Взгляд Артура умаслился, а губы дрогнули в хитрой улыбке. Я поняла, что жажда обладания, ещё недавно утоленная, вновь возымела над ним власть. Он брал женщину сопротивлявшуюся, ожесточённую против него, упрямую, скованную и бесконечно холодную, а теперь хотел овладеть новой, той, которую он только что создал сам, - мягкой, разнеженной и отзывчивой. А я не чувствовала в себя сил ни отказывать ему, ни потакать. С ленивым любопытством я наблюдала за тем, как он, сев на колени, откинул полы плаща и обнажил мои ноги.
Он поцеловал внутреннюю сторону моего бедра, затем двинулся выше; его борода кололась, и я извивалась, уворачиваясь от поцелуев. Я ощутила вдруг какие-то вибрации в своей груди, дрожь, которую нельзя была унять, и вскоре с радостным удивлением поняла, что это был смех, подлинный смех беззаботной юности, какой вырывается наружу от счастья и лёгкости, от одного только осознания того, что ты живёшь на белом свете.
Артур засмеялся в ответ. Он развёл мои колени в стороны, раскрыв плащ, затем, наклонившись, поцеловал дрогнувший живот и под грудью и приник к ней ухом.
- Говорила, что мёртвая, что ничего тебе не нужно, - весело прошептал он. - Видела бы ты себя сейчас. Как румяны твои щёки, как ты отзываешься мне, как отчаянно и неистово бьётся твоё сердце.
Я сомкнула ноги за его спиной, мышцы отозвались ноющей болью. Дышала я отрывисто и со всхлипами, не переставая удивляться тому, как наслаждение может так тесно переплетаться с мукой.
- Не забывай об этом. Никогда не забывай, - выдохнул Артур, подхватив меня под бёдра. - Обещай мне, что будешь помнить обо мне. Я вернусь за тобой, ты только дождись меня, Вивиан.
Когда он поцеловал моё обнажённое плечо, когда он вошёл в меня, обещание едва не сорвалось с моих губ, ведь так легко было солгать в эту минуту, сказать ему то, что он хотел услышать, дать тысячи обещаний и принести тысячи клятв.
Он, король, раз за разом разбивавшийся о мои берега, теперь даже не располагал временем, чтобы как следует отпраздновать свою победу. Нужно было отправляться на новую войну и биться за нечто большее, чем месть; принять бремя, ежечасно, ежеминутно напоминая себе, что оно того стоит, смириться со своим предопределением и следовать ему, лишь изредка решаясь на передышку, находя себе отдушину в чём-либо, прячась и тогда, только тогда становясь самим собой.
Мне следовало поднести ему ложь в своих ладонях и дать вдоволь напиться ею. Потому что он, бросив всех своих товарищей перед решающей битвой, пришёл ко мне за благословением, отвлечением и твёрдым обещанием. Я должна была дать слово, но вместо этого упрямо стискивала губы и молча принимала его в себя. Мои белые ноги казались ещё белее на фоне тёмно-зелёной травы, я плотно стиснула их и выгнулась под Артуром, запрокинув голову.
Из изумительнейшего, просветлённого мгновения в моей жизни возникло другое, самое ужасное и невыносимое.
В любви между мужчиной и женщиной всегда бывает одна минута, когда любовь доходит до своего зенита, когда в ней нет ничего сознательного и рассудочного. Достигнув своего предела, эта любовь уже никогда не возрастёт, отныне она может только неизменно убывать.
Никогда мне не покинуть своего озера, не пойти туда, куда вздумается, и не стать той, кем захочется. Лето было на исходе, вскоре вода сделается стылой и мёртвой. И я вместе с ней. Дева Озера всегда пережидает зиму в своём царстве - на тёмном дне и под толстой коркой льда.
Я открыла глаза и снова отчетливо увидела над собой листву и высокое небо. Внезапно звуки стихли, все движения прекратились, и на лице Артура появилась напряжённая морщинка. Я судорожно сдавила его плечи, не сводя глаз с позолоченных и обагренных облаков.
Весь этот долгий летний день я была совершенно счастлива, а внезапное болезненное осознание невозможности этого счастья только усилило его. Лучше было насладиться последними мгновениями затихающей песни и попрощаться с ней с душой, умиротворённой, как воздух после зноя.
Артур прижался лбом к моему подбородку, и я обняла его, чувствуя, как в такт дыханию вздымается и опускается его широкая взмокшая спина.
- Почему я люблю тебя так только сейчас? - глухо прогудел он куда-то мне в шею. - Почему не раньше, когда я был свободен от всех оков?
- Мы никогда не были свободны, - мой голос звучал спокойно и несколько устало. - Ты и я, мы - рабы собственного предназначения.
Я вспомнила ночь во время бури, проведённую в таверне, когда мы плечом к плечу сидели перед огнём, оба мучимые дурными предчувствиями и явственно ощущавшие на себе холодное дыхание будущего.
Тут мои руки, всё ещё лежавшие на его плечах, взметнулись и, прежде чем я сама успела осознать свой внезапный порыв, крепко обхватили его голову. Страстным, порывистым движением я прильнула к Артуру и прижала его рот к своим губам так горячо и жадно, что зубы коснулись зубов. Ни разу в жизни я никого не целовала так исступленно, так отчаянно, как этого мужчину.
Говорят, что взаимная любовь между людьми есть основной закон жизни человечества. Но бывает такая любовь - не часто, но всё же, - которой не следовало бы случаться, губительная, с самого своего начала неустанно стремящаяся к трагическому завершению. Такой любви надо противиться, избегать и прятаться, едва почувствовав опасность, ибо это вовсе не дар, а цепи. Любить так лучше издали. Скитаться и всюду думать о несбыточном и неисполнимом, тосковать, погибать и растрачивать себя, но ни в коем случае не быть в непосредственной близости с тем, кого любишь, дабы не погубить себя и его из-за безумной, злосчастной страсти.
А мне всё было мало. С какой-то хмельной силой я обнимала его, пока у меня не перехватило дыхание. Наконец я ослабила объятия и вновь откинулась на траву. Артур как завороженный посмотрел мне в глаза, а затем сам привлек меня к себе. Самозабвенно, с бессильной яростью он покрывал поцелуями мои щёки, губы, глаза, лоб, всё сильнее становился его натиск, всё жаднее и жарче делались его объятия, но вдруг по его телу пробежала судорога, и он отпустил меня. Его глаза засияли торжествующим блеском, а я, быстро отвернувшись, прошептала в изнеможении:
- Иди же. Твои друзья устали ждать.
Артур откинулся на траву, подложив под голову руку.
