— Не донес, — сказал он горько. — Прости, не донес!

Потом он собрал камни и, как перед тем хоронил Ланну, похоронил и его подругу. Когда вознесшийся холмик полностью закрыл маленькое тело, Аркадий сел рядом с могилой. Надо было идти, спасение было недалеко. В нарядном голубом лесу уже не грозили разрывы времени, хроновороты и хронобои — еще тысяча шагов, и кончатся его страдания. Но у него не было сил сделать эти шаги. И не было желания искать спасения — так непреодолимо трудно стало добывать его.

Все же он заставил себя встать и пойти. Не шел, а плелся: тело стало тяжелым, в глазах все расплывалось. Споткнувшись на бугорке, он упал.

Теперь было хорошо. Он смотрел на серое небо: где-то на небе одна безжалостная Гаруна преследовала другую — он не видел их. Тихо шумела голубая листва деревьев, тонко пела оранжевая трава. Он закрыл глаза. Надо было заснуть, надолго заснуть.

До него донеслись голоса, кто-то с силой схватил его за плечи, потряс, кто-то целовал его щеки, со слезами говорил:

— Родной мой! Мальчик мой, скажи что-нибудь!

С усилием он поднял веки. Около него на коленях стояла Мария Вильсон-Ясуко, она тормошила его, по лицу ее текли слезы. Он не поверил, что это Мария: ее не могло быть здесь. Он не хотел отвечать на ее призыв, на ответ не было сил. Он перевел взгляд в сторону. Вокруг Марии толпились какие-то фигуры, он не узнал их. Только одна показалась отдаленно знакомой — она чем-то напоминала Асмодея. На нем был камзол средневекового аристократа, сломанная шпага, рожки, высовывавшиеся из кудлатой головы. Но это не мог быть киборг, тот был строен и элегантен, этот изорван, согнут, изможден — развалина, а не изящный кавалер.

— Мария, — прошептал Аркадий. — Миша Бах погиб. Я сам это видел…

— Нет, нет! — говорила она. — Миша жив, он с Анатолием на «Гермесе». Мы сейчас понесем тебя на корабль, там ты увидишь Мишу.

Аркадий вздохнул и потерял сознание.

Марс уходил вниз, таял в кормовых экранах. Корабль, разгоняясь на витке, неторопливо удалялся от планеты. Старт был тяжелым, и сейчас корабль вздрагивал всем корпусом, а броня его морщилась от вибрации. Двигатели, как четыре огненные осы, яростно жалили пустоту.

«А ведь я стал ждать катастрофы на каждом старте, — подумал старик. — Да, именно аварии, катастрофы. Я уже не верю машине, вот в чем дело. Теперь жди беды. Старый корабль, слишком старый. Скачет тяга, герметизация ни к черту. Автоматику вообще пора вышвырнуть на слом».

Он давно доверяет глазам и пальцам больше, чем электронному навигатору. Хотя и глаза уже не те.

Старик чуть дотронулся до клавишей пульта, слегка убрав выхлоп. Жалел он корабль? Да, но не только потому, что сам пилотировал его. Просто этот корабль был последней летающей машиной в околосолнечном пространстве. Как энтомолог, держа в ладонях редчайшую бабочку и даже зная, что ей не найти пары, трепетно очищает и расправляет невесомые крылышки, так примерно заботился о машине последний на орбите пилот.

Он будет на курсе через пять часов.

Старик сбросил ремни и поднялся. Его пошатывало, ноги затекли и ныли. Шаркая подошвами тяжелых ботинок, он вышел из рубки.

Дверь долго не открывалась, он подождал, надеясь, что механизм все-таки сработает. Но красный глазок над проемом бессмысленно мигал, словно забыл, что надо делать. Насупившись, старик взялся за штурвал ручного привода, недоверчиво взглянув на манометр. Если верить ему, давление за пределами рубки в норме. Провернув маховик, он толкнул дверь и перешагнул комингс.

«Никто на Земле не знает Пространства, как я, — думал старик. — Не знает, как его черные пальцы мнут титановые листы, словно хлебный мякиш, трухой сыплется броня под дыханием метеорных потоков. Никто не видел, как, повинуясь бесплотной пляске звездных излучений, корчатся тела мертвых космонавтов.

На Земле уже не в силах осознать великое одиночество странников Пространства, вкусивших плоти и крови Большого Космоса и отдавших свою, ставшую теперь камнем.

Космос нельзя любить, как моряки любят море. И ненавидеть тоже. Брызги волны, словно собачий язык, щекочут пятки, тайфун сапогом великана затаптывает в глубь корабли. Всему этому название — океан, и он живой, может, самый живой из всего сущего на Земле.

А Космос… Можно врезаться в атмосферу Юпитера, или любоваться солнечной короной на Ио, или месяцами висеть в пустоте без топлива. Но все то будет лишь мимолетными чертами, случайными капризами Пространства, непостоянного, как взгляд младенца. Невозможно впитать ощущение Космоса. Он слишком…»

Слабый звук оборвал мысли старика. Он напрягся, прислушиваясь. Минуты текли, все было спокойно. Старик передернул плечами.

Пожалуй, хватит. На этот раз придется изменить курс. Подойти к Земле, лечь на круговую — и вниз. Может, подлатают немного машину.

Старик не спеша отправился в кормовой. Близость двигателей напомнила о себе дрожанием стрелки на щитке радиометра.

Он не был на Земле семнадцать лет. Семнадцать лет в Пространстве, как минорные ноты, слились в глухую мелодию безнадежности. Оказалось, это страшно — стать последним в своем деле, на которое ушла жизнь.

Мир после Визита отринул многих, но старик не принял его сам. Что ж, тем хуже для него.

И долгие годы пустоты, отчаянных попыток горстки людей поддержать жизнь в умирающих кораблях, спасти угасающие базы в Системе, угасающие, потому что никому решительно стали не нужны.

А теперь пришла пора смирить гордыню, если он хочет сохранить свою ракету. К Земле!

Он слышал, они там научились диковинным вещам. Да, видимо, многое изменилось. Кажется, им стала почти не нужна техника. Но ему необязательно понимать это. Возвращение будет недолгим.

«Темна твоя дорога, странник…» Откуда эта строчка? Не вспомнить уже.

А ведь какие были корабли! Красивые, умные и сильные машины. На много классов выше, чем его. Тогда казалось, что недалек день, когда первый звездолет стиснет и размягчит застывшие цепи парсеков.

Старик с усилием откинул панель синхронизатора. Разброс тяги сейчас недопустим, раз собрался на Землю. Запросто можно угробить машину на финише, когда требуется филигранная работа рулями.

Он протиснулся внутрь. Так. Прикосновение, отжим, контрольная стрелка неподвижна, пошли дальше. Старик работал почти не задумываясь, машинально и четко, но без удовольствия.

«Я-а-а-а-у-у», — зашлась сирена в отсеках и умолкла, словно подавившись. Старик резко выпрямился, слишком резко. Золотые шнуры еще плясали в глазах, а он уже бежал по коридору к рубке. Толчок бросил его на переборку. Он больно ушиб плечо, но не упал. Даже не глядя на экраны внешних камер, он знал, что происходит.

По кораблю разнесся тонкий скрежет. Кто-то швартовался сейчас к его «Алкагесту», и это было невероятно.

Торопясь и путая от волнения очередность, старик защелкал клавишами, готовя корабль к встрече.

«Они прибыли на шлюпке, это точно. Но откуда ей здесь взяться? А может, пуста? Аварийная, с давно погибшего корабля. Автомат ее уцелел, и сейчас, рядом с „Алкагестом“, ожил и вспомнил функции. Хорошо, если борт не смял».

Все это быстро проносилось в его голове, и старик почти убедил себя, что шлюпка мертва, что никто не вызовет его с просьбой открыть шлюзовой люк. Он сидел просто так, без ожидания. Когда в дверь рубки постучали, старик поднялся не сразу. Потом вскочил и рывком распахнул ее.

Их было двое.

— Привет, — сказал старший. Он поставил ногу на порог и с улыбкой разглядывал старика. — Мое имя Стоур. Коллегу зовут Марич.

Он посторонился, и в проеме старик увидел лицо его спутника.