— Из капитанского списка вычеркнут обязательно. Это незыблемое правило. Другой вопрос — восстановление в нем. Такое уже случалось, даже с сохранением старшинства, когда офицеров увольняли со службы за дуэли и тому подобное, а иногда и за поддельные судовые роли, хотя такое дело, как у Обри, потребует долгого времени и немало влияния. Но в этом случае... Вы знакомы с этой леди?

— Шапочно. Но я понимаю, что сейчас она крутит регентом, как хочет, а Эндрю Рэй с ней в хороших отношениях. Мне пришло в голову, что, будучи должным образом представленным и преподнеся достойный подарок, возможно, я смогу убедить её хотя бы начать протаптывать дорожку в королевской голове.

— Это может сработать. Но сейчас королевский ум в Шотландии, являет свою королевскую особу в юбчонке до колена, цветастых чулках, берете и завернувшись в плед. Сомневаюсь, что леди Хертфорд сейчас с ним. Я могу уточнить, если вы хотите.

— Очень любезно с вашей стороны. А я пока нанесу визит на Гросвенор-стрит по пути в Маршалси.

— Вы, конечно же, понимаете, что, попав между такой гнусной женщиной и хитрым хлыщем типа Рэя, вы, скорее всего, потеряете как подарок, так и свое время.

— Разумеется. Доброго вам дня, дорогой Блейн.

Когда Стивен нанес визит на Гросвенор-стрит, Эндрю дома не оказалось, но была миссис Рэй — она услышала, как Мэтьюрин назвался, бегом спустилась по лестнице и схватила его за руки. Обычно она выглядела простоватой, полной и чернявой, но сейчас выглядела почти хорошенькой: лицо разрумянилось, а глаза сверкали от негодования.

Она уже слышала новости.

— Как же это несправедливо! Как гнусно! — вскричала Фанни, — Морского офицера к позорному столбу — это немыслимо. А он такой храбрый, заслуженный, привлекательный. Пройдите в мою комнату.

Она провела его в небольшой будуар, весь увешанный картинами с изображением кораблей: некоторыми командовал ее отец, но, по большей части, кораблями, которыми командовал капитан Обри, во времена, когда Баббингтон служил под его началом.

— А еще он такой высокий. И всегда по-доброму ко мне относился, когда я еще была неловким и пухлым подростком, хотя мой отец временами с ним плохо обходился. Чарльз высокого о нем мнения — капитан Баббингтон, я имею в виду — просто боготворит. Доктор Мэтьюрин, — обратилась она немного другим тоном и с заговорщицким видом, — Чарльз очень ценит ваш совет, я так рада. Он прибыл в Даунс прошлой ночью. — Затем она вернулась к Обри: — Только подумать о его бедняжке жене, стоять там, будучи не в силах ему помочь, пока мужа побивают камнями — это ужасно, ужасно. Весь этот позор, крики, насмешки могут его прикончить.

— Что касается этого, мэм, вы забываете, что он невиновен, это должно уменьшить позор.

— Конечно, конечно, невиновен: в этом заключается громадное различие. Меня вовсе не волнует, даже если он хоть десять раз жульничал на рынке — все так делают. Я знаю, что мистер Рэй и сам неплохо нажился на этом буме. Но, доктор Мэтьюрин, прошу, садитесь. Где моя голова? Что Чарльз обо мне подумает? Прошу, бокал мадеры.

— Благодарю, мэм, но мне уже пора. Я направляюсь в Маршалси.

— Тогда, прошу, передавайте мои самые теплые, нет, самые горячие пожелания, а миссис Обри — заверения в моей любви. И если я чем-то могу помочь — с детьми или присмотреть за кошками...

Когда они выходили из будуара, распахнулась входная дверь. Два носильщика портшеза поддерживали Рэя, помогая взобраться по ступенькам. Слуги умело приняли его и пока вели через холл, Рэй повернулся пятнистым лицом к Стивену и произнес:

— Битая жена и рогоносец-ухажер прокляли брака узы... ^[49]

В Маршалси Стивен обнаружил, что из-за большого количества собравшихся моряков невозможно пробиться на флотскую сторону, многие говорили одновременно, и все очень злые. Даже пропитанные джином и умалишенные, все еще оставались высокого мнения о службе. Сама мысль о том, что морской офицер, пост-капитан, будет стоять у позорного столба, вызывала дикую ярость. Вызов всему флоту. Стивену пришлось выслушать петицию и подписаться под ней, прежде чем его пропустили. Заключенные ушли с площадки для кеглей под окнами Джека, из уважения к его чувствам. Вряд ли бы такое произошло, если бы его приговорили к повешению. Потрясенный Киллик сидел на нижней ступени — кажется, его мир рухнул.

