Чубыкин неторопливо поднялся из-за стола, вразвалку подошел к Маркелу. Невысокий, но коренастый, в плечах косая сажень, грудь просторная — как сибирский сундук.

— Кто такой будешь? — спросил гулко, как в бочку.

Маркел было начал длинно и несвязно рассказывать о себе, но Чубыкин прервал, обернувшись к сидящим за столом:

— Есть у нас тут кто-нибудь из Шипицина?

— Так есть, кажись, — отозвался все тот же георгиевский кавалер, — этот... ну, длинный такой, як коломенска верста... На днях в Косманку заявился...

— Покличьте.

Скоро, сломившись чуть не пополам, в дверь протиснулся детина, а когда стал выпрямляться — торкнулся башкой о матицу.

За столом засмеялись.

— Во це дак вымахал! — восхитился хохол. — Ну, прямо бесконечный, головы не побачишь.

— Шишкобоем ему хорошо: не надо на кедру лазить...

В парняге Маркел узнал вчерашнего плясуна, а еще — своего односельчанина Ваньшу Коробова, по прозвищу — Курсак. Вроде бы никакого отношения не имеет это прозвище к его росту, а вот, поди ж ты, прилипло...

Ваньша тоже признал земляка, закивал над ним колодезным журавлем:

— Никак, это ты, Маркелка?! А хтой-то сказывал — прижучили, мол, тебя в Омске... Иван Савватеич, да это же Маркелка Рухтин, припевки про кулаков складывать умеет... Во, послухайте:

Курсак и тут хотел было броситься в пляс, но Чубыкин остановил:

— Иди. А то упадешь — наделаешь дров... А ты раздевайся, поснедаешь с нами, — указал он Маркелу место рядом, потом поставил перед ним жестяную чаплыжку мутной сивухи. — Спробуем, што ты за солдат.

Маркел отхлебнул и поперхнулся.

— Не в коня овес... — выдавил он сквозь кашель.

— Дюже добра горилка! — захохотал красивый хохол.

— Молодец, — сказал Чубыкин, — и не приучайся пить ее, заразу. Это я спытал тебя — не балуешь ли?..

Однако и от двух-трех глотков сразу замутилось в голове: должно быть, первач, что синим огнем вспыхивает от спички. Тело стало легким, послушным, и хотелось обнять этих людей, выплеснуть всё, что накипело на душе.

Но Чубыкин грубо оборвал его:

— Много болтаешь, паря. Не люблю... Хороши вожжи длинны, а речи — коротки. Скажи лучше — можешь писать?.. Ну, эти... листовки всякие, обращения?.. Таки, штобы зажигали... Штобы, значит, по деревням их пустить, как пал по тайге.

— Дело привычное. В прошлом году, когда Советы создавали, десятки таких воззваний написал. Могу даже стихами, — похвастался Маркел.

— Нет. Стихами пиши лучше воззвания к своей зазнобе...

За столом рассмеялись. Маркел насупился: за мальчишку, что ли, приняли его здесь. А сами-то?..

Чубыкин остро глянул ему в глаза, словно угадывая, о чем он думает. Заговорил медленно, взвешивая каждое слово:

— Ты не серчай, парень. Вижу — другого ты ждал, когда к нам в Косманку добирался... Дед Василек, знамо дело, насулил тебе здесь золотые горы — умеет. Да и я ему так велел — верных людей собирать в одну кучу надоть. Но ты не спеши судить о нас дюже строго допрежь времени. Приглядись вначале хорошенько. Ядро-то здесь крепкое собралось, боевое, бывший советский актив, фронтовики-солдаты. На них вся надея, как говорится: были бы кости здоровы, а мясо нарастет. Но надо, штоб и мясо нарастало здоровое, мускулистое, — не жирок пустой, тем боле — не опухоль гнойная. Счас беда наша главная — безделье. Нечем пока заняться, руки не к чему приложить. А у русского мужика как? Ежели руки не робят, значит, глотка должна трудиться... Какие послабее — хоть и немного их, правда, — уже и сивухой баловаться зачали. Заметил, небось? Но это пройдет, как тока за настоящее дело примемся. Весна бы скорее...

Трудно приживался Маркел на новом месте. Его угнетала бездеятельность. Кипучая натура требовала выхода, а тут — на сотни верст кругом глухомань таежных урочищ да кучка людей, оторванных от привычных работ и забот и оказавшихся у черта на куличках.

Люди тосковали по дому, по семьям, а главное — действительно нечем было заняться, не к чему приложить досужие руки. Тем, кто с детства был приучен к охоте, жилось, правда, полегче: они целыми днями пропадали в тайге, иногда возвращались с хорошей добычею. Некоторые же, особенно из ближних деревень, частенько отлучались без ведома командира, тайком пробирались домой, а возвращаясь, волокли с собою, кроме домашней стряпни, лагушки и жбаны с самогоном...

Маркел видел, как трудно приходится Чубыкину, сунулся было со своим советом:

— Надо бы, Иван Савватеевич, собрание созвать да командира выбрать по всем правилам... Дисциплину воинскую ввести...

— Каку дисциплину, — махнул рукой Чубыкин, — пока дела какого-нибудь не будет — не будет и дисциплины... А для отряда народу у нас маловато, оружия — и того меньше.

— Вот и давай воззвания по селам пустим — сам же говорил. Придут мужики, никуда не денутся.

— Счас не придут. Да и пользы-то от них — пьяниц лишних плодить... Весны надо ждать...

Вот ведь как сложилось дело. Добровольно надел на себя хомут. Вроде бы и не понуждал никто, а случилось так, что стал ответчиком за судьбы людей.

Руководить людьми Чубыкину не приходилось сроду. Бывало, и в собственной-то семье не всегда дашь ладу, а тут... Правда, за себя он всегда был спокоен, не любил вилять и юлить, решения принимал хоть и медленно, зато бесповоротно, навсегда. Так, вернувшись с опостылевшей войны, принял он навсегда Советскую власть, помогал ей укрепиться в своем селе Межовке. А когда началась заваруха с Временным сибирским правительством и колчаковщиной, бесповоротно решил бороться за родную власть с оружием в руках.

Правда, не думал, что начнется это так скоро и даже, на его взгляд, нелепо.

А случилось вот что. В конце 1918 года в Межовку нагрянул из волости небольшой отряд белых милиционеров. Хотя и сынки кулацкие в большинстве, но все равно ведь — свой брат, мужики, а смотри, как безграничная власть успела испакостить людей. Налетели коршунами: сами и судьи, и исполнители.

Все село согнали в сходню — огромную пустую избу, похожую на амбар. Молодой мужичонка с курчавым пушком вместо бороды, — видно старшой, — взобрался на помост и сразу взял быка за рога.

— Гражданы! — завопил он в полной тишине. — Из Омску пришла гумага за подписью его превосходительства абмирала Колчака! Населению велено сдать все, какое ни на есть оружие и боевые припасы. Нам известно, што многие фронтовики притащили с собой винтовые ружья и боевые патроны. Сдать немедля! Сроку даю два часа! Через два часа штоб все оружие было здесь! — милиционер ткнул пальцем себе под ноги. — Кто не принесет — будем делать обыск и пороть шомполами... У мене все! Р-разойдись!!

Ошарашенная толпа некоторое время недвижно молчала. Потом кто-то робко спросил:

— А как быть с охотничьими дробовиками али берданами?

— Тебе што — плетью растолковать?! — взвился оратор. — Сказано было русским языком: сдать все оружие, какое могёт стрелять!

— И рогатку у сына отнять да приташшить? Тожеть стрелят...

— Молчать!! — подпрыгнул милиционер. — Запор-рю!!!

Толпа попятилась к дверям. Иван Чубыкин чуть не бегом кинулся домой. Изба его стояла на краю, у самой кромки бора. Дома никого не было: жена с ребятишками гостила у родителей, в соседнем селе. Только бы успеть собраться и улизнуть на время в тайгу, а там дело будет видно. Но собраться он не успел. Пока готовил лыжи да укладывал в дорогу заплечный мешок, в избу к нему ввалились двое милиционеров с винтовками в руках.

— Так я и знал! — заголосил недавний оратор. — Так мое сердце и чуяло! В бега собираешься, сукин сын? А мне ужо донесли, што у тебе винтовочка есть, да и гранатки имеются...