— Понятно. Значит, твой черный летает в Мюнхен?

— Ага, — сказал Мазур. — Из Мюнхена как раз отправляется очень удобный рейс на его родину. Оттуда частенько летает — с диппочтой якобы, а на самом деле сплошь и рядом перевозит разные интересные вещи, на которых подзарабатывает его начальство, — за процентик, конечно.

— И когда он собирается проделать это путешествие в очередной раз?

— Примерно через две недели, мы уже разговаривали по телефону.

— Так. — Сказала Беатрис. — Жизненный опыт меня учит: уж если человек любого цвета кожи продажен, он продажен всегда. Если сунуть ему тысчонку баков, оплатить билеты туда и обратно — он сможет слетать только в Мюнхен?

— За тысчонку? — усмехнулся Мазур. — С радостным визгом. Молодой еще, не заматерел, чтобы воротить нос от тысячи баков. А что, эту кассету нужно переправить срочно?

— Да нет. Примерно через недельку, когда еще кое-что поднакопится… А как кассета попадет в Москву?

— Просто до вульгарности, — сказал Мазур. — Майки ее сунет в карман и съездит в Москву на поезде. По дороге ведь не будет уже ни таможен, ни обысков. А в Москве он преспокойно заявится в посольство: что странного в том, что австралиец заглянул в одно из африканских посольств? Виза ему нужна, вот и все, туда ездят по визам — относительно спокойная страна по сравнению с некоторыми соседками, порядок есть… Вряд ли он привлечет внимание Кей-Джи-Би — страна маленькая, захудалая да и расположена так, что великим державам неинтересна. Вряд ли русские так уж тщательно пасут это посольство. Но даже если и пасут — мотив есть, я только что рассказал. Майки умеет быть незаметным.

— Охотно верю, — сказала Беатрис. — Тихонький, неприметный, как будто его и нет вовсе…

«Лаврик порадуется, услышав такой комплимент себе», — подумал Мазур. И сказал:

— Такой в качестве курьера — идеален.

— Пожалуй. Он у тебя что, знает русский?

— Ни словечка, — безмятежно усмехнулся Мазур. — Но проныра первостатейный, за что и плачу уже три года. Однажды в Южной Америке ему нужно было доставить пленки — притом, что он ни столицы не знал, ни словечка по-испански. Местный написал ему в блокнот десяток необходимых фраз по-испански, и Майки, показывая аборигенам нужную, справился быстро и неплохо. Так что ты мне, когда будет нужно, найдешь кого-нибудь знающего русский, чтобы вот так же написал ему в блокнот необходимый минимум?

— Без проблем.

И тут, когда уже зажегся красный и горел пару секунд, Беатрис вдруг даванула на газ, на приличной скорости свернула вправо, когда поток двинувшихся слева на зеленый машин еще не достиг перекрестка, тут же свернула вправо, влево, запетляла по улицам. Несомненно, отрывались, подумал Мазур, «москвич», стоявший через три машины от них в довольно плотном потоке, броситься за ними ни за что не смог бы.

— Это что за голливудские трюки? — спросил Мазур с видом полнейшего недоумения.

— За нами таскался «хвост», — спокойно объяснила Беатрис. — Не первый раз, конечно. Ну, а поскольку тут иногда случаются довольно деликатные дела и встречи, когда крайне нежелательно иметь «хвост», меня еще дома немножко понатаскали — как выявлять слежку и как от нее избавляться.

Мазур покрутил головой:

— Да ты у нас просто Мата Хари…

— Где уж мне… — усмехнулась Беатрис. — Просто такие миссии требуют дополнительной подготовки, пусть и на скорую руку…

— И что, намечается какое-то… деликатное дело?

Беатрис глянула на него лукаво:

— Можно и так сказать… Но, в общем, я сейчас оторвалась еще и из чистой вредности — пусть поломают голову, что у меня за интрига на сей раз…

Она не остановила машину у гостиничного крыльца, а свернула на гостиничную автостоянку — десятка на два машин, с аккуратно расчерченными белой краской, пронумерованными стояночными местами, высокой оградой из крашенных в голубой металлических труб и красивой будочкой сторожа, стилизованной под крестьянский дом. Половина мест пустовала.

— Выходи, — сказала Бестатрис. — Дальше пойдем пешком.

