— Года-то мои какие? Семнадцати нет, — отвечала она, растерявшись. — Не обвенчают нас. Как же можно так…
— Без венца обойдемся! — сказал он решительно. — Вместе в Баку поедем. Договорились? Одна у нас дорога. Мы птицы одного полета…
— Вот и ты про птицу. Как дядя Юша. Он давеча тоже сказал: «Под одним небом, в одной стае двум лебедям жить…»
— О ком это он? Уж не о нас ли?
— Угадал…
— Надо же! Теперь и я готов зачислить странника Юшку в святые. Он правду сказал про лебедей-то. Святым, Дуняша, надобно верить. Веришь, а?
Дуняша прибрала под платок выбившиеся волосы, торопливо переплела косу, сказала просительно:
— Домой пора. Поздно уже…
Архип взял ее под руку, и они зашагали по дороге к селу. Домов впереди не было видно: они слились с ночным небом. И лишь одинокий огонек тускло пробивался сквозь черноту. Это светились окна калягинской избушки.
При новой встрече с отцом Дуни Архип отважился напомнить недавний разговор:
— Обещали вы, Архип Назарович, мне содействие в сватовстве. Не забыли?
— Сказанное слово назад в кадык не ворочается, — ответил Архип Назарович. — Сказывай, в какой дом свату идти? Всегда рад услужить добру молодцу.
— Идти никуда не надо. Прошу покорно руки вашей дочери, Евдокии Архиповны…
В конце февраля справили свадьбу. Тихой и скромной получилась у них свадьба — без сватов и шаферов, без венчания, без многолюдья трапезного. Архип Назарович попытался было пригласить на торжество единственного родича по линии жениховой — Ефима Ивановича Полякова, но тот и слушать не захотел, фыркнул презрительно:
— Ишь ты, этого еще не хватало — сморчка бакинского чествовать! Не захотел, как я просил, на богачке жениться, — будет теперь рваными портами трясти, голь разводить. На мой капитал пускай не зарится. Вычеркнул я из списка сынка Спиридонова, не значится он в родне моей отныне и на веки веков. Аминь!
Наутро после свадьбы Архип Назарович отвез молодоженов в Николаевск, на станцию.
Свое свадебное путешествие провели они в душном прокуренном вагоне, в толкучке пассажирской, в бесконечных пересадках с поезда на поезд, пока не добрались до Баку.
И началась для Дуняши городская жизнь, суетливая и непривычная. Поселились они в маленькой каморке, неподалеку от завода. Даже в самый солнечный день здесь стоял полумрак, было сыро и холодно. Молодые постояльцы, измученные долгой дорогой, обрадовались и этому пристанищу: какой-никакой, а все же свой угол! Архип возвратился на прежнюю работу, в горячий цех, а Дуняше помог устроиться на швейную фабрику. Первое время грязный и дымный город пугал ее неустанной сутолокой на улицах, разноязычной речью толпы, ураганными ветрами, поднимавшими с земли мусорный хлам и груды песка, сыпучего и мелкого, от которого даже в каморке не было спасения, дробным топотом лошадиных подков за окном на мостовой. Да и на фабрике, где не было ни друзей, ни знакомых, в беспрестанном машинном гуле и людском говоре Дуняша поначалу чувствовала себя затерянной, чужой.
Но прошло время, и в каморку стали захаживать гости — вначале это были заводские ребята, старые приятели Архипа, а потом и девушки с фабрики, с которыми познакомилась Дуняша.
По воскресеньям Архип нередко исчезал из дома на весь день. Дуняше было известно, что ходит он к людям, у которых прежде бывал с дядей Прохором. Ей тоже хотелось пойти к ним, но муж сказал, что они заняты там опасным делом и женщин не принимают.
В городе создавались рабочие дружины, и Архипа поставили во главе боевой десятки литейного завода. Литейщики тайком собирались где-то за городом, учились бросать бомбы, стрелять по мишеням из пистолетов и винтовок. Бомбы были самодельные — тяжелые плоские коробки, начиненные динамитом, и могли взорваться при малейшей встряске. Вот почему первое время рабочие упражнялись с незаряженными бомбами и лишь потом, когда наловчились кидать их далеко и метко, решили испробовать взрывчатку. Первым бросал бомбу Архип. Он отправил товарищей в укрытие и сам, со всей силой метнув коробку вперед, прижался к земле. Гулкий раскат прогромыхал в горах. Когда пороховой дым рассеялся, дружинники увидели на месте взрыва глубокую яму.
— Вот так бы да по самодержавию! — раззадорился Архип. — Мокрое б место осталось…
— Много бомб потребуется, чтобы царский трон расшибить, — озабоченно провел ладонью по бритой голове председатель стачечного комитета, наблюдавший за учениями.
— Да мы этих коробок! У нас на заводе — пара пустяков! Дайте нашим ребятам динамит, и тогда…
— Опоздал, братец, — перебил Архипа председатель. — Это задание мы уже поручили рабочим военного завода. Им, как говорится, и карты в руки. А вот заводскими ребятами тебе стоило бы всерьез заняться. Молодых надо к революции готовить. Отбери самых надежных, толковых парней и разъясни им, что к чему, какие задачи стоят перед пролетариатом…
Как и прежде, в субботние вечера молодежь собиралась у Архипа. Убогая, тесная комнатенка с их приходом сразу оживала, наполнялась веселыми голосами. Девчата и парни пели под гармонь, танцевали, смеясь и толкаясь вокруг стола. Поздно ночью Архип прерывал музыку, плотнее задергивал дерюгу на окне и просил Дуняшу с гостями придвинуться к лампе. Архип читал им вслух революционные книжки, которые остались от дяди Прохора, статьи из газеты «Звезда», где рассказывалось о кровавых злодеяниях жандармерии, расстрелявшей на реке Лене рабочих, о бесчисленных стачках, демонстрациях, митингах…
Заводские ребята сравнивали свою судьбу с положением тех рабочих, о которых писалось в газете, и выходило — повсюду трудовому человеку живется одинаково тяжко. И Архип разъяснял им, почему так происходит и каким путем надо идти, чтобы выбраться из нужды.
Кто-то из ребят разузнал, что в России будет выходить еще одна большевистская газета, которая даст рабочему человеку ответ на все вопросы.
— Нынешняя «Звезда», — сказал Архип, — выпускается раз в неделю, а та, говорят, будет ежедневная, но ей надо помочь — без средств газета не сможет выходить.
В ближайшую же получку друзья вручили Архипу деньги — третью часть своего заработка. В партийной ячейке, куда он передал эти трудовые рубли, ему сказали, что немедленно перешлют их в редакцию. А вскоре Архип принес в каморку газету с незнакомым названием «Правда».
— Наша газета! — Он с гордостью распахнул перед друзьями полосы, пахнувшие свежей типографской краской.
Вместе с газетами Архип получил от председателя стачечного комитета кипу прокламаций. Крупными буквами там был набран призыв устроить в городе демонстрацию, потребовать от заводчиков восьмичасового рабочего дня, увеличения зарплаты, оплаты за дни болезни… Листовки Архип раздал друзьям, и те пообещали, что завтра же, в канун демонстрации, разбросают их по всему заводу.
— Что же ты о швейницах-то забыл? — спросила Дуняша. — Дай и нам! Работницы не останутся в стороне…
Архип протянул ей целую пачку листовок, но предупредил, чтобы распространяла их по фабрике с оглядкой.
Вечером Дуняша радостная прибежала с работы, сказала, что на фабричном дворе затевается сходка, и потянула Архипа за собой.
Они пришли на фабрику, когда митинг уже был в самом разгаре. Сменив очередного оратора, на деревянный помост поднялась маленькая хрупкая девушка. Она боязливо глянула на собравшихся во дворе женщин и, взмахнув листовкой, заговорила негромким, тоненьким голоском. Слушая ее, толпа притихла. Волнуясь, она рассказывала о трудной жизни фабричных женщин, обездоленных и униженных, о произволе хозяина-фабриканта, который заставляет работать сверхурочно, а за труд платит меньше, чем мужчинам, о казарменных трущобах, в которых вынуждены ютиться больные матери с детишками… Голос ее постепенно набирал силу, креп, зазвучал гневно:
— Не хотим больше быть рабынями! Не хотим калечить жизнь себе и своим детям! Долой угнетателей! Наши фабричные женщины присоединяются к решению стачечного комитета — голосуем за забастовку, за новые порядки на фабрике! Да здравствует могучий пролетарский молот, который вдребезги разобьет цепи рабства и принесет свободу всем нам, женщинам, всему трудовому народу!
