А лицо? Что эти гребаные нелюди сделали с ним?! О какой мужской красоте можно говорить, если его превратили в тряпичную куклу с распотрошенным брюхом. Он вспомнил букет цветов, который неизвестный, но наверняка добрейший аноним, отправил ему. Вместе с запиской и некоторой суммой денег, достаточной для съема жилья и покупки еды на первое время. А что потом?

«Ничего, — оскалился он своему отражению, — в эту игру могут играть двое. Я и весь остальной мир».

Элина разбирала лекарства и делала пометки в документах, позволяя себе бросать на него редкие взгляды. Она видела, какими гримасами он одаривал свое отражение, с какой досадой рассматривал лицо. Возможно, его мужскому взгляду не дано оценить себя верно, но ее, женскому, было в радость поглазеть на произведение искусства, урвав халявный билет в закрытый музей человеческой красоты.

Красота всегда манила ее, подзывала пальчиком с аккуратным маникюром. Мы ищем красоту день и ночь, засматриваемся на других людей, перекраиваем и модифицируем себя всеми возможными способами, или просто надеваем светонепроницаемую паранджу из комплексов и прячемся за ней всю жизнь. А ведь все так просто: красота живет внутри каждого из нас и не всегда у нее идеальные черты лица, высокие скулы, миндалевидные глаза или пухлые губы. Порой внешне она совсем невзрачна, но горит ярким пламенем в глазах.

— Элина, — голос Стрельцовой окатил ее ледяным душем,— почему ты здесь?

В палате появилась главный хирург их отделения Катерина Стрельцова. Дмитрий тут же повернулся на властный, бьющий плетью своей уверенности и неотразимости голос. Хм… жгучая брюнетка, черное каре с ежевичным оттенком, строгие красно-маковые губы и немного более длинные, чем должны быть у работника клиники, стрелки на глазах. Стерва. Хищница, что порвет когтями и зубами любую мелкую падаль, которая встанет на ее пути. Пойдет по головам, выдавливая глаза тем, кто ей не нравится. Вот каких женщин он точно не любит. Сильных, с чувством собственного достоинства и стальной гордостью в глазах. Одним словом, не любит он игрушки, которые нельзя сломать.

— Этот пациент закреплен за мной, — промямлила Элина, тушуясь перед начальницей.

— А Маша сказала мне, что передала мое распоряжение насчет этого пациента. Она солгала? Мне уволить ее?

— Нет, я пришла сюда на свой страх и риск.

Мужчина наблюдал за сценой битвы львицы и домашнего котенка. Похоже, приоритеты придется менять… Котенок явно таит в себе какие-то тайны. Элина, значит. Он посмаковал ее имя во рту, подержал на языке, как кусочек дорогого сыра. Элина. Звучит красиво. В унисон с насильственной эвтаназией.

— Прошу вас покинуть данную палату. Это мой приказ. И впредь я не потерплю нарушения моих распоряжений, — отчеканила Катерина, напиваясь вынужденным присмыканием Элины допьяна.

Покорно кивнув, она так и сделала – направилась к выходу. Начальница проследовала за ней. Дмитрий смотрел на них с выпрыгивающим из глаз любопытством. Вот так проснулся в больничке. Элина… Киндер-сюрприз. Снаружи темный шоколад, едкий, остроумный, вселяющий ощущение сильной женщины. Внутри же ранимая девочка, готовая целовать руки начальству. Что-то здесь не так, но такая ему и нужна. Для борьбы с миром, с уродами, которые выкинули его за борт собственной роскошной яхты и бросили жалкие копейки, как взятку за молчание. На войне не обойтись без жертв, так пусть эта беззащитная девочка получит его защиту. И станет жертвой, которой он прикроется от пуль.

— Даже не смей думать об этом, — гаркнула на Элину Катерина, чуть ли не прижимая ее к стене.

— О чем? И что, мы в Океании находимся? У нас карают за мыслепреступления?

— Слушай меня внимательно, Стриженова. Ты находишься в этой клинике только потому, что я так хочу. Только потому, что мне тебя жалко. Поэтому не играй с огнем моих переменчивых чувств, а то сгоришь.

— Катя, я понимаю, что ты вечно злая и раздраженная. Но по каким причинам ты отстраняешь меня от работы?

— Он мой, — только и ответила та.

— Кто? Этот индюк напыщенный? Этот Дима с почти полной потерей памяти и совести?! Ты серьезно клюнула на такую мелкую добычу?

— А что это ты так распаляешься в его адрес? Зацепил отсутствием совести?

Элина лишь усмехнулась. Вот абсурд. Делить шкуру неубитого медведя. Да еще и не самую качественную шкуру.

— Нет уж, уволь меня из этого любовного спектакля. Такие, как он, не мой типаж.

Стрельцова окинула ее презрительным взглядом и, наклонившись, прошептала:

— Уверена, что уродины тоже не его типаж.

На этих словах она быстро отстранилась от соперницы, каковой Элина себя не считала, и скрылась в палате. А Эля дошла шатающейся походкой до автомата с кофе и заказала себе один эспрессо.

«К тому же я замужем», — добавила про себя то, что не успела сказать Кате, и устало опустилась на скамейку.

Руки, сжимавшие горячий стаканчик, дрожали. Все в ее жизни такое — ненастоящее. Бумажные стаканчики с кофе вместо нормальных чашек, ведь никогда времени нет выпить кофе в спокойной обстановке. Клятва Гиппократа зовет, хоть ее уже и изваляли в грязи этой больницы, как только могли. Картонная аппликация вместо жизни, а на ней – муж, которого видеть не хочется даже в сильно нетрезвом виде; пациенты типа Дмитрия, которые считают своим долгом изгаляться над несчастной медсестрой только потому, что она не соответствует их меркам красоты; собственное лицо из гофрированной бумаги, наклеенное кривым куском на полотно.

Слезинка не удержалась и прочертила ровную линию на щеке. Элина коснулась скулы и стерла влажные разводы. Поднесла палец к свету и увидела то, что и ожидала: жирный слой плотного аптечного тонального крема. Только три слоя алебастрового тона могут позволить ей выйти на улицу.

— Ненавижу, — всхлипнула она и поднесла стаканчик кофе совсем близко к лицу, чтобы скрыть слезы.

Эта неблагодарная работа отняла у нее все. А ей не хватило силы духа встать после падения и пойти дальше: ноги слишком глубоко увязли в этой трясине нелюбви к себе и отчаяния. Всегда делать шаг вперед — это обязанность живых и тех, кто хочет жить. Ведь жизнь и время никогда не поворачивают вспять, а значит, и мы не должны.

Элина выбросила стаканчик, ощущая в руках остаточное тепло кофе, единственное гревшее ее, и совершенно не отождествляя себя с живыми, вернулась к работе. Ночная смена. Отлично, домой не нужно идти.

Глава третья

Он многое давал мне, а я — ему. Он мне деньги, я ему — эрекцию.

Джон Апдайк «Иствикские вдовы»

Берлинская лазурь распевала нетленные песни, кружась нотами вечера, наступающего на пятки солнечного дня. Римма прижалась к Туманову, который неотрывно следил за матчем на плазменном экране. Мужское и женское. Его взгляд ни на секунду не отрывается от таких далеких, словно искусственных, людей в форме, пинающих мяч. Ее — не может перестать следить за маленькими, пухлыми тучками на небе, что несут на своих спинах скорую ночь. И объединяет их только кожаный, цвета топленого молока диван.

— Как прошел твой день, милый? — прошептала девушка и поцеловала его за ушком. — Все удалось, что задумывал?

— Разве бывает иначе, Риммуль? — на автомате откликнулся Дмитрий, больше увлеченный происходящим на поле, нежели поцелуями в шею, которые сыпались на него отчаянным градом. — У нас с Алексом всегда все получается.

— А без Алекса тебе что-то удается? Без него ты хоть что-то можешь?

Эта ее реплика, словно кинутый в лицо булыжник, не могла остаться без внимания. Отложив пульт, Туманов развернулся к Римме. На ее лице призраком скользнула тень страха, но она вся подобралась, чтобы он видел, что она не его куколка с заводным ключиком сзади.

— Поясни свои слова, дорогая. Но поясни так, чтобы я зря не размазывал твое самолюбие по полу следующие пять минут, — голос мужчины звучал настолько твердо, что, казалось, пол под его ногами вибрировал.