Я выбралась на берег, двигаясь так медленно и тяжело, словно всё ещё плыла под водой. Взгляд мой метнулся было к оставленным на камнях башмакам и шерстяному плащу, как вдруг напоролся на какую-то неожиданную преграду.

      Никто из рыцарей нового короля не кланялся мне так низко, как Рубио. Его отросшие, намокшие от дождя светлые волосы отливали цветом старинной бронзы. Через руку у него был переброшен рыцарский плащ из тёмно-синего бархата. Его конь, вороной мерин, то и дело тянул морду к пучкам пожелтевшей травы.

      Я испытала облегчение, плечи мои опустились. С тех пор, как разыгравшаяся буря убила землекопов и лодочников, оказавшихся на северных берегах озера, я стала ощущать нависшую надо мной невидимую, но вполне определённую угрозу разоблачения. Люди сделались мнительными, обозлёнными и невероятно богобоязненными. Тут ещё свою роль сыграло крайне неурожайное лето; из-за тёмной магии Вортигерна большинство посевов сгнили прямо в земле. Горожане готовились к голоду, и наткнись кто-нибудь из них на девицу, что исчезала в озере, а позже как ни в чём не бывало накрывала им на стол в таверне, нетрудно было догадаться, кого бы они тогда обвинили во всех своих бедах.

      Когда Рубио выпрямился и наши взгляды столкнулись, он чуть просветлел лицом. Он был очень бледен, и отчего-то уже совсем не походил на мальчика, каким я его помнила. Теперь он выглядел мужчиной.

      Он вдруг шагнул вперёд, расправил свой плащ, и я заметила на бархате изображение двух рыб, вышитое серебряными нитями. Когда плащ опустился на мои плечи, я сказала:

      - Ты не носишь королевские цвета.

      Рубио взглянул на меня чуть растерянно, я не знала, что его смутило: моя нагота или прозвучавший вопрос. Вероятно, и то и другое. У него были странные глаза, сине-зелёные, мутные, томные.

      - Я из речного города, - ответил он и отступил на шаг. Затем он сделал ещё один. - Король дал мне разрешение выбрать свои цвета.

      Всё это было заведомо известно мне. Я вспомнила о маленькой костяной рыбке, оставленной кем-то из людей Артура в качестве подношения. В речных и озёрных краях вера в старых богов была всё ещё сильна. Жители прибрежных районов верили в Мелюзину, Мананнана и Нимуэ. Для них легенды не были пустым звуком. Поэтому Рубио и Персиваль смотрели на меня так, как не смотрели остальные, - с почтением и благоговением. Они знали и не нуждались в доказательствах. В конце концов, магия существовала лишь до тех пор, пока в неё верили, и именно поэтому Мерлин был так обеспокоен - безверие всё больше овладевало человеческими душами. Наступала эпоха новой религии, выдуманной лишь для того, чтобы гнать людей на войну.

      Рубио вдруг опустился на одно колено передо мной и склонил голову.

      - Я должен благодарить вас, миледи. Вы спасли меня. Не знаю, как вы это сделали, но это были вы, я знаю. Я видел вас в своих снах.

      Стоило ему произнести эти слова, как в животе у меня всё перевернулось, и все мышцы заныли в своих решетках из костей. Я поплотнее запахнула плащ.

      У Мерлина был свой верный человек в окружении короля, нашёптывавший ему волю мудреца. Бедивер. У меня был свой. Тот, кто всегда взывал к осторожности и благоразумию. Тот, кто должен был уберечь Артура от него самого, раз меня не было рядом.

      Рубио, конечно, не случайно свалился в озеро прямо накануне битвы за замок. Ему предстояло получить страшные ранения, с такими обычно не выживают. Мы оба знали, что те свежие уродливые шрамы на его груди и животе, спрятанные под рубахой и дублетом, были причудливой росписью Смерти, которую вдруг подвела меткость. Я спасла его и однажды он спасёт меня, сдёрнет со столба, под которым будут разгораться языки смертоносного пламени, и увезёт из прогнившего королевства и от слепого короля.

      - Ты взял себе новое имя?

      Рубио поднял голову. Разумеется, он был озадачен моей осведомлённостью, хотя и старался это скрыть.

      - Это имя мать дала мне при рождении. Мне пришлось взять другое и бежать из родного города, когда легионеры стали преследовать всех сторонников сопротивления.

      - Тебе приятно слышать своё настоящее имя? - зачем-то спросила я. Я думала о своих именах, их было великое множество, но я всегда ощущала себя скорее безымянной, слишком необъятной для того, чтобы уместиться в одно слово.

      - Я не знаю. Родители дают имена своим детям для себя и окружающих, но не для самих детей. Мы привыкаем к тому, как нас зовут другие, но как мы сами обращаемся к себе?

В моей голове тёмной растревоженной водой вдруг зашумело другое имя. Тамезис. Сначала глухой всплеск, а затем шипение вздыбившихся пенных волн.

      Внезапно на меня навалилась усталость, такая усталость, будто все бесконечные годы, прожитые на земле, вместе с чужим бархатным плащом легли на мои плечи. Я приняла решение, которое вновь доказывало - мало кто из людей всё время держался своего характера, все мы были вынуждены постоянно отступать от самих себя.

      Я едва не сказала ему: я сдаюсь, отнеси меня к своему королю. Но сказала зачем-то совсем другое:

      - Поднимитесь с колен, сэр Ланселот.

      И он поднялся, не сводя с меня завороженного взгляда. Его гладкие светлые волосы падали на высокий лоб. Он казался молодым и ещё долго будет казаться таковым, но какая-то тень будто уже легла на его лицо. Я поцеловала его меж сведённых бровей. Он будет моей опорой в королевстве Артура, я буду его покровительницей. История запомнит его как Ланселота Озёрного, знаменитейшего из рыцарей Круглого стола, верного друга, пылкого влюблённого и пригретую на груди змею. Впрочем, его имя не поддастся очернению, куда большую вину вверят даме его сердца. Издавна стараниями мужчин грязь всегда легче липла к женщинам.

      Ланселот попросил разрешения вручить мне то, что он привёз с собой. Из седельной сумки он достал нечто круглое, обёрнутое дешёвой тканью. Не слишком-то оно походило на подарок короля, однако при близком рассмотрении я узнала свою неаккуратную вышивку на платке. Сердце у меня в груди так и взмыло. Этот платок с завёрнутыми в него травами я оставила когда-то здесь, на камнях у самого берега, когда сбегала от Артура. Мной тут же овладели воспоминания о том дне: порыв страсти, взывавшая к памяти стихия и Мерлин, глядевший на меня глазами смертного. «О, барышня. У меня горячая кровь». Так оно и было. Всё равно что приникнуть щекой к нагретой солнцем коре дерева. И мы были здесь, такие счастливые, какими только могут быть люди, предчувствующие большую любовь.