плакать. Но сейчас Юмелия явно не в настроении придумывать даже самые грустные из своих рассказов. Кажется, что она вот-вот расплачется. И Селена наклоняется, чтобы её утешить.
Юмелия всхлипывает. По её лицу не текут слёзы, но это кажется Селене даже более пугающим. Все девчонки иногда ревут. К этому вполне можно было привыкнуть — сама княжна тоже часто плачет из-за всякой ерунды вроде запрета танцевать на каком-нибудь родовом празднике. Но с Юмелией всё было иначе. Она никогда никому не возражала, не плакала, не пыталась заставить кого-нибудь из жалости отменить своё решение — даже тогда, когда тётушка Мирьям запретила ей даже думать о своей свадьбе с юношей из одного из вассальных родов — того тогда женили на кузине Азили. Юмелия даже тогда казалась всем очень спокойной. Хоть и очень грустной. Быть может, всё дело в том, что на свадьбе скорее всего будет и Исаак? Возможно, всё дело именно в этом. Впрочем, Селена не может позволить себе напоминать кузине об этом событии. Юмелия кажется уставшей, очень уставшей и очень горячей. Это немного пугает девушку — стоило помнить, что родители Юмелии умерли именно от болезни лёгких, правда, это случилось совершенно на другом уровне, сыром и холодном, где зимой обыкновенно был снег. На Альджамале снега никогда не было. На Альджамале всегда было тепло, даже скорее жарко. Селене кажется глупой мысль, что Юмелия могла заболеть здесь. Разве можно было заболеть чем-нибудь здесь, на Альджамале, где всегда было так хорошо и спокойно? Но Юмелия так бледна, а на её щеках, обыкновенно таких же бледных, как и лицо, застыл румянец, который никак нельзя назвать здоровым. А ещё княжна сильно похудела за последнее время, пусть этого обычно и не слишком видно из-за её нарядов. Она всегда была худенькой, но сейчас Селене кажется, что от Юмелии могут остаться одни глаза — настолько тонкой и почти что прозрачной она кажется. Княжне остаётся только надеяться, что это не проявляется та страшная болезнь, которая свела в могилу обоих родителей этой девушки. Правда, от княжон обычно скрывали, как протекают те или иные болезни, в одной из книг дяди Нарцисса девушка вычитала, что тот недуг проявлялся именно так — в чрезмерной худобе, бледности, жаре и лихорадочном румянце.
— Мне так жаль, что всё случилось именно так! — говорит Юмелия со вздохом. — Не могла бы ты пока оставить меня одну?
Княжне немного обидно, что кузина практически выставила её из своих комнат. И это сейчас — когда так хотелось немного отдохнуть, немного развеяться, ведь потом весь вечер будет занят… И что именно так расстроило Юмелию, что она говорит «мне так жаль»? Неужели, всё дело в свадьбе Актеона? Но почему, если это так, девушка кажется такой расстроенной? Или всё дело в Исааке и Азили? Но эта история, кажется, произошла уже целую вечность назад — прошло уже почти двадцать пять лет. Разве может Юмелия до сих пор грустить из-за этого? Разве можно было вообще об этом вспоминать иначе, чем со смехом?
Селена не уверена, что она сама могла бы так долго любить кого-нибудь, если он был бы чьим-то мужем. Девушка надеется, что ей никогда не придётся испытать ничего подобного. Юмелию было жутко жаль. Селене хочется остаться, хочется утешить её, поговорить… Только вот вряд ли девушка сейчас будет благодарна своей кузине за утешение, даже если ей оно необходимо.
Впрочем, возражать Юмелии Селена не смеет. Та всегда была для неё старшей сестрой, и девушка любит и уважает её. Спорить с ней кажется глупым — тем более, учитывая то, что сейчас княжна находится именно в комнате кузины. Так что Селена выходит из комнаты и снова бредёт по коридору, думая, чем бы таким ей заняться. И заслышав чьи-то голоса, она бежит туда — возможно, ей тоже можно будет с кем-то поговорить. Вполне возможно, что это кто-то из её кузин. Некоторые из них были ещё теми болтушками. Селене так скучно, что она готова поболтать даже с тёткой Мирьям, которая вечно ворчит из-за каждой мелочи, которая ей не нравится. Разговаривает, кажется, Аврелия. Говорит она по своему обыкновению довольно долго, не давая собеседнику или собеседнице вставить хотя бы одно слова. Так что, Селена идёт быстрее, чтобы успеть, пока её кузины — ей кажется, что Аврелия общается именно с одной из её кузин — не решат пойти болтать в другое место. Для того, чтобы оказаться там, нужно преодолеть не такое уж большое расстояние — всего лишь дойти до конца коридора, повернуть и подняться на десять ступенек (когда-то в детстве девушка их сосчитала).
— Она была бы очень красивой, если бы сама чувствовала себя красавицей, — говорит Аврелия.
Голос Аврелии не казался насмешливым, как это было обычно. Селена даже не сразу смогла его узнать. Обыкновенно она всегда смеётся над всеми, считает своих родственников глупыми, достойными высмеивания. Обыкновенно Аврелия ни о ком не говорит серьёзно. Впрочем, Селена не особенно часто общалась с ней, чтобы знать или понимать кузину достаточно хорошо. Даже скрытную, мечтательную Юмелию она знала и понимала куда лучше.
Селена даже приостанавливается, чтобы услышать, с кем говорит Аврелия. Младшую княжну всегда было трудно впечатлить. И если Ветта показалась ей красивой, значит, что-то в певнской княжне было. Аврелия сама была необыкновенной. Хоть её нравственность и вызывала опасения у старшего поколения Изидор — Аврелии нравился один мужчина из военных Ибере.
— Она честная, — говорит Мадалена, которая больше всего на свете ценит в окружающих искренность.
Селена тяжело вздыхает. Что же… Подслушивать чьи-либо разговоры с Мадаленой было просто бессмысленно. Хотя бы потому, что нормально с ней поговорить попросту невозможно, если вы не Аврелия. Мадалена была так принципиальна, что переубедить её было нереально, а говорить с ней иногда было просто невыносимо. Что же… Бесполезно теперь даже идти к ним.
Княжна поворачивает назад, а потом спускается на первый этаж — да, конечно, вряд ли она найдёт там хотя бы одну из кузин, зато там куда прохладнее, можно будет немного передохнуть. Она спускается по мраморной лестнице, мимо огромных бронзовых ваз, которые так нравятся тётке Мирьям — они были привезены её мужем с одного из давно забытых уровней. Кажется, это было чьё-то захоронение. Впрочем, Селена не вдавалась в подробности. Ей хватало и того, что вазы были довольно красивы, и что там можно было прятать записки и разные вещи, которые тётушкам совершенно не стоило видеть.
Девушка бежит по одной из картинных галерей, которыми так гордится Нарцисс Изидор. Князь привозил картины со всех уголков Ибере — кажется, особенно ему нравился уровень Нщезин, где жили многие художники. Правда, картин, которые писал бы кто-то знаменитый, Нарцисс не покупал — Селена никогда не могла понять, почему именно. Пожалуй, всё было в небольшой странности Нарцисса — он терпеть не мог признанных художников и музыкантов. Впрочем, стоит отдать должное его вкусу — все картины в его галерее были прекрасные. Особенно много в галерее было пейзажей — Нарцисс не слишком-то жаловал другие картины, ему нравились именно те, на которых были изображены другие уровни. Там были и Грайвен, и Троади, и Миртилле, и даже Леафарнар, с которого прибыла невеста Актеона… Сама княжна ни разу в жизни не была где-либо, кроме Альджамала и Лемерра.
