Римма сглотнула. Видимо, когда мужчине нужен от тебя только секс, твое самолюбие для него не больше, чем жвачка, которую можно размазать по полу.

— Я просто хотела сказать… Ты все время с ним. Я ревную.

— Мы с Алексом выросли вместе. Он — моя тень. Причем, не вторая, а первая. Мы мыслим одинаково, хотим одного и того же.

— Может, и так, но постоянной пассии у него до сих пор нет. А у тебя есть.

— Почему нет? А Алиса?

— Все знают, что она рогами цепляется за потолок в их доме. Какая же это тогда девушка? Смахивает на резиновый коврик у порога.

Его взгляд всегда смотрел больше, чем сквозь нее, больше, чем прожигая и больше, чем выворачивая наизнанку. Этот мужчина умел сказать самые важные слова, не открывая рта. И сейчас глаза Туманова проникали в каждую ее клеточку перламутровыми клубами ночи, вились в ней дымящимся пламенем. Он точно раздевал ее до костей для последующей разделки на мясной доске.

— Возможно, у них есть договоренность на этот счет, — в конце концов, пожал плечами он.

— Договоренность? Вы что, все в этой жизни меряете контрактами? Поставил подпись — и можно изменять? Может, и отдельный пункт про сифилис есть?

Дмитрий, не выносивший долгих бесед с Риммой и уже решивший вернуться к футболу, резко крутанул голову в ее сторону. Что за чушь она несет? И с чего вдруг им говорить о похотливом кобеле Алексе? Неужто копает подземные траншеи, чтобы подобраться с этой темой к нему?

— При чем тут сифилис?

— Ну он же обязательно притащит своей «любимой», — кривлялась девушка, — какую-нибудь заразу.

— Римма, что ты хочешь от меня? Думаешь, я все повторяю за Алексом? Даже с теми же шлюшками мотаюсь?

— Ах, ты с другими!

Вокруг Туманова уже плевались искрами завитки злости. Его аура, если и была когда-то светлой, точно почернела. Он-то думал, что с женщинами просто. Дом, машина, даже не одна, курорты, дорогие шмотки — и ее рот заклеен скотчем. Однако эти капризные игрушки собирают на каком-то некачественном заводе: они все равно требуют любви и внимания.

— Давай закончим сейчас, пока ты меня не вывела из себя.

— Запугиваешь?

— Зачем мне запугивать свою любимую? Я же люблю тебя, поэтому просто предупреждаю, чтобы ты не наступала на мину с оторванной чекой. Мне не хочется потом собирать тебя по кусочкам, если можно предотвратить беду.

Ультрамариновое небо отныне не казалось ей нежно-синим, налет романтических сказок был стерт щеткой с грубыми волокнами. От этого его «Я люблю тебя» хотелось вскрыть себе вены. От его «Моя любимая» нестерпимо зудело в кулаках. Умел Туманов окрашивать даже сладко-розовые слова алым цветом.

— Дим, — решила зайти с другой стороны девушка, — я хочу быть твоей любимой, а не «любимой». Понимаешь?

— Понимаю. Вы все этого хотите. Только что для тебя любовь, Римма? По-моему, вопрос любви — это то же самое, что и вопрос Бога. Что это, мать твою? Во что ты мне предлагаешь верить и чего желать? Ты обеспечена деньгами под завязку, они лезут у тебя изо всех карманов, все карты платиновые и золотые. Что еще нужно?

— Это не любовь, Дима. Это деньги.

— Не вижу разницы.

— Ты счастлив?

— Абсолютно. Иметь регулярный секс — что еще нормальному мужику нужно?

А мужику с деньгами и подавно. Купить можно все. И завтраки, обеды, ужины в самом дорогом ресторане страны. И домработницу, садовника, няню. Но возвращаться хотелось всегда в одну постель, пусть он и позволял себе иногда захаживать в чужие. Но ведь разнообразие никто не отменял? Он купил Римму, как живую резиновую куклу, чтобы она ждала его в этой самой постели каждый день. Взамен отдал в ее распоряжение все свои купюры и карты. Туманов не мог никак понять, чего она хотела от него добиться.

— А ребенок? — робко спросила Римма.

— Риммуль, ну мы же молодые. Тебе самой-то хочется возиться с памперсами и стирать свои дорогущие блузки от отрыжки? А делать все это будешь ты.

