– Каковы слабые стороны Америки?

– Сейчас их много. Там правительственный кризис. Царит полный хаос. Но вам и без меня это известно.

– Их трудно понять, этих американцев… – пробормотал Дарейи, словно думая вслух.

– Военная мощь Америки колоссальна. Ее политическая решимость непредсказуема, как мы оба обнаружили…, к нашему несчастью. Было бы большой ошибкой недооценивать все это. Америка похожа на спящего льва, и потому к ней нужно относиться осторожно и с уважением.

– А как победить льва?

При этой фразе аятоллы Бадрейн на мгновение задумался. Однажды во время пребывания в Танзании – Али находился там в качестве советника правительства по борьбе с повстанцами – он отправился на сутки в буш в сопровождении полковника танзанийской службы безопасности. Там он заметил старого льва, которому тем не менее удалось в одиночку убить антилопу. Может быть, она была покалечена. Затем они увидели стаю гиен. При виде гиен полковник остановил вездеход советского производства, сделанный в СССР, передал Бадрейну бинокль и посоветовал следить за дальнейшими событиями, сказав, что это поможет ему понять тактику повстанцев и их силу. Али навсегда запомнил случившееся. Он увидел огромного льва, по-видимому, уже старого, миновавшего расцвет своей мощи, но по-прежнему пугающе опасного и вызывающего уважение, даже с расстояния в двести метров. Гиены оказались небольшими животными, похожими на собак, которые передвигались странным образом, словно у них перебит позвоночник, однако это не мешало им быть весьма активными. Они собрались небольшой стаей метрах в двадцати от льва, пытающегося насытиться добычей, затем окружили его, и всякий раз тот, кто оказывался позади могучего зверя, бросался вперед и кусал его за ляжки. Лев поворачивался и с ревом отгонял дерзкого хищника – но в тот же миг другая гиена устремлялась вперед и кусала отвернувшегося царя зверей со своей стороны. Поодиночке у гиен было не больше шансов победить этого гиганта, чем у человека с ножом в руках в противостоянии с автоматчиком. Однако при всей своей силе лев оказался беспомощен отстоять свою добычу – или хотя бы просто защитить себя, – и через пять минут он был вынужден обороняться, не в состоянии даже убежать с достоинством, потому что всякий раз сзади оказывалась кусающая его за ляжки гиена. Льву пришлось обратиться в бегство, которое выглядело унизительно комическим – он тащил зад по траве, пытаясь прикрыть его от атак безжалостных хищников. Наконец лев исчез вдали, молча, не издавая рева и не оглядываясь назад, а гиены устремились к мертвой антилопе и стали пожирать ее со странным лаем, похожим на смех, словно издеваясь над унижением огромного льва, у которого они сумели отнять добычу. Бадрейн увидел, как маленькие хищники одержали верх над повелителем буша. Лев еще постареет, станет еще слабее, и придет время, когда он уже не сможет защитить себя от свирепых гиен. Рано или поздно, сказал ему танзанийский друг, гиены побеждают всех. Бадрейн снова посмотрел в глаза иранского аятоллы. – Победить можно и льва.

В Восточном зале собралось человек тридцать – к удивлению Райана, все мужчины были с женами. Когда, войдя в зал, он окинул взглядом лица, некоторые их владельцы ему понравились, некоторые нет. Те, кто понравились, были так же испуганы, как и он сам. Настороженность вызывали улыбающиеся и уверенные в себе мужчины.

Как лучше всего обходиться с ними? Даже Арни не знал ответа, хотя обдумывал это. Проявить силу и запугать их? Да, конечно, подумал Райан, и завтра же в газетах его обзовут королем Джеком Первым. Говорить с ними на равных? Тогда его назовут слабаком, не способным взять на себя обязанности главы исполнительной власти. Райан начал испытывать страх перед средствами массовой информации. Раньше все было гораздо проще. Поскольку он был «рабочей пчелой», на него почти не обращали внимания. Даже когда он занимал должность советника по национальной безопасности в администрации президента Дарлинга, его считали чем-то вроде куклы чревовещателя, излагающей мнение своего повелителя. Однако теперь положение коренным образом изменилось. Теперь все, что он говорил, каждое произнесенное им слово, могло быть истолковано – и истолковывалось – так, как это хотел понять, а затем сказать любой репортер. Вашингтон уже давно потерял способность быть объективным. Здесь все было политикой, политика превращалась в идеологию, а идеология основывалась на личных предубеждениях, а не на поиске истины. Где получили образование все эти люди, если понятие истины больше не имело для них ни малейшего значения?

Проблема Райана заключалась в том, что ему по сути была чужда политическая философия как таковая. Он верил в то, что действовало, что приносило ожидаемые плоды и исправляло все, что выходило из строя. Какие политические взгляды отражали те или иные поступки, было для него менее важным, чем полученный результат. Хорошие идеи приносили пользу, несмотря на то что некоторые из них на первый взгляд могли показаться безумными. Плохие пользы не приносили, хотя многие казались чертовски здравыми. Но Вашингтон мыслил по-другому. В этом городе идеологии становились фактами, и если идеология не действовала, от нее отказывались; когда те, с которыми не соглашались, оказывались полезными, то люди, которые были против них, никогда в этом не признавались, потому что признание ошибки являлось для них более страшным грехом, чем любой личный проступок. Они скорее отвергнут Бога, чем станут отрицать его идеи. Политика была единственной сферой деятельности людей, в которой они лезли из кожи вон, мало задумываясь о реальных последствиях своих действий, реальный мир был для них намного менее важен, чем выбранные ими фантазии – правые, левые или центристские, – которые они принесли в этот город, полный мрамора и юристов.

Джек смотрел на лица присутствующих и пытался понять, какой политический багаж принесли они с собой вместе с чемоданами. Может быть, его слабым местом было то, что он не понимал, как все это происходит, но Райан жил в мире, где ошибки приводили к гибели реальных людей – или, как в практике Кэти, лишали их зрения. Для Джека жертвы были людьми с настоящими именами и лицами. Для Кэти они были людьми, чьих лиц она касалась во время операций. А вот для политических деятелей эти люди представляли собой отвлеченные абстрактные фигуры, куда менее важные для них, чем идеи, которых они придерживались.