Король сухо прощается с Теодором и идёт обратно в цветочную галерею. Кажется, там нет зеркал… Это хорошо… Ему нужно побыть наедине со своими мыслями. Пусть в будущем он часто сможет проводить время в полном одиночестве, сейчас это было необходимо. Сейчас одиночество было тем, что должно было защитить его.
Парень входит в цветочную галерею и без сил опускается на скамейку. Только спустя некоторое время он видит лежащую рядом с ним игральную карту. Он берёт её в руки и переворачивает. На ней изображён король пик. Какая-то красная линия пересекает его шею, и до Альфонса не сразу доходит смысл этого послания. Пиковый король с отрезанной головой — это он с отрезанной головой…
Комментарий к II. I. Глава четвёртая. Пророчество для пикового короля.
* Череда встреч и расставаний преследует каждого с рождения.
Никак не возможно прервать эту цепь, тянущуюся с незапамятных времён - со времени раскола…
Бывает так, что звёзды падают к ногам, но нет ни единого человека, который увидел бы это…
Череда встреч и расставаний может спасти целый мир. А может уничтожить. Подчинить. Убить.
Бывает и так, что звёзды падают к ногам…
Любые исправления латинского перевода данного текста (если вы знаете латынь) только приветствуются, так как это то, что перевёл гугл-переводчик.
========== Бонусная глава. Из хроник Соколиных гор. ==========
Над скалистыми хребтами,
Где бывает снег в июле,
Над еловыми лесами,
Что забраться вверх рискнули,
Над замшелым камнем, над ручьем,
Где пылает солнце горячо,
На потоках восходящих,
Словно горный уголь черен,
Черен, словно ночь незрячих,
Видел я, как кружит ворон -
В небесах из синего стекла
Надо мной чернеют два крыла.
Расскажи мне, ворон,
Расскажи, крылатый,
Как найти мне гору,
Что скрывает злато,
У какого бора,
Над какой стремниной
Я погибну скоро
Под камней лавиной.
Скоро год, как я оставил
Грязных городов похмелье,
И свои стопы направил
В эти дикие ущелья.
Не распутать каменный клубок
Тем, кто не был долго одинок.
Я безумен? Ну так что же!
Не безумнее, чем горы.
Поздно! Думать здесь не гоже!
Нынче стану я, как ворон:
В небесах из синего стекла
Будет нынче дважды два крыла.
Помогите, горы,
Мне собрать все силы!
Дай перо мне, ворон,
Для моих для крыльев.
Дай мне сил подняться
Над скалистым склоном,
Дай мне оторваться
От моей погони.
Мне заменит хриплый клекот
То, что раньше было словом.
Мне ответит грозный рокот
Всех вулканов на суровом,
Непонятном раньше для меня
Языке подземного огня.
Отражаясь совершенно
В ледяных озерах боли,
Словно молния, мгновенно
Сердце вырвется на волю.
Кто тогда найдет мои следы
На лазурных зеркалах воды?
Не ищи — не сыщешь
Ни следа на камне!
Слушай — не расслышишь,
Что поет вода мне.
Только над горами,
Над еловым бором,
Надо льдом, снегами
Кружит черный ворон.*
Маленький черноволосый мальчик, которому на вид можно дать лет семь-восемь, бежит по узенькой тропинке и изо всех сил старается не упасть — один неосторожный шаг, и он уже никогда не сможет пробежаться здесь снова. Либо погибнет, разбившись об острые камни, либо никогда не сможет ходить, станет никому не нужным инвалидом. Малыш толком не знает, что хуже — его родители погибли здесь четыре года назад, а его старший брат стал инвалидом. Мальчик прекрасно знает, что теперь единственный близкий ему человек самостоятельно не может даже спуститься и подняться по лестнице — из-за чего ему теперь пришлось переселиться в комнату на первом этаже, которая раньше была комнатой их родителей.