— То есть ты не в счет?

— С меня финансовое обеспечение, а вонючие подгузники — твоя забота.

Девушка задохнулась. Иногда она мечтала встречаться с мужчиной другого склада ума. С человеком, который будет заботиться о ее чувствах, а не плевать (нет, харкать!) на них с высоты птичьего полета. Ждать, что Туманов начнет думать, прежде чем говорить — глупо. Он запросто мог сказать ей, что она потолстела и неплохо было бы снова стать красивой, а не расползающимся во все стороны пончиком в масле.

— Я поняла тебя.

— Ну наконец-то!

Плазменный экран снова ожил громкими командами рефери и комментариями ведущих. Он переключил каналы: с нее на футбол. С менее значительного на более.

Римма отодвинулась от Туманова на другой край дивана и положила голову на подлокотник, вздыхая. Она прекрасно знала о том, что ее рога были ничуть не меньше Алискиных. Просто делала вид, что ей удобно проходить в помещения с низкими потолками. Она сама выбрала такого мужчину, подписала с ним устный контракт в тот день, когда без уговоров легла в его койку. И повторила эту глупость не раз позже.

***

Не только Евгений не мог никого любить, потому что не было на свете женщин, достойных его, но и ни одна женщина поэтому не могла сметь любить его.

Лев Толстой «Дьявол»

Весна выкрикивала свои задушевные лозунги, призывающие к любви и миру, голосами десятков пышногрудых птичек, слетавших с ветки на ветку. Весна играла на губной гармошке, сопровождая каждый шаг прохожих. Кажется, даже небо, сине-алое, со вшитыми силковыми нитями узорами, открывало свой не в меру широкий, неуклюжий, рваный рот, дружелюбно напевая мелодию доброты.

Голоса птиц и редкие движения головок цветов, шелест травы и тайные переговоры ветра с самим собой стихли, когда дверь квартиры номер пять захлопнулась.

— Ну, вот такое жилье, — показала Дмитрию довольно скромную квартиру Элина. — Это лучшее, что я нашла за твои деньги. Очень даже тут приятно, чистенько, уютно.

Она об уюте знала самую малость. Наверное, уют ее жизни остался там же, где и любимый постер с рок-звездой, книжка Филипа Пулмана, воскресные шарлотки мамы — далеко-далеко, в стране, куда ей уже не вернуться — дома. За многие километры от Москвы, за долгие годы от нее, когда ее жизнь только начиналась и она не знала, что череда судьбоносных событий приведет ее туда, где она находится сейчас. Элина качнула головой, словно заклеивая невидимой марионетке в своей голове рот скотчем. Наверное, только мы сами и являемся собственными компасами: мы там, где заслужили быть; там, куда привели себя мы сами; там, на что у нас хватило сил и терпения.

— Да, — недовольно протянул Дмитрий, про себя оплевывая стены этой хибарки, — прикольно.

— Ты, должно быть, в такой же жил до случившегося.

— Конечно, куда мне до хором. Я же работяга обычный.

— Что-то вспомнил? — встрепенулась девушка. — Твои воспоминания нам очень помогут.

Мужчина рассеяно кивнул, не обращая на нее внимания. Эта медсестра была для него олицетворением назойливой мухи на стене, которую рука так и тянется прихлопнуть газетой, но пока она была ему нужна. Ладонь Дмитрия против воли дотронулась до щеки, и в сознании пронеслись, сталкивая кометы и обрушивая плотины, наводняя мегаполисы водой и поджигая всемирные заповедные леса, вспышки воспоминаний. Она дает ему пощечину, она же разговаривает с ним в совершенно неуважительном тоне. Она ответит за это сполна.

Кривая ухмылка, играющая резкими фальшивыми нотами, исказила его губы. Он не мог смотреть на нее спокойно, не точа ножи и не полируя пилы. Она возбуждала в его мужском эго катастрофические цунами, что требовали мести, рвались наружу из сдерживающих заграждений, лишь бы только затопить этот маленький, незначительный, никому не нужный городок — Элину.

— А, — опомнился Дима, — нет, ничего особенного. Просто думаю, что я был обычным парнем. Ну и остался таким, — пожал плечами на манер «Да я же дурачок, по мне видно».