Дядя Ваня ушел еще на рассвете. Шел он по узкой тропе к оврагу, потом долго шагал по-над его кромкой и растворился уже в мелколесье. Сухой свинцовый воздух окутал поля, лес, ворон на деревьях. За угором негромко хрустнуло. Прошелестел низовой ветерок, принялся заметать подворотни. К ночи снова сошло умиротворение, залило серебром крыши и окна. Выпал ранний снежок!

Замерев от восторга и предощущения тревоги, мы глядели на уже еле видную кромку оврага, занесенного снегом, и ждали. Но дядя Ваня пришел с другой стороны и вломился в избу неожиданно.

— Облава! — крикнул он резко и растер намученную культю.

Облавы, водившие нас по изнаночной стороне России, хоть и не были неожиданностью, но всегда заставали врасплох и вносили такую сумятицу, что изба ходуном ходила от смачного мата, разгоняя с насиженных мест пауков.

Повторив привычный обряд в неизменной последовательности, мы кинулись в цех, вооружившись кувалдой, ломом и топорами, и сорвали с дощатых подушек дальнобойное наше орудие — пресс немецкого образца, чтоб, в который уж раз, прорываться с ним в «тыл», напоминая разрозненный отряд партизанского формирования.

Бегством в «тыл» мы не подрывали основ нашего законодательства. Закон предусматривал существование подсобных хозяйств… Но делал это как-то невнятно, повторяя один из параграфов воинского устава относительно ношения рядовым составом усов: не запрещается… Что, конечно, не могло подменить более четкого и ясного «разрешается». Так что колымага наша трусила между туманным незапрещением и неродившимся разрешением, преследуемая жестокими облавами с короткими передышками в межсезонье. Случалось, что передышки затягивались дольше, чем ожидалось, но и преследования после них принимали соответственно куда более жесткий характер.

— Мать ее в свистульку! Облава! — повторял дядя Ваня, набивая свой вещмешок. — Анчихристы, опять разнюхали нас! Гони по задворкам…

— Микола, бегом к Ваське! Пускай лошадей хомутает! — крикнул Кононов, вылетая с ломом на снег. Побежали к цеху и мы по следу, прихваченному морозцем.

Кононов, за отсутствием командирской смекалки у дяди Вани и Гришки Распутина, в экстремальных случаях брал ответственность на себя и командовал отступлением, пока не утыкался в какую-нибудь глухомань, чтоб обосноваться там до следующей облавы. На бегу то и дело оглядывался, брызгался белками глаз, сокрушая пессимизм полубригады полководческими прозрениями.

Вот и сейчас, под строгим надзором Кононова, сорвав с дощатых подушек, тщательно закутав тряпьем и обернув клеенкою пресс, мы выволакивали его на крыльцо, к которому уже подъезжали в телеге Синий и Васька.

— Расчет, команду слу… — рявкнул Кононов, заражая нас оптимизмом. И, заметив на пути к нам розвальни с их взлохмаченным рулевым, веселым Прокошей, добавил: — Зачислить его в состав боевой единицы и выдать спирт для поддержки исподней…

Прокоша был одним из тех редких людей, кто, с детства пренебрегая словесным хламом, живо пользовался богатою мимикой.

— Ежли Прокоше дать на бутылку, — затараторил Васька, — он подсобит… — И заискивающе глянул на Кононова. Уловив в его глазах одобрение, перевел взгляд на Прокошу, точно отреагировавшего на предложение дружка.

— Будет! — посулил веско Кононов, оглядывая Прокошу, уже источавшего улыбку, подмаргивавшего в сладостной истоме, и пояснил: — Нам нужна его техника…

Прокоша одобрительно дернулся, еще раз мигнул и застыл…

— Дак ты скажи, даешь или нет!.. — осерчал на него дядя Ваня, по-своему понявши ужимки и передергивания.

— Он все панял! — отозвался за Прокошу Васька. — Он зря балаболить не любит… Дает вам упряжку… — На что вновь последовала улыбка Прокоши.

Кое-как вкатив пресс на телегу, Васька взмахнул вожжами и повел лошадей шагом, держась направления, какого требовал наш стратег Кононов, сидевший подле него.

Сидя с Синим на задке и пряча лица в шарфы, мы глядели на катившиеся прямо за нами розвальни, в которых в тесном соседстве — плечом к плечу — сидели на ящиках с готовой продукцией дядя Ваня и Гришка Распутин.

Розвальни легко скользили по насту и однообразно пели полозьями. Буланая, тащившая розвальни, то и дело поникала и шумно всхрапывала, взрывая могучим дыханьем снег. Но Гришка Распутин умело подстегивал, срывая на лошади дурное расположение духа. Выехав далеко за околицу, Кононов приказал Ваське остановиться и, встав на телеге во весь рост, этаким полководцем вгляделся из-под поднесенной ко лбу козырьком ладони в вольно раскинувшиеся окрестные поля, укрытые белым покровом.

— Где тут скирды? — проронил он наконец, не найдя нужного ориентира.

— Не панял, — угодливо отозвался Васька, стараясь заглянуть в глаза человеку, добротно упакованному в дубленку и в меховую шапку-ушанку.

Кононов разъяснил популярным смачным матом.

— Ха, — залился смехом возница и повторил кононовскую фразу, относящуюся к стожку. — Так это ж где Сашка Машку… Панял… Эт вон туды, за березняк…

— Ну так и погоняй, и погоняй туды! — приказал Кононов и уселся на место, уводя нас всем своим благополучным видом в далекую купеческую старину.

— Срамота! — сплюнул на снег Гришка Распутин, вырывая из разметавшейся русской равнины худосочного человека, утопленного в меха.

Васька развернул лошадей и погнал их наискось вспять, где оцепеневший в снегу березняк отливал серебром. Лошади шли в той же последовательности. Впереди пара, впряженная в телегу, следом — буланая.

За березняком открылись две высокие скирды, увенчанные снежными шапками.

Васька обогнул березняк, вплотную подъехал и с облегчением осадил лошадей.

— Ну дак вот энто место, где Сашка-то Машку… — сказал он простодушно и осклабился в сторону Кононова, чей замысел все еще оставался для всех нас загадкой.

— Стало быть, так, — откликнулся Кононов и, спрыгнув на снег, постучал теплым сапогом о сапог. — Возьми-ка топор и сруби две жердины… Вон с того краю… Вроде покрепче…

Васька послушно принял топор и двинулся к березняку, взрывая валенками снежок. Кононов подвел телегу впритык к скирде и принялся вырывать из-под нее и отгребать в сторону сено.

— Чего глазами лупите! Подь сюда! — крикнул он оглянувшись.

Поняв кононовскую уловку, мы бросились ему на помощь и, выщипывая клоками сенца, пробили широкую выбоину, куда и вкатили пресс, заделав его незаметным наметом.

— Теперь на телегу наметывайте да на розвальни! — командовал Кононов нарочито громко, чтобы мог услышать и Васька, уже возвращавшийся с жердинами на плече.

— Куды ж вы его? — удивился Васька, прислоняя жердины к телеге. — В Москву, что ль, повезете?

Кононов измерил Ваську долгим холодным взглядом и, сложив жердины в телегу, тихо потупившись, стронул лошадей. Отъехав метров десять, бросил Ваське:

— Жди здесь!

— А вы-то куды? — всполошился Васька, читая на наших лицах ответ на свою тревогу.

— Туды, где нет посторонних — сердито ответил Кононов Ваське. — Попрячем все и вернемся… пожди здесь! — Он хлестнул лошадей, заворачивая от березняка к ближнему лесу.

У опушки подлеска остановился, поглядев попеременно на дядю Ваню и Гришку Распутина. Кононов ставил задачу двум дружкам проникнуть в контору правления колхоза «Коммунар», тихонько разведать обстановку и доложить. А заодно пристроить на временное хранение готовую продукцию.

— Встречаемся у стогов! Через два часа… Не вернетесь к этому времени, будем выбираться самостоятельно…

Дядя Ваня с нашей помощью нехотя взобрался на сено и накрутил на правую руку вожжи. Но тут заартачился Гришка Распутин.

— Не поеду я, Серега. У меня аллергия на них… Ты же знаешь!

— Да у кого ж ее нет на них… аллергии…

— Уволь!

— Тебе б только с бабами воевать…

Дядя Ваня, сверху вниз глядя на Гришку, молча, всей бледностью лица просил его разделить с ним неприятный путь.

— А ты-то чего на меня сверху уставился? — сердито проговорил Гришка Распутин, продолжая упорствовать и в то же время обреченно примирясь с выпавшей участью. — Буркалы вылупил. Вот-вот, глядишь, на снег выкатятся…