Однако он продолжал думать о корабле, и более объективная часть его разума отвечала на размышления, что и скорость, и узнаваемость не особо ценятся в картелях, по крайней мере это касалось картелей, курсировавших между Францией и Англией во время войны. С тех пор как Бонапарт заявил о приостановке обмена пленными, в привычном смысле они перестали быть картелями, потеряв очевидный смысл своего существования.

И все же они сновали туда-сюда, иногда перевозя посланников то одной стороны, то другой с предложениями или ответами на них. Иногда на борту путешествовали известные естествоиспытатели, такие как сэр Гемфри Дэви или доктор Мэтьюрин, приглашенные для выступления в той или иной парижской академии или в самом Институте ^[9], иногда — предметы, имеющие отношение к науке или естественной истории, захваченные флотом и возвращаемые назад Королевским обществом, получившим их от Адмиралтейства, а иногда (пусть и гораздо реже) образцы шли и в обратном направлении. В любом случае они везли газеты с обеих сторон и элегантно одетых кукол, дабы показать лондонцам прогресс французской моды. Осмотрительность считалась главной добродетелью, и при случае пассажиры проводили все плавание в разных каютах, а высаживали их ночью и поодиночке.

В этот раз «Диспетч», встреченный лоцманским катером на рейде Кале, стоял на якоре около пустующей верфи до четырех утра, когда Джек, дремавший в гамаке в обеденном салоне Тэннана, услышал, как на борт с получасовыми интервалами поднялись три группы людей.

Он был знаком с условиями картеля, поскольку вместе со Стивеном путешествовал на предшественнике «Диспетча» (в одном из тех редких случаев, когда конвенциями пренебрегли). Они попали в плен во Франции, и Талейран организовал их побег, чтобы Стивен (о чьем ремесле секретного агента ему было известно) мог передать личное предложение предать Бонапарта английскому правительству и французскому двору в изгнании в Хартвелле. Поэтому Джек вовсе не удивился, когда Тэннан попросил его остаться внизу, пока остальные пассажиры высаживались в уединенной части дуврской гавани, вдали от основного движения — и слишком далеко от таможенной конторы, через которую Джеку нужно было пройти. С точки зрения пошлин значения это не имело — в его саквояже не лежало ничего облагаемого пошлинами, но зато перед ним, скорее всего, успеют занять все места в лондонском дилижансе — и внутри, и снаружи, а может, и в почтовых каретах тоже. В нынешнем упадочном состоянии города их осталось совсем немного.

— Отобедай со мной в «Корабле», — пригласил Тэннана Джек, пока «Диспетч» швартовался у таможенного пирса и перебрасывал трап, — у Проджерса чертовски хороший табльдот.

— Спасибо, Джек, — ответил тот, — но мне нужно отплыть в Гарвич с этим отливом.

Джек не слишком-то огорчился. Гарри Тэннан был ценной рыбиной, но начал бы разглагольствовать о жалкой судьбе «Сюрприза» — обречен быть пущенным на дрова — никакой надежды на отсрочку — какая бесполезная трата — роспуск такого славного экипажа — офицеры Джека, наверное, окажутся на берегу — в жизни не получить другого корабля — дядя Тэннана Колман был готов повеситься, когда его «Феба» отправили на слом — это точно приблизило его смерть.

— Помочь вам с багажом, сэр? — раздался писк в районе его локтя. Опустив взгляд, Джек с удивлением обнаружил вовсе не босоногого нахального мальчишку, а перепуганную маленькую девочку в переднике. Сквозь слой грязи на ее лице просвечивал нервный румянец.

— Очень хорошо, — ответил он. — В «Корабль». Ты берись за одну ручку, а я возьму другую. Только держи крепко.

Она ухватилась обеими ручонками, Обри же опустил свою руку как можно ниже, согнув колени, и так они отправились в нелегкий путь. Ее звали Маргарет. Обычно сумки джентльменов носил ее брат Эйбл, но в прошлую пятницу ему на ногу наступила лошадь. Другие большие мальчики были добры и разрешили ей заменить его, пока он не поправится. Добравшись до места, Джек дал ей шиллинг, и лицо девчушки вытянулось.

— Это шиллинг, — сказал он. — Ты что, никогда не видела шиллинга?

Она покачала головой.

— Это двенадцать пенни, — объяснил он, роясь в поисках мелочи. — А шестипенсовик ты знаешь, я надеюсь?

— Все знают, что такое шестипенсовик, — насмешливо ответила Маргарет.

— Ну, тогда вот тебе два. Два раза по шесть будет двенадцать, понимаешь?

Девочка вернула неведомый шиллинг, с серьезным видом один за другим приняла знакомые шестипенсовики, и ее лицо просияло, как солнце, вышедшее из-за туч.

Джек вошел в обеденный зал. Привыкнув к старомодному флотскому расписанию, он уже проголодался, но официант сказал:

— Только через полчаса, сэр. Хотите пока что-нибудь выпить в отдельном кабинете?

— Что ж, пинту шерри, но я сяду здесь, у камина, чтобы не потерять ни минуты, когда подадут обед. Я так голоден, что готов и быка съесть. Но сначала закажите мне место в лондонском дилижансе, внутри или снаружи, все равно.

— Места закончились полчаса назад, сэр.

— Тогда в почтовой карете.

— Мы их больше не отправляем, сэр. Но Джейкоб, — он кивнул на единственного бородатого официанта во всем в христианском мире (по крайней мере, Джек других не встречал), — может сбегать в «Юнион» или «Ройял», посмотреть, нет ли там чего. Он уже ходил для другого джентльмена.

— Да, пожалуйста, пусть так и сделает, — сказал Джек, — и получит полкроны за свои хлопоты.

«С другой стороны, — неспешно размышлял он над первым бокалом шерри, — он не совсем официант. Наверняка он грум, а в обеденном зале помогает время от времени, и значит, должен иметь бороду».

Наконец принесли обед, к которому немедленно явилась целая армия голодных джентльменов. Самый первый, тощий, учёного вида человек в прекрасном чёрном камзоле с золотыми пуговицами, уселся рядом с Джеком, сразу же попросил его передать хлеб и, ничего больше не говоря, принялся уплетать, почти с жадностью, но сохраняя приличия — этакий сдержанный джентльмен, возможно, судебный адвокат с хорошей практикой или что-то в этом роде. С другой стороны стола сидел средних лет коммерсант в надвинутой на лицо широкополой шляпе и внимательно разглядывал Джека — сначала через очки, а потом без них — пока тот приканчивал суп и пудинг с пряностями, с которых начали обед, и наконец он спросил:

— У тебя есть колымага, приятель?

— Простите, сэр, но я даже не знаю, что это, — ответил Джек.

— Ну, приятель, по твоей одежде, лишённой греховной гордыни, я подумал, что ты человек простой.

Джек и правда был одет очень просто — его гражданская одежда сильно пострадала в тропиках, а еще сильнее в трюме — но считал, что она всё же достаточно прилична, чтобы не привлекать внимания.

— Колымага, — продолжил торговец, — это повозка с лошадью, так её простонародье называет.

— Что ж, сэр, — сказал Джек, — у меня пока нет повозки, но, надеюсь, скоро будет.

Однако, едва он успел это произнести, надежда рухнула. Передавая блюдо с пастернаком от Джека к его одетому в чёрное соседу, бородатый официант сказал последнему:

— Сэр, сразу после обеда вас будет ждать почтовый фаэтон, в нашем дворе, прямо за гостиницей. — А потом обратился к Джеку: — Прошу прощения, сэр, но этот был последний. Другого в городе нет.

Не дав ему договорить, сосед квакера, франт, похожий на аукциониста, выкрикнул:

— Это просто чёртов вздор, Джейкоб! Я первый спрашивал насчёт экипажа. Он мой!

— Не думаю, — холодно ответил сосед Джека. — И я уже оплатил первый перегон.

— Вздор, — заявил франтоватый тип. — Говорю вам, он мой. И более того, — обратился он к квакеру, я готов вас подвезти, старый педант. — Он поднялся и поспешно вышел, крича: — Джейкоб, Джейкоб!

Получилось какое-никакое зрелище, и люди уставились, но по мере того как едоки удовлетворяли голод, а трактирщик уверенно резал мясо, посылая на стол все больше говядины, баранины и жареной свинины с хрустящей корочкой, вернулось спокойствие и более связные, рациональные мысли. Мало кто ценил остроумие в себе или других больше чем Джек Обри, и он прокручивал в уме пастернак, масло и мягкие слова в надежде выдать нечто блистательное, когда сосед снова обратился к нему снова: