Ухоженный уютный парк с голубыми елями, платанами, с позолоченными скамеечками, волшебными фонтанчиками говорили о том, что деньги здесь не слишком считают. Во всяком случае, их расход не рассматривался, как потеря средств, а напротив, ажурно славил радость приобретения.

По парку прогуливались хозяйским вельможным шагом двое мужчин: один в спортивном костюме, второй, в костюме тройке с галстуком, похоже, вот-вот должен был поспешить на важную встречу или ответственное мероприятие. Вот только похожи они были, как братья-близнецы, и был ещё третий образ, всплывающий в голове инкогнито, лишь кто бы то ни был, увидел «братьев». Но их никто не видел, и потому ни у кого в голове ничего не всплывало. И, слава богу. Оно так даже лучше для всех.

– Слышал про мой конфуз? – обратился «брат» в спортивном костюме к «брату» в костюме тройке.

– Да… Начальник охраны очень смешно рассказывал, и даже, можно сказать, заливался от произошедшей случайности, качаясь по дивану.

– Вот гнида такая! Всё при случае президенту расскажу, покудахчет ещё. Он же мог и настоящую персону оставить по глупости своей на растерзание толпы. Такое не прощают никогда, – «брат-спортсмен» состроил лицо, как у гимнаста перед прыжком через козла. – И этот, так называемый, начальник охраны, высадил меня по случайности и забыл подобрать, сволочь – продолжал негодовать «обиженный брат». Налетевшие бабы, женщин там почти не было, угостили по спине своими дурацкими торбами, наполненными бог знает чем. И почему у женщин, скажи пожалуйста, непременно должна быть сумка в руке и обязательно с чем-нибудь тяжелым. Это, что – дань моде, предмет гордости?

– Это предмет необходимости… Необходимости хранить в нем полмира, а заодно использовать, как средство защиты в случае возникновения непредвиденных обстоятельств. И сильно тебя отмутузили?

– Не сильно. Но даже для двойника президентской особы очень унизительно и обидно. Дать бы каблуком под зад такой умнице, только сан, хоть и маскарадный, всё же не позволяет. Вот была бы умора, если нога сама не выдержала бы и съездила по внушительной заднице. Пусть бы потом говорили, что президент деспот, с культурой не дружит, женщину ногой пнул. А мне обидно, что не пнул… Таких дерзких хамок надо топтать и топтать, а после на четвереньки и снова…

– Не заводи себя, а то завод сломается, – ответил «брат» в тройке. – Нам такое не позволительно, инструкция не велит. Только первая персона может принять иное решение. К тому же, извини, но напомню для пользы дела – я двойник, а ты всего лишь тройник. Потому каждый сверчок должен сидеть на своем шесте и не высовываться, иначе здешнее болото – сплошная топь, тело если окунется, то уже не всплывет. Так то, брат…

– Я же с тобой по-дружески, поделился переживаниями…

– И я по-дружески, чтоб чего не вышло… Ты же знаешь, по статусу нам не разрешено встречаться, даже знать не должны о существовании друг друга.

– Так-то оно так, но не наша вина, что по нелепой случайности во дворце достижений народного хозяйства, в котором мы никак не должны были пересекаться, но пересеклись, возникло задымление, и наша охрана, во избежание риска раскрытия тайны, поместила нас в одно помещение, чем мы и обязаны личному знакомству. А то бы работали самолично, мнили бы из себя незаменимую персону, выкаблучивались бы перед остальным персоналом, что полубоги, а оно вон как.. Вжих.. и на твоем месте иной тельняшку рвет, без ущерба для общества, дела и службы.

После этого события начальник охраны смирился со случившимся, чувствуя, прежде всего, свою вину, и прикрывал мелкие глазки филина на совместное содержание двух двойников президента, но при встрече смотрел на них пронзительно гадко и подозрительно, стараясь свести их общение к минимуму. Если до знакомства их держали в разных имениях, то ныне, в том числе и в целях экономии средств, поселили в одном, но в таком режиме содержания, что их встречи были редкостью. Каждый из них искал возможность пообщаться с коллегой, с тем, чтобы разорвать свое «добровольное» тоскливое заключение, связанное с родом деятельности. Начальник охраны, получивший прозвище «Филин» из-за глубоко посаженных мелких глаз, интуитивно догадывался о желании двойников наладить друг с другом надежную связь, и потому враждебно вглядывался в каждого из них при встрече, пытаясь выяснить удалось ли им что-нибудь придумать или же тема всё ещё в разработке. Никто никогда никому не разглашал прозвище начальника охраны: не то место и род службы, да при пугающей ответственности, чтобы пустое нести. Но в любой беседе, если упоминалось о Филине, все знали о ком идет речь. Телепатия… язви её в корень. Вот она есть, а как только возникает желание пощупать, так её нигде нет. Чудеса твои, господи, непостижимы… и тем божественны.

Коллеги молча бродили по парку, не решаясь продолжить разговор, помня о множестве строгих инструкций. Коллега по роду деятельности, а тем более той, о которой шла речь – это тебе ни брат, ни сват. Тут ухо держи востро. Прежде, чем слово сказать – семь раз отмерь и подумай, а лучше промолчи.

Вот и прогуливались они молча: слово сказал, семь в уме забаррикадировались. Они не знали ни имени друг друга, ни фамилии. Известно было только, что один из них двойник, а другой тройник, и то, данное обстоятельство выяснилось совершенно случайно. И не было у них никакой уверенности после внезапно открывшейся истины, что кроме них нет других двойников президента. Потому как в окружающей их среде всюду витало: один видишь – семь в уме осталось.

Так и расстались они молча, слегка кивнув друг другу на прощание.

* * *

Двойник президента республики, по открывшимся обстоятельствам – «тройник», последнее время плохо спал и много думал. Ни то, чтобы думал, а просто задрало его козой мнимое президентство и все, что связано с выполнением обязанностей на этой специфической работе. Вначале всё складывалось, как нельзя лучше: и почтение тебе и поклонение, и все встают, когда ты входишь, и вновь встают, когда выходишь. Никто ж не знает, кто ты есть на самом деле и принимают за натуральный продукт. Но тот, который внутри тебя сидит, начал предъявлять свои требования: обрыдло, видите ли, ему всё до чертиков. Ведь не тебе почтение, а лишь внешности, случайным образом, с кем-то там схожей. Ну и что, что с президентом сходство имеешь. А какой твой особенный талант в этом? А вот изменится внешность с годами или, не дай бог, отметина появится непредусмотрительно? Куда тебя тогда денут? В тайгу непролазную, на необитаемый остров, или надежней всё же в расход пустить: дешево и с гарантией? Ты бы сам, что выбрал? Вот то-то же!

«Ему, президенту, всё лучшее и полная свобода действий: что говорить, что делать, куда ехать, где отдыхать и с кем спать. А мне, точно такому же человеку, а кое в чем, намного лучшему, полное ограничение во всем. Но самое обидное – в свободе перемещения и общения: кого пришлют, тому и изливай душу. Но, чтобы ни один детектор не уловил твоих слов и мыслей», – так размышлял «тройник» – человек без имени и прав, которого на самом деле звали Николай. «Они даже выбирают мне с кем спать!»

– Я, что вам, радиатор?! – выкрикнул вслух Тройник, имея в виду «гладиатор», которым, как он читал, приводили женщин на ночь». Это был его героический протест против сложившихся обстоятельств. На героизм, в особых случаях, способны даже те, кто никогда о нем не думал. И мать их тоже…

В детстве мама ласково звала его Николай-угодник. Отец, по-мужски, жестко именовал Николаем-негодником за то, что часто шкодил: таскал у него из стола презервативы, подливал в бутылки с вином и водкой воду из-под крана, стараясь увеличить количество содержимого, сверлил в шляпах отверстия, чтобы голова проветривалась и много чего вытворял такого, что с точки зрения подросткового возраста должно было пойти семье на пользу. Но почему-то не шло, а его влечение вершить благо – не понимали. В знак своего несогласия с порицанием, он прокалывал иголкой палец и на обоях кровью рисовал таинственные знаки, в его понимании, отображающие стремление к вечной справедливости. Отец лупцевал сына ремнем с целью ускорить процесс взросления, но непонимание мира взрослых в голове отпрыска только усугублялось. Какая связь была между орудием истязания и умственным развитием, и как первое могло повлиять на второе, оставалось задачей, которую много веков пытались разрешить зрелые ученые. Пожилые жрецы науки только ехидно улыбались в ответ на подобный вопрос, и многозначительно молчали, изображая непревзойденных умников. То, что за правду и желание вершить добро приходится страдать – укоренилось в голове Николая с детства. Мир, устроенный взрослыми, вызывал протест и отторжение. Это умозаключение откладывалось в подсознании и коварно ждало своего момента, чтобы опрокинуть устои недальновидных отцов.