Ребёнку жаль брата — тот ничем не заслужил такой жизни. Жизни, когда нельзя даже выйти за калитку их сада… Эдуард говорил, что ничего страшного, что он не слишком сильно переживает из-за этого, что рад, что его младший братишка тогда остался цел — тогда, когда произошла та злосчастная катастрофа, четырёхлетний ребёнок выпал из телеги, потянувшись за какой-то бабочкой, в результате чего отделался всего лишь двумя переломами, тогда как Эдуард потерял возможность ходить — и теперь может жить полной жизнью… Мальчик притормаживает, хватается за выступ на скале, за секунду преодолевает слишком узкое место и, медленно пройдя пару шагов, снова начинает бежать по тропинке. Поворот, ещё один, большой камень, лежащий справа от дороги, прямо у скалы, а дальше крутые ступеньки.
Он бежит, торопится, хоть и старается при это исполнить наказ старшего брата и быть аккуратным. В его руке сумка с хлебом и банкой с молоком. Его брат просил купить его побольше — чтобы Эдуарду не пришлось просить лишний раз соседей, чтобы те сходили для него в магазин. Мальчик прекрасно знает, что в их доме достаточно круп, варенья и мёда — должно хватить на ближайшие два с половиной месяца, пока он будет в Академии, а Эдди останется в доме совсем один. Колодец ещё их отец сделал прямо в доме, под крышей, чтобы их с Эдуардом мать не выходила без надобности на улицу зимой или осенью — она всегда была слишком слаба здоровьем. Маленькому мальчику вспоминается, как немолодая вечно усталая женщина очень тихо читала ему сказки, когда он не мог заснуть. Он почти помнит мягкие расслабленные черты её бледного морщинистого лица, её мягкие седые волосы, её тёплые морщинистые руки, вечно измазанные чем-то… Эдди говорил, что она после вторых родов несколько ослабла, почему её и нельзя было лишний раз перегружать заботами и хлопотами.
Теперь это играло братьям на руку — Эдуарду не приходилось лишний раз одеваться, а, следовательно, теребить старые раны, кутаться и выезжать на инвалидной коляске лишний раз на улицу, если того не позволяла погода. А Эдди оказался достаточно умён, чтобы придумать механизм, позволявший ему набирать воду сидя в кресле. Мальчик уже не помнил, что было тогда, когда они жили иначе — в то время, когда были живы их родители, когда Эдуард ещё мог ходить… Ему было, кажется, тогда года четыре — он был ещё совсем крошкой и даже ещё не учился в Академии…
Эдуард привычно сидит в кресле посреди заброшенного маленького садика около их дома, который когда-то был полон, благодаря их матери, самых разных цветов и кустарников. Теперь осталось лишь несколько ягодных кустов и четыре небольших грядки, на которых они с Эдди выращивали морковь, свёклу, горох и картофель. Чтобы не приходилось лишний раз ходить на базар — говорил Эдуард. И его младший брат прекрасно знал, чего двадцати однолетнему молодому человеку стоит просить помощи у соседей — их семья была когда-то достаточно богата и уважаема в их маленьком городке. Эдди стыдился лишний раз что-то просить даже у младшего брата — мальчик прекрасно знал это. Что уж говорить о совершенно чужих им людям? Эдуард всегда страшно бледнел и будто внутренне сжимался, когда осознавал, что придётся обратиться за помощью к тётке Кетти, которая первое время выхаживала их после того несчастного случая, или, тем паче, к кому-нибудь ещё. Восьмилетнему ребёнку всегда казалось это слишком странным, но он старался лишний раз не тревожить брата, которому, и так, было, безусловно, слишком тяжело.
На дворе стояла ранняя осень — листья ещё не думали желтеть, на улице было тепло, почти что жарко… Сегодня был последний день его летнего пребывания в Соколиных горах — через считанные часы он отбудет на три долгих месяца в Академию, откуда сможет разве что писать брату письма раз в неделю. Малыш изо всех сил торопится домой — в конце концов, он ещё долго не сможет посидеть и вот так пообщаться с Эдуардом, услышать его устало-насмешливый голос, почувствовать себя по-настоящему нужным и любимым, ещё долго не сможет посидеть с ним около горячо растопленного камина с какой-нибудь дурацкой детской книжкой… Оставалось всего лишь несколько часов — и он снова уедет в эту проклятую Академию.
