А теперь не учел Званцев последствий перестройки.
— Нет у государства денег, — с горечью говорила Неля. — Прославленная советская кинематография свертывается. Гигантские павильоны Мосфильма, студии имени Горького пустуют и сдаются в аренду кому попало. В кинотеатрах американское гангстерское барахло, приобретенное по дешевке, публикой уже не смотрится, и сеть построенных по стране кинотеатров, чем мы гордились, прикрывается. Вот и наши кинокиты, получив от Главкино немного средств, поделили их между собой, чтобы поставить свои фильмы, и мы с вами оказались за бортом.
Но не лучше было и с романом “Альcино”.
Как всегда, Званцев отнес его в родное издательство “Молодая Гвардия”.
Но оно уже было не то. Еще недавно, крупнейшее в Европе, обладало популярными редакциями, мощной полиграфией, своими магазинами. Издатели сами, работали с авторами, создавали книги, сами печатали, сами продавали свою продукцию. Но, подчиняясь “духу времени”, когда все стремились к независимости, разваливалось по частям. Многочисленные редакции закрывались, годами воспитанные кадры разбежались. Опустевшие помещения сдавались в аренду коммерческим фирмам, и сами издатели искали выход в пытались торговать куриными окорочками…
Из-за общего обнищания народа былой книжный бум и стремление людей создавать личные библиотеки кончился. Спрос на книги упал, вернее, изменился. На появившихся книжных развалах в ход шли низкопробные детективы, не с игрой ума расследованием происшествий, а с обогреванием убийств и преступлений. Такая бульварщина выпускалась возникшими, как грибы после дождя, частными издательствами, порой однодневками, исчезающими после пиратского выпуска пары книг без оплаты гонорара и налогов.
Все же главный редактор “Молодой Гвардии” Федоров, в прошлом дружа со Званцевым, после его звонка о готовности рукописи, прислал за нею редактора Родикова.
Через неделю, как бывало, Званцев позвонил ему и спросил, удалось ли тому познакомиться с нею?
— Что тут сказать, — услышал он в трубку. — Классика!!
И писатель, как положено в литературе, стал ждать.
Наконец, решил еще раз позвонить редактору. Ему сообщили, что Родиков здесь больше не работает. Он понял, что тот рукописи не читал.
Пришлось звонить главному редактору. Федоров ответил, что рукопись у него на столе. Он прочитал и заказал художникам обложку.
Званцев привык со своим покойным другом, художником Макаровым, совместно решать, как иллюстрировать произведение. На этот раз пришлось ждать. Но никто его не беспокоил.
Он решил обеспокоить Федорова сам. И услышал в трубку:
— Скажите ему, что я уехал.
Больше звонить в издательство Званцев не стал.
Глава четвертая. Звезда во лбу
Во лбу моём горит звезда,
Звезда страданья и мученья,
Зов к избавлению от Зла,
Знак светлого Богоявленья. Джорджио Бонджованни перевод Весны Закатовой
Накануне Нового года в очередной приезд в Москву итальянский стигматик, посланец высших космических цивилизаций, как он говорил, или Пресвятой Девы Марии, отметившей его Христовыми ранами, снова появился у Званцева. Его внешний вид ошеломил. Если прежде стигмы, раны на руках и ногах, были забинтованы, то теперь открытая кровавая рана зияла на лбу.
— Что это? — спросил Званцев, дружески обнимаясь с гостем.
Тот с итальянским темпераментом быстро заговорил:
— Это знак светлого Богоявления.
— Разве у Иисуса Христа была такая рана на лбу?
— Художники никогда не видели Его. Но должны были знать про терновый венок. Но дело не в болезненном воздействии шипов. А в Звезде, как символе Его Великого Учения о Любви людей друг к другу, какое по Воле Матери Его, Пресвятой Девы Марии, или Небесных космических цивилизаций, я в мир несу.
Переводчик с трудом поспевал за ним в переводе.
Джорджио представил Званцеву своего брата Филиппо, казалось, на него непохожего, может быть из-за отсутствия примечательных знаков доверия “Высших Небесных сил”. Вместе с ним был и профессор, автор подаренных еще прежде Званцеву книг. Но Пьера Маду, хотевшего и лететь в космос, и финансировать фильм Нели, на этот раз не было.
Зато Джорджио сопровождала шумная телевизионная бригада.
Итальянцы привезли с собой журналы с фотографиями прошлого пребывания у Званцева Бонджованни.
Медсестра снова была при нем, но у Званцева сложилось впечатление, что, судя по их общению между собой, она стала для него более, чем медсестрой, но как супругу свою, он ее не представил.
— Очень интересуюсь судьбой вашего романа, друг Александро. Надеюсь, с этим обстоит лучше, чем с замыслами нашего друга Пьера Маду? — спросил Бонджованни. И добавил: — Из-за финансового кризиса в Европе, ему не удалось получить банковских кредитов ни на ваш фильм, ни на свою встречу на вашей орбитальной станции с Пресвятой Девой Марией в Космосе
— К сожалению, наш экономический кризис, может быть, более глубок, чем у европейских банкиров, помешал изданию моей книги.
— Не падайте духом, друг Александро. Я рассчитываю сделать вам подарок, который вручат вам до моего следующего приезда. А сейчас приехавшие со мной синьоры из телевидения заснимут нас с вами для новогодней передачи, и обязательно с вашими драгоценными статуэтками, на которые смотрю с нескрываемой завистью коллекционера. Ведь никто в мире не обладает такой коллекцией “догу”.
— Заранее благодарю за обещанный подарок, но позвольте мне, в свою очередь, преподнести вам одну из этих статуэток, — сказал Званцев, снимая с полки японскую фигурку.
— О-о, друг-Александро! Это поистине королевский подарок! — обрадовался итальянец, передавая драгоценность медсестре, что-то наказав ей.
Та открыла свой медицинский саквояжик, вынула оттуда вату и, обложив ею статуэтку, бережно уложила подарок туда.
Телевизионщики приступили к своей работе. Особенно заинтересовались они космическими статуэтками “догу”, снимая с ними Званцева и его гостя, замучив их своими дублями.
При этом, как всегда, хотели перевернуть в кабинете все вверх дном.
Наконец, все угомонилось, и итальянские гости вместе с телережиссером, оператором и его ассистентом с телекамерой, звукооператором, в ту пору, с отдельным магнитофоном, осветителями с громоздкой аппаратурой, братья Бонджованни с профессором, переводчиком и медсестрой с саквояжиком уехали — одни в телевизионном микроавтобусе, другие на интуристской машине.
Фотографии и зарубежные журналы на разных языках остались на журнальном столике.
Рассматривая их, Званцев думал об этом незаурядном человеке, неистово служащему общечеловеческому делу.
А через несколько дней ему позвонил переводчик уже уехавшего Бонджованни.
— Синьор поручил мне, Кондинскому Леониду доставить вам изданный на его средства ваш роман “Альсино”. Но вот беда. В последнюю минуту он узнал, что это маленькое издательство, выпускает только брошюры, не связано с художниками, и не может дать цветной обложки, без которой книга не пойдет, и он рассчитывает, что вы связаны с хорошим художником, который иллюстрирует ваши книги и мог бы сделать такую обложку, правда, издательство не располагает нужными для этого ста долларами. Вся надежда на вас.
На этом разговор закончился.
С одной стороны Званцев был обрадован. С другой — поставлен в тупик. Его иллюстратор Юрий Макаров умер, правда, есть его друг Саша Смирнов, главный художник издательства “Прогресс”, где издавались книги Званцева на иностранных языках. Он позвонил Смирнову и тот сообщил, что художественная часть отделилась от издательства и превратилась в самостоятельную фирму, которая в кредит не работает. Если деньги для обложки найдутся, фирма готова помочь.
Званцев не знал, как и быть. Это совпало с превращением его сбережений за полувековую литературную деятельность в пыль, как и у всех вкладчиков, из-за обесценивания рубля при “шоковой терапии” в десятьтысяч раз с подрывом экономики страны. Взять на себя оплату обложки он не мог.
