Я не желаю это слушать, сказала пани Рома, в сотый раз отходя от окна. Крылья фантазии вмиг отнесли ее на берег Речки, и она увидела Карла-Йозефа, как он, потусторонне переступая через груды пустых жестянок, полусогнувшись, входит в закопченную черную халабуду, облепленный со всех сторон крикливыми и вертлявыми цыганчатами. Почему мы сидим тут и никуда не идем, спросила она. Так я когда еще об этом говорил, напомнил Артур Пепа. Походим над Речкой, посмотрим — и на тринадцатый. Можем спуститься двумя как бы группами, подбросил идею Волшебник. Одни дорогой через лес и потом на мост, а кто-то другой тоже через лес, но левее — к этим самым плащунам. В случае чего — встречаемся перед мостом.
Я дал бы ему еще полчаса, сказал Артур Пепа. Он как раз нащупал в подкладке куртки, где-то под прорванным карманом, забытую пачку «прилуцких». Можно я пойду с папой, спросила Коля, завязывая свои приятные на ощупь волосы в боевой хвост. Нет, ты остаешься здесь, отрезала Рома, и будешь сидеть у себя в комнате — это я пойду с папой. На это ее решение Коля только чуть надула губы, но не слишком. Ибо девятый обруч — это когда остаешься один на один и от этого некуда деться.
А вы, Волшебник, продолжала организационное построение Рома. Нам нужно успеть до темноты. Лучше выходить сейчас же, немедленно, никаких не через полчаса. Вы идете или вы остаетесь, Волшебник?
Сейчас, ответил режиссер, только забегу к себе, возьму там это самое — газовый баллончик и тэ дэ. А вы — это самое — вы меня все равно не ждите, нам разными, как бы это сказать, путями.
Так и порешили, что Рома с Артуром пойдут через лес по дороге, а Ярчик Волшебник — вторая как бы группа — спустится к Речке левее, ориентируясь на старую колею, шум воды и заросли орешника.
Да, говорил себе Ярчик Волшебник, да, да, да. Ничто не забыто? Никто не забыт, откликнулось, а точнее отбрехнулось в нем далекое пионерское детство с групповым онанизмом в хлоркой засыпанных сральниках. Ничто не забыто, согласился с детством Ярчик Волшебник.
А все же какое чудо эти мальтийские штаны — сколько всего можно унести в карманах! И еще раз: тотальная проверка. На левой штанине четыре кармана. В первом из них — боковом и глубоком — помещался сложенный ввосьмеро и запаянный в полиэтилен оригинал договора со взаимными подписями; конверт потоньше — со всеми необходимыми визами и гербовой печатью Фонда «Карпатская инициатива»; конверт потолще — с гонораром. Кроме того — бутерброд номер один, то есть самый большой из бутербродов, четырехъярусный майонезный.
Во втором из карманов — так называемом нажопном — помещалась та самая кассета, ради которой все затевалось. Отснятый материал обещал стать бомбой. Такой же бомбой, но калорийной обещал стать бутерброд номер два из того же кармана — корейка, маслины, горчичное масло.
По обоим бокам колена находились еще два симметричных кармана. В первом помещался только бутерброд номер три, симфония сыра. Во втором — бутерброд номер четыре (познаем вкус Океана!) и недочитанное карманное издание «Сделай Себя Достойным Спасения». По пути сюда Ярчик Волшебник дошел до страницы двадцать восьмой, но в брошюре их было целых пятьдесят две, и ему хотелось узнать, что будет дальше и чем там все закончится.
Зато на правой штанине — еще три кармана. И в первом из них — тоже боковом и тоже глубоком — помещался не только проанонсированный Волшебником газовый баллончик (как раз под правую руку, выхватываешь и поливаешь!), но и второй баллончик — с дихлофосом, а также банка 0,5 литра местного пива «Варцабыч Премиум», светлого.
Что касается правого нажопного, то в нем была еще одна кассета — с копией отснятого. И там же, разумеется, бутерброд номер пять, крекер-салями — так себе, легонькое вступление к полноценному питанию.
Оставался еще набедренный карман, последний на правой штанине, в общем, тоже очень важный, ведь в нем пребывали: бутерброд номер шесть, большой универсальный, сложенный изо всех компонентов, присутствующих в ранее перечисленных бутербродах, апофеоз Волшебникового искусства; банка 0,7 литра местного пива «Варцабыч Оксамыт[97]», темного; вибратор в форме мужского члена длиною 22, 5 см, одолженный для съемок на фирме «Утеха-2»; два золотистых напиздника треугольной формы с серебристыми завязками, арендованные для съемок на той же фирме.
Ярчик Волшебник еще раз окинул самым пристальным взором комнату, в которой ему довелось провести эти несколько дней и ночей. Поотворял все возможные дверцы, перетряхнул ящики, заглянул под подушку и ковры. Ничто не забыто? Кажется, ничто. Кассеты, бутерброды. Должно быть еще что-то на «ка», но ничего, кроме кандалов, ему не пришло на ум. Да и времени уже не оставалось на припоминание. Уё, сказал себе Ярчик Волшебник, уё и атас.
Ярчику нравилось в себе то, что он такой практичный. Даже еды набрал, сколько было положено — за двое будущих суток. В договоре так и стояло: «…а также трехразовое полноценное питание на весь период исполнения заказа». Сбегая по ступеням вниз, он удовлетворенно думал о том, как грамотно все обставил. Чистая работа, подумалось ему, как только входная дверь с веранды защелкнулась за ним. Далеко внизу, на границе можжевеловых зарослей и опушки леса, он увидел эту комичную пару. Даже с такого расстояния была заметна их беспомощная нервозность. Ярчик Волшебник мысленно расхохотался и взял категорически влево.
Карл-Йозеф Цумбруннен лежал в водах Речки, немного ниже того места, где в нее впадает Поток. Его много часов волокло по течению, два-три раза ударило о прибрежные скальные выступы, нещадно покрутило в центрифугах нескольких водоворотов, потерло твердым песком на мелководье, однажды хорошенько потеребило на перекате в самой узкой горловине, но потом снова сорвало с места и — хоть протянутые с обоих берегов ветки и пытались тысячу раз его поймать если не за разбухший свитер, то за полу куртки — все-таки вынесло в Речку. И только там уже он налетел на известняковый гребень посреди русла, где его вольное плавание ногами вперед было окончательно остановлено: ноги Цумбруннена по колени застряли в подводных расселинах, а верхняя половина тела очутилась над волнами, намертво перекинутая поперек гребня. И только свесившуюся вниз полупогруженную голову беспрестанно подбрасывало течением, словно Речка решила вымыть из нее эту вот остекленелость и эту вот беспамятную попытку улыбки. Потому что Карлу-Йозефу повезло: лицо ему почти нигде нисколечко не побило, и любой мог бы его узнать. Но ему это было в общем-то все равно.
Удивительное дело мертвец. В основном они попадаются нам значительно реже, чем все другие люди. Мы привыкли к тому, что людское тело подвластно своей индивидуальной пластике. Оно передвигается в пространстве, жестикулирует, защищает себя от столкновений, придерживается собственных, очерченных сознанием координат. Мы привыкли к тому, что это неделимая целостность, говорящая и смеющаяся, апеллирующая к себе подобным, отвечающая на взгляды, рассматривающая саму себя в зеркалах. Эта подвижная физическая оболочка настолько для нас важна, что затеняет собой все иные понятия и значения — да, мы прежде всего телесны, и потому любое отклонение от норм нашей телесности выбивает из-под нас все основания во взаимоотношениях с остальным миром. Мертвое человеческое тело — самое абсолютное из упомянутых отклонений. Оно не может передвигаться и говорить, оно пассивно и равнодушно ко всему, не способно к раздражению. Оно неестественно (как кажется нам), ведь ведет оно себя не так, как положено вести себя человеческому телу. Проще всего назвать это сном, но как тогда быть с пробуждением? Ладно, назовем это сном, но вечным. Хотя при этом метафора, призванная успокаивать уподоблением нормальному, оборачивается еще более ужасной стороной: нет ведь ничего более нечеловеческого, ничего нет ужаснее вечности. Поэтому не стоит смерть уподоблять сну. Разве что наоборот. Впрочем, весь этот ужас возрастает в тысячи раз, когда мы смотрим на мертвое тело, которое только что знали живым, которое еще совсем недавно, никчемно короткий миг назад, вело себя как все нормальные тела. Как такое возможно и почему? Наше изумление не знает пределов — надо же: мертвец! Но самое удивительное во всем этом то, что все мы, нет, лучше сказать — каждый из нас однажды и сам отчебучит подобную штуку и станет мертвецом.
