Он развернулся и пошел назад к берегу, за ним последовала еще двое разделявших его чувства. Петров же шел, молча, не поднимая опущенной головы и не реагируя не на щум не на выстрелы не на поведение подчиненных, выбор был сделан, назад дороги нет. Там на берегу за его спиной остаются смерть, поражение, плен, позор, это пусть и останется для тех, кто хочет, а впереди его ждут жизнь, слава, и победы. К сожалению, так распорядилась судьбы не всем из этих людей на Севастопольском берегу удастся увидеть победу. Но такова, правда, жизни, где справедливость понятие для первоклашек. Ему надо было выбирать, и он выбрал жизнь. Теперь здесь пусть каждый выбирает для себя сам, где он хочет быть. Кто хочет идти и умирать на Херсонесе пусть остается.
-Вы куда товарищи? Вы не имеете право! Это приказ!- кто-то из штабных кричал вслед повернувшим назад командирам. Но они его не слушали:
-Прекратите истерику! - скомандовал Чухнов. Творилось что-то невообразимое. В какой-то миг несколько обезумивших солдат все же опрокинули охранников и рванулись в образовавшуюся пустоту в оцеплении на пирс.
-Стоять! Стоять!- кричали им вслед автоматчики. Лунный свет очертил контуры рвущихся к причалу людей, быстрое мелькание рук и ног. Продолжался шум, гам, крики, раздался громкий плач, И не в силах больше останавливать толпу, охрана отступила к самому пирсу, закрывая проход на него.
И пущенная из толпы вслед группе командиров прозвучала короткая автоматная очередь, один из шедших перед Петровым офицеров охнул, схватился за грудь и упал. К нему тут же бросились другие, подняли его на руки, потащили к судну. А Петрова загораживая от угрозы новых выстрелов, обступили штабные офицеры, потянули, повлекли вперед.
-Скорее, скорее! - прозвучали крики, и эвакуация превращалась в бегство.
А командарм, поправляя свое пенсне, оглядывался, стараясь как будто навсегда вобрать в себя, запомнить, выбить в своей памяти навечно этот скалистый берег, ночь, причал, и людей на берегу.
Херсонесский полуостров - последний оборонительный рубеж, куда отошли разбитые советские войска, представлял собой ровную относительно гладкую площадку, со скудной растительностью, обрывавшуюся отвесными скалами в Черное море. Отступать дальше, было некуда, впереди был враг, а позади скалы и вода. Тогда, в июле 1942-го, там, в районе Казачьей бухты, разыгралась неслыханная по масштабам человеческая трагедия. Но как всегда бывает в истории, предательство и трусость одних людей лишь ярче подчеркивает беспримерное мужество и подвиг других. Обреченные на смерть без боеприпасов, воды, продовольствия советские люди сражались и погибали.
Кузов увидел генерала в последний раз 2 июля. За сутки накануне в ходе боев вышла из строя почти половина всего личного состава армии. Те, кто мог, еще держать оружие вновь заняли оборону прибрежной полосы. 35 батарея, выпустив по врагу последние, шесть снарядов навсегда замолчала и по приказу генерала Новикова она была порвана глубинными бомбами. Не зря это место названо впоследствии Севастопольской Голгофой. Концентрация страдания, крови и подвига на каждом метре этой священной земли не измеримо велика.
В тот день Кузов был ранен, разорвавшаяся в пяти метрах немецкая мина ослепила его, обожгла раскаленными брызгами осколков, грубо и больно словно куклу, швырнула со всех сил на землю. Его тело застыло, от застрявшей в нем пронзительной боли, не дающей толком дышать и что-либо сказать. И он разом перестал быть ему хозяином, отдавшись целиком полностью мучительному страданию, ставшему сразу всем, что у него есть.
И он медленно умирал на горячей, выжженной земле и кровь ровными упругими толчками липко просачивалась между пальцами, прижимающими рану. Кузов ощущал, что с кровью его тело покидает и жизнь, ставшая вдруг такой короткой перед ликом наступающей вечности. Все пронеслось перед глазами - детство, юность и молодость. А что кроме армии он видел: казармы и пушки, бесконечные учения, переезды, а еще что? Алю? Где она теперь, что с ней? Выбралась ли она или все еще тут? Но предвкушение вечности, стало таким отчетливым, что заслонило собою все остальное. И боль там, в ране вдруг куда-то ушла, ее сменил нарастающий холод.