По пути наверх Стивен услышал скрипку Джека — суровую фугу, звучавшую необычно сильно и аскетично.

Когда, дождавшись окончания музыки, Стивен постучался и открыл дверь, его встретили лютым, холодным взглядом.

— Прошу прощения, Джек, мне послышалось, ты сказал: "Входите".

— Ох, — воскликнул Обри, и его лицо расслабилось, — я принял тебя... Очень рад тебя видеть, Стивен. Садись. Софи вышла купить котлет.

Он собрался, отложил скрипку и смычок и, повернув массивное тело прямо к доктору, продолжил не без натяжки и формальности в голосе:

— Она мне рассказала про "Сюрприз". Я бесконечно благодарен за твое предложение, и, конечно, буду рад командовать им как частным военным кораблем. Но Стивен, я не понимаю. Ты правда можешь его снарядить в плавание и выкупить? Когда я выплачу свой штраф...

— Несправедливый, замечу.

— Ага, но нытьем делу не поможешь. Как только я выплачу штраф и потери на бирже, то останусь на мели. А снарядить корабль даже в короткое плавание гораздо дороже, чем ты можешь представить.

— Дружище, я же тебе рассказал о наследстве от крестного отца.

— Помню, ты упоминал о нем, когда мы вернулись домой. Но прости, что лезу в твои дела, я представлял себе небольшой список книг, траурное кольцо, памятный сувенир. Что-то такое обычно получают от крестных, хотя я уверен, очень хорошее.

— На деле в завещании оказалось гораздо больше, настолько больше, что теперь не надо рассматривать каждый пенни перед тем, как его потратить. Нашу частную войну мы сможем вести со вкусом.

Стивен встал, дабы полюбоваться в окно на вечернее небо, и снова повернувшись в комнату, увидел Джека в ярком северном свете, будто бы для портрета.

Он казался шире в плечах, тяжелее. Мрачный, как могила, конечно, но все же что-то в нем было и ото льва. Под непоколебимой серьезностью Стивен чувствовал рану, которую едва ли затронули новости о "Сюрпризе". В надежде хоть сколько-то облегчить боль, он добавил:

— Сугубо конфиденциально, дорогой, могу сообщить, что война наша — не совсем частная. Кое-что о моих занятиях тебе известно. В промежутках между уничтожением вражеской торговли у меня могут возникнуть дела именно такого рода.

Джек все понял, выразил удовлетворение вежливым кивком головы и намеком на улыбку, но боль не исчезла. Стивен продолжил:

— Этот проклятый зловредный позорный столб, дружище, мало что значит для невиновного, но вызывает боль вроде зубной. Я тебе много средств давал от зубной боли, так что вот еще одно, — сказал он, вынимая бутылочку из кармана, — которое сделает позорный столб едва ли большим, чем сон. Дурной, но проходящий. Я его использовал на себе с превосходным результатом.

— Спасибо, Стивен, — отозвался Джек, поставив бутылочку на каминную полку.

Мэтьюрин понял, что он даже не намеревался ей воспользоваться. Лежащую в глубине боль это не затронуло. Для Джека Обри оказаться вне флота значило больше, чем тысяча позорных столбов, потеря богатства, разжалования и будущего. В некотором роде он потерял самого себя. Глаза, выражение лица, странный взгляд выдавали это тем, кто хорошо знал капитана.

То же само отстраненное хмурое выражение он сохранял и в четверг, в пустой грязной комнатке на южной стороне Корнхилла, где ждал позорного столба.

Люди шерифа и ответственные за Джека констебли столпились вместе у окна. Они невероятно нервничали и постоянно говорили друг с другом:

— Надо было все провернуть давно, сразу после приговора. Новости разошлись по всей стране.

— И по каждому долбаному порту королевства: Чатэм, Ширнес, Портсмут, Плимут...