Мазур вылез. Уже не оставалось никаких недомолвок касательно того, к чему клонится дело. Беатрис о чем-то поговорила со сторожем, отдала деньги, получила металлический жетончик с номером — и ловко загнала «жука» на одно из свободных мест — по забавному совпадению, рядом с «шестеркой» Лаврика. Подошла к Мазуру танцующей походкой — свеженькая, веселая, взяла под руку:

— Пошли?

— Куда? — спросил он с простодушным видом.

— К тебе в гости, — безмятежно ответила Беатрис. — Время не такое уж и позднее, сегодня воскресенье, завтра мне придется опять окунаться в здешнее политиканство, а сегодня имею законное право отдохнуть… У тебя еще остался тот великолепный виски?

— И даже пара бутылок, — сказал Мазур.

— Превосходно. Или ты не рад видеть меня у себя в гостях?

— Ну что ты, — сказал Мазур, — наоборот…

Иногда здешние европейские порядочки только на пользу — портье выдал Мазуру ключ без всяких разговоров, без обычного советского ворчливого напоминания: «Гости имеют право оставаться в номере только до одиннадцати вечера!» Ну, предположим и дома нравы давно помягчели — но все равно пришлось бы, согласно рыночным отношениям, совать коридорной денежку, а здешний Цербер мзды не требует, так что получается некоторая экономия командировочных средств.

Правда, в глубине глаз у скользкого типа все же затаилось явное недовольство. Причина угадывалась влет, Мазур в гостинице уже освоился. Справа, у двери в ресторан, располагался диванчик-«уголок», и на нем, за столиком с тремя практически нетронутыми чашечками кофе, восседали три девицы в довольно откровенных куцых платьишках, лениво покуривали, закинув ногу на ногу. До вечера, в общем, далеко, но труженицы постельного фронта уже заступили на вахту. И с каждой, несомненно, козлику за стойкой капает процентик, так что любая женщина со стороны — удар по карману лысоватого. Хотя чинить препятствия ему, несомненно, согласно европейским обычаям, запрещено. Ничего, погорюет малость — не помрет…

Когда они вошли в номер, Беатрис со вздохом облегчения стала снимать тяжелые ботинки.

— Даже ноги затекли в этих говнодавах (она произнесла это, конечно, по-английски, но смысл был именно таков. Мазур это словечко знал, ему сплошь и рядом приходилось играть простого австралийца, не обремененного университетским дипломом и знанием этикета, зато прекрасно знакомого с нецензурщиной и жаргонизмами). — Хорошо еще, не заставили солдатские сапоги напяливать…

Она сняла теплую ширпотребовскую куртку и повесила в гардероб. Под ней оказалась никак не ширпотребовская блузочка, навыпуск и в обтяжку, белоснежная, с ажурными вставками, вышитыми кое-где узорами из страз и кружевами, ничуть не гармонировавшая со всем прочим.

Беатрис сказала, очевидно правильно истолковав его взгляд:

— Если уж мне все равно не пришлось бы снимать куртку — к чему доводить необходимое опрощение до идиотизма? Все равно никто не видел…

Мазур снял только куртку и сказал, извлекая из кармана алюминиевую баночку с пленкой:

— Я на пару минут схожу к Майки, идет? Отдам ему пленку — пленки обычно хранятся у него — и дам кое-какие инструкции, в свете того, что от тебя услышал. Идет?

— Совершенно правильно, — одобрила Беатрис. — А я пока займусь столом, идет? Ничего, если я закажу по телефону закуску? В крайнем случае, я могу заплатить…

— Вот уж нет, — сказал Мазур. — Я, конечно, крохобор и скряга, но одного никогда не допускал: чтобы женщины за меня платили…

— Тогда ничего, если я закажу что-нибудь посущественнее дурацких орешков? Понимаешь, я тут давно…

Мазур фыркнул:

— И научилась пить? По-местному, с солидной закуской. Я догадался — с Питом разок сидели именно на местный манер…

— Вот именно. Ты ненадолго?

— Да на пару минут, — сказал Мазур. — Хозяйничай.

Лаврик, разумеется, сидел у себя — ждал возвращения Мазура. Отдав ему пленку, Мазур кратенько обрисовал ситуацию, рассказал о сути «работы», о «хвосте». Лаврик ухмыльнулся: