Балда насыщает тело выпивкой. Он - всеядный. И уплетает вторую котлету. Кажется, он уже пьян. Ничего, когда халдей припрет ему счет, он моментально протрезвеет. Хотя для Балды этот пир - халява. Как и для меня. Правда я, думаю, уложусь рубля в полтора. Балда молотит языком уже полную ерунду. Только бы не начались слюнявые объятья, после которых хочется принять душ. Лелька тоже трещит без умолку. Нечего сказать, милая компашка: он без малого умен, она - без малого красива.

Обожравшаяся публика уже не вмещается на пятачке перед эстрадой и откаблучивает в островных пространствах между столами, да так жгуче, что из-под копыт - пыль, а в воздухе - прелые потовые накаты.

Балда нахлестался в приличное говнецо - и его тоже потянуло в жестокий пляс. До чего же это трогательное зрелище - танцующий в мятых брюках Балда. Колючая музыка подзуживает его, - и он успевает трясти мослами даже между тактами. А Лелька напустила на лицо томное безразличие, по-человечески вполне понятное: ее никто еще не пригласил потанцевать. Терпи, Лелька, терпи. Пригласят. Потом и аборт сделаешь. Ты не сомневайся: наши аборты самые лучшие аборты в мире. Только меня, ради Бога, не дергай - я буду тебе за это весьма признателен.

Балде, кажется, наступили на ногу. Точно. Застыл в негодовании, подыскивает в своих окостенелых мозгах эпитеты, которыми сейчас произведет залп в негодяя. Давай. Гена, разродись каким-нибудь убийственным ругательством. А кто же обидчик? Должно быть, вон тот модно остриженный молодой человек призывного возраста, в кричащем галстуке. Потерпи, любезный, сейчас Генаха намотает твой замечательный галстук на руку - и ты получишь в глаз. Генаха, а может, не стоит? Может - ну его? Этот косолапый, кажется, неплохо развит физически. Разумеется, ты - пьянее, и это неоспоримое твое преимущество, но все же лучше обругай его мысленно и тем удовлетворись. Нет. Балда пережевывает щеголеватого супостата мутным взглядом и, сдается мне, сейчас издаст воинственный клич. Паренек, подавленный величием и свирепостью неожиданного ворога, натужно улыбаясь, прижимает руку к груди. Раскаянье. Жидковат ты, паря, рано тебе еще шляться по ресторанам: тебя сейчас будут волтузить, а ты раболепствуешь. Поделом тебя отлупцует мой кореш Балда: не пресмыкайся.

Вышибающие мозги удары музыки - звуками музыки назвать это сложно прервались, толстый тапер объявил перекур. Наступает миг кровавой расплаты. Балда увесистыми, в нем явно нет такого веса, шагами приближается к окаменевшему обидчику. Я сейчас рухну в обморок: обидчик выше на полторы головы! Зато Балда пьянее. Начинаются китайские церемонии - полувнятное изъяснение и дружное жестикулирование. Двинь ему. Гена, промеж глаз, а то он кочет и на елку сесть - и задницу не оцарапать. Боже, как меня размотало от этого шампанского. Препаскудное состояние. Сейчас будет драка. Оп-па! и брызнут стекла витражей. Ап! - и с перевернутых столов со звоном повалится посуда. Кажется, это самый дурацкий день в моей жизни. Впрочем, нет, моя оскотинившаяся личность с ампутированной памятью наверняка бывала и не в таких переделках. Ну, что там, на поле брани? Вперед, на мины! Модно-галстучный наступатель на ноги, одной рукой продолжая вибрировать у грудной клетки, вторую подсовывает колесом под локоть Балде - и ведет его к столику, за которым сидят двое - парень и девчонка. Балда плетется размякшей, совсем не воинственной поступью: видимо, они идут пить мировую. Да, в умении улаживать конфликты со стороны ногоплющителя чувствуется рука мастера, но не длань ремесленника. А Балда - каков либерал? Лелька ерзает на стуле. Не дергайся, девочка, сейчас твой братец поможет ребятам допить графин и приползет обратно, ведь здесь еще тоже осталось. А потом ему захочется пропороть иглой вену, и если он сделает это - его увезут в реанимацию, да только, боюсь, он не дотянет до тамошней кушетки живьем. Он тактично умрет в машине, украшенной красным крестом. А тело его сожгут в крематории. Но ты не печалься, детка. Главное - ты береги себя. Девятнадцать - такой возраст, когда впереди - больше, чем позади. А вот и родственник твой шкандыбает. Да не один - с наперсниками. Побратались уже. Выхлестали, видать, последнюю каплю со своею стола - потянуло магнитом к нашему. Эх, замаял ты, Геша, противоречивостями своей многогранной - как стакан за семь копеек - натуры. То морды бить, то вдруг хлебосольство какое-то болезненное.

Балду при ходьбе уже побрасывает по флангам.

- Стар-рик! - мелет. - Эт-та знаешь - кто? Лелька, знаешь - кто эт-та так-кие? а? знаете?

- Неужели, - спрашиваю, - дети лейтенанта Шмидта?

- А? не-е. Эт-та - дети Соединенных Штатов Америки, пон-нял? Из Калиф-форнии. Во-такия реб-бята, я тебе гов-ворю!

Он звонко хлопает по лопатке недавнего своего обидчика, выдергивает из-за соседнего столика стул.

- Садитесь, ребята, счас я все устрою.

Исчезнув на полминуты, - посерьезневший и частично протрезвевший Балда приволакивает еще один стул и рассаживает собутыльников. Они уже порядочно замурцованы, в глазах - влажная стеклянность, но манеры, вроде, не казарменные. Девушка - обаяшка незамысловатой внешности, на лице нет этих безумных сугробов из косметики, на голове не лохматая шапища - гладкая луковица. Шея - красивая, долгая, кожа на ней белая, чистая, гладкая. На бугорках ключиц кожа более тонкая, натянутая - шелковисто блестит под сильным потоком света из хрустальных люстр. И улыбка - загляденье. Люблю такие улыбки. В них нет навязчивости и юродства, но они в меру наполнены пиететом к собеседнику. И к себе - тоже. Парни улыбаются, но суше. Один альбинос с красноватыми белками глаз (интересно, от природы это или от водки) лупает бесцветными ресницами, словно ничего не понимая и дожидаясь, когда, наконец, ему все объяснят, другой - тот самый, в базарном галстуке холеный лось с могучей грудиной и шарнирными ножищами. Правильно Балда сделал, что не прыгнул на этого убийцу, такой бы вмиг хребтину сломал. Ему даже можно наняться боевиком в авангард бизоновских громил - запросто пролезет вне конкурса.

- Прикидываешь?! - шпарит Балда, - они по-русски ни бельмеса. Я этому козлу хотел хлебальник расквасить, а он потащил меня рюмку мира махнуть. И все повторяет "рашен уотка, рашен уотка - о-о-о!" Насыпал мне полфужера, я жахнул, а это кубинский ром. Вонючий как не знаю что. Зато белый и крепкий. Халдей их, видно, напарил: притащил это поило вместо водки. Они ж слышали, что в России водка клевая,- ну и заказали, а халдей видит - не въезжают люди, вот и опустил. Ром же дешевле.

Быстро, удивительно быстро - так, что никто не успевает опомниться,Балда в несколько забегов переносит посуду с покинутого нашими гостями столика, успевает обо всем договориться с официантом и уже провозглашает тост за счастливое знакомство. Расторопный халдей, чей живот начинается от неопрятной бабочки и, туго колеблясь в белой рубашке, закругляется к паху, приносит две бутылки водки в ярких этикетках, облепленных медалями. Браво, Геннадий! Вот это по-нашему. Проявим русское гостеприимство из чужого кармана.

Похоже, это действительно американцы. Ничего вроде субъекты. Улыбчивые и, хоть и пьянющи,- не агрессивные. Но по-нашему - ни в зуб ногой. Как и мы на их новоанглийском. И все-таки друг друга понимаем. Больше всех понимает, разумеется, Балда, он - самый пьяный. Я вообще помалкиваю. Объясняются на пальцах, словно немые, а еще и мычат чего-то. Так. С географией, иллюстрируемой вилкой на скатерти, покончено. Теперь - о политике. Спасительная тема. Выручайте, политические деятели.

- Стальин,- тщательно выговаривает, нахмурившись, альбинос.

- У-у-у! - недовольно гудят его соотечественники, покачивая головами и направляя большие пальцы рук в пол.

- Брьежниев,- с неменьшей нахмуренностью.

- У-у-у! - неменьшее недовольство. Пальцы - в пол.

- Горбачьев! - едва ли не восторженно и уж явно просветленно.

- О-о-о!!! - ликование. Пальцы дружно - в потолок. Тост.

Какой наив, ребятки, какая трогательная доверчивость. Я от вас этого не ожидал. Чем же он вас так умаслил, наш Новый Учитель, новоявленный Спаситель Мира, какими такими обещаниями? Вы же умницы, вас должно быть трудно облапошить. