Элина плохо различала местность. И уж точно она не знала, сколько просидела в этом туалете. Долго. Очень долго. Коридор, палаты, ближе к выходу… Чья-то рука схватила ее слишком небрежно для Миши и уж чересчур нежно для грабителя или убийцы и рванула на себя.

— Кто вы… Дима?!

Огонь ярости снова воспламенил ее кровь. Один его вид вселял в ее душу паранойю, страх, желание убежать и скрыться в бункере, под землей, да где угодно, лишь бы не нашли.

— Заметил, какая погода классная? — на удивление бодро спросила девушка, поднимая опухшие глаза к небу.

Длинноносые белобрысые облачка передвигались по небосводу, тяжело пошатываясь и украдкой заглядывая в мир людей. Что они снова творят со своими жизнями? Как они вновь и вновь их ломают без тени сожаления и раскаяния?

— Что? Погода? Лина…

— Заткнись, Иуда, — прошипела она, так и не восстановив голос от долгих рыданий.

— Я не лгал тебе и не…

— Какое жалкое бормотание! Ты же так крут. Подобное поведение рушит твой образ крутого парня. Ты не мужчина, — покачала головой Элина, став смелой как никогда в жизни, — ты просто тряпка. Тряпка, которая готова скинуть свою грязь на других людей, потому что ей страшно валяться в ней одной.

— Да о чем ты говоришь?! И перестань меня оскорблять!

Элина закашлялась, желая рассмеяться. Совсем устала. Усталость ощущалась стальными тросами, что вот-вот отпустят груз весом в миллионы тонн.

— Отнеси это письмо в полицию. Ничего страшного! —кривлялась она так, что прохожие молчаливо крутили пальцем у виска. — Знаешь, я испытываю идиосинкразию к твоему вранью.

Он скривился, явно ее не поняв.

— Не понял меня, да? Я не удивлена. Книги-то ты явно не читаешь. Таким придуркам, как ты, книги не нужны. На вас с рождения стоит крест; книги вам не помогут стать людьми.

— Ты сама это сделала, — его тон в миг стал ледяным; осколки льда резали ее кожу. — Это был твой выбор. Никто тебя не пинал в сторону полицейского участка.

— Ну да, конечно, мой выбор! — крикнула она, вспоминая Стрельцову. — И сейчас это тоже мой выбор, — со всей дури влепила ему пощечину, чувствуя, как горит ладонь.

Впервые она сделала нечто подобное…. Впервые. Не описать словами, какая легкость разлилась во всем теле. Словно бы с этой пощечиной она отправила в прожорливую пустоту вселенной весь скопившийся негатив.

— Дура чокнутая! Голову сначала вылечи! — орал ей вслед он, но разве его истеричные крики имели значение?

Она двигалась уверенно, шаг в шаг с облаками, которые точно знали, что они делают и зачем. Элина теперь тоже знала. У нее есть дом. Муж. Она должна быть там, с ним. Может, ребенок их объединит? Нужно предложить ему. Да, ребенок навсегда свяжет их. И тогда она точно всегда будет возвращаться домой. Всегда.

По пути к якобы дому (она с таким рвением убеждала себя, что дом у нее есть!) ей попалась скамейка. Сил нести это мертвое тело не было, поэтому она позволила себе небольшую передышку.

— Почему же ощущение такое, будто я смертница? — бурчала себе под нос Элина, срывая росшие у бордюра цветочки.

Ребенок это же хорошо. А ей кажется, словно его рождение станет выстрелом в висок. Но ведь Миша уже точно не бросит ее? Вдруг он оставит любовницу ради их ребенка? Она не нужна ему, но ребенок?..

Вечное заблуждение женщин, что привязанность к ребенку станет сильнее равнодушия к ней самой и удержит мужчину рядом, толкало Элину на необдуманные поступки, которые потом нельзя будет обнулить и переиграть.

Зачем она пошла в хирургию? Взгляд девушки задержался на муравьях — изучала бы мирмекологию себе спокойно или — теперь она следила за назойливыми комарами — подалась бы в энтомологию. Да мало ли наук, где не приходится делить свое время с неблагодарными, завистливыми, несправедливыми людьми?

Через какое-то время Элина все же доплелась до дома, дотащилась, выжатая до предела. С нее если только пот ручьями не катился. Сил не было ни на что. Миша ее не встретил и не открыл дверь, когда она позвонила, но оказался дома.

— Дорогой, ты дома?

— Дома.

Почему его тон такой сухой, точно они сейчас в зале суда? Дурное предчувствие заставило ее сердце колотить во все двери, просясь наружу, сбежать подальше отсюда. Ерунда. Это все стресс пережитого дня.

— Ми-иш, я так скучала по тебе… И хотела кое-что спросить, — неуверенно начала она, готовя и себя саму к вопросу о ребенке.

Он резко встал, отшвыривая стул. Глаза мужа неистово прожигали ее погребальными кострами. Которые он разжег для нее.

Неожиданный удар на долю секунды погасил свет в ее голове. Вернув голову на прежнее место, Элина посмотрела на человека, когда-то бывшего ее мужем. Зверь. Перед ней часто дышал зверь, и рука у него была тяжелая.

— По мне ты скучала, тварь? — прорычал он, сгребая ее волосы в кулак. — И скучала ли вообще?

В лицо Элины уткнулся экран его телефона. На видео без звука можно было увидеть нежную парочку, пожимающую друг другу руки в летнем кафе. Она и Дима.

Глава девятая

Любая ошибка, которую признал человек, становится творческим выбором.

Бернар Вербер «Третье человечество».

Землетрясения магнитудой, превышающей все допустимые пределы, сотрясали его мозг. Казалось, его выворачивали наружу с искусностью и изощренностью мясника, который потрошит свою жертву в угоду прожорливым желудкам разумных существ. Мясник любит кровь. А значит, будет усердствовать над трупом своей жертвы.

Широко распахнув обезумевшие от боли глаза, Дмитрий схватился за прикроватную тумбочку. Пальцы были липкими от пота и скользили по дереву.

— Где этот чертов выключатель, — слова вылетали из его измученного, пересохшего от ночных кошмаров горла уже потухшими искрами.

Вся его жизнь была такой: потухшей искрой, хотя спичку еще даже не поднесли к коробку. Он умер, не успев родиться.

Лампа пролилась на ночную тень мужчины пьяным светом, что заполнял собой помещение, но не согревал и уж точно не освещал. Так и он накануне пил и пил, заполняя организм водкой под завязку, а легче не ставилось. Он даже не пьянел. По крайней мере, так ему казалось. А потом погас свет, и пасть разинула темнота.

— Пусть это все прекратится, — молил пустоту он, но она только показывала ему неприличные жесты в ответ.

Он мог пересчитать у темноты зубы. Все до единого сгнившие. Ими она хотела отрывать от него по куску медленно, растягивая удовольствие, словно виртуозную игру на скрипке. Последняя струна всхлипнула, и Паганини закончил свой каприс. Скрипач от дьявола играл на его одиноком балу исступленной ярости и сквозящей в каждом вдохе боли.

Не чувствуя собственного тела и не ориентируясь в пространстве, наугад переставляя ноги во мраке квартиры, он добрался до кухни. Коробка с лекарствами распласталась на столе брюхом кверху, а его дрожащие руки копались в ее нутре в поисках таблеток.

Две капсулы болеутоляющего. Еще две. Стакан ледяной воды обрушился на горящее в неистовой жажде горло Дмитрия. Он громко выдохнул, почувствовав, как кандалы и цепи по одному слетают с его тела и разума.

Кажется, он вспомнил все. До самого конца. Выковырял эту многолетнюю грязь из-под ногтей. И теперь его организм отторгал всю эту мерзость, что копил в себе всю жизнь.

Зачем мы это делаем? Зачем копим в себе отходы в виде обид, мести, предательств, чтобы однажды они нас задушили своим ядом?

Гонимый ужасом открывшихся ему откровений о себе самом же, мужчина вылетел на ночной балкон. Вожделение до свежего воздуха достигло апогея, когда на него подул еще прохладный предутренний ветерок. Небо металось в сомнениях: пора сбрасывать с себя темное одеяние, ночь заканчивается, но так не хочется облачаться в светлую мантию. Люди не достойны встречать утро под сонеты солнца и симфонии кузнечиков. Их утро должно быть наполнено черной кровью, что сочится из сердец других людей, которым они причинили зло.