И все стало так предельно просто, в этой звенящей пустоте опрокинутого ввысь голубого неба, что пришел покой. И ясность смерти, охватила его целиком, без остатка, поразила своей неотвратимой очевидностью. Оказывается вот оно как просто умирать и как совсем не страшно, не то, что жить. И все остальное кроме этой смешной мысли стало лишним, пустым и ненужным. На мгновение он испугался, что эта абсолютная озарившая ясность может покинуть его, а он не хотел больше уже никогда с ней расставаться. Страха смерти, не было, наоборот, его душу охватило приятное неведомое ранее томление перед чем-то новым и совсем ему неизвестным. Отяжелевшие веки устало закрылись. Губы что-то шептали в улыбке.
-Сюда! Сюда! Полковник ранен!- закричал кто-то рядом, вырвав, пробудив сознание из вязкой глубокой темноты. И тут его подхватили и понесли, и он забылся, провалившись куда-то, снова.
Очнулся Кузов на земле на дворе 35 батареи береговой обороны, где царил ужас - повсюду на обгорелой земле изрытой воронками бомб и снарядов, в июльской жаре и пыли, вперемешку с раненными лежали убитые. И со всех сторон сквозь грохот взрывов и непрекращающейся стрельбы недалекого боя слышались непрекращающиеся не на миг стоны, плачь, мольбы о помощи. Страдающие от жажды, раненные протягивали руки, громко прося одного: 'воды, воды, воды !'. Многие из них не в силах больше выносить нечеловеческие страдания умоляли убить их наконец-то, требуя смерти себе как избавления от нестерпимых нечеловеческих мук, которые им доводилось переживать. Над обломками подорванных орудийных башен на какой-то длинной палке развивался, трепеща на ветру окровавленный кусок марли, заменивший собой флаг умирающей армии. Армия погибала, но сражалась, сражалась, как могла, сражалась без боеприпасов и без продовольствия, без командиров, без авиации и артиллерии, но она смертельно раненная все еще огрызалась контратаками, прижатая к морю и скалам. А повсюду стояла гарь, и облака дыма и пыли, от разрывов взметались в воздух серой душной пеленой, которую уносил дующий с моря ветер.
Хирург и медсестра проводили сортировку раненных бойцов, осмотрев Кузова, хирург лишь коротко выдал заключение:
-Этого надо на эвакуацию, чем быстрее, тем лучше! Ранен крупный сосуд, кровообращение на конечности не нарушено, стопа теплая, в ране тромб! -
Его перевязали и лишь только к вечеру смогли перетащить к берегу моря. Там в многочисленных прибрежных гротах, терассах и пещерах укрылись тысячи раненных и просто уцелевших солдат и офицеров Приморской армии от бесконечных немецких бомбежек и губительного артиллерийского огня. У самого берега в морской воде плавали трупы погибших, при этом мертвые тела лежали в несколько слоев, а полоса прибоя была розовой от их крови.
Воды, патронов! - молили люди бога, а бог их не слышал. Они мешали морскую воду с сахаром, глиной, песком и пили. В атаку шли в надежде раздобыть фляжку пресной воды у убитого немца.
Там на морском берегу, они встретились с генералом в последний раз. Накануне Севастополь пал, и немцы уже никуда не спешили. Херсонесский полуостров стал для советских войск ловушкой.
Спустилась ночь, бои стихли. Кое-где звучали редкие выстрелы, ухали взрывы. К разбомбленному пирсу без огней в ночи прокрался отважный сторожевой катер. Но что он мог этот небольшой военный корабль? На него тут же стали грузить раненных, кого только могли, кому из многих тысяч выпал счастливый билет и один из них по нелепой случайности оказался Кузов. Там и свела их судьба в последний раз вместе. Генерал тогда был сильно измотан, высох, буквально посерел за эти дни. Едва держась на ногах от усталости, Петр Кузьмич руководил погрузкой раненных на этот маленький военный корабль. Фуражки на нем не было, голова была перебинтована какой-то грязной тряпкой вместо бинта, гимнастерка разодрана в нескольких местах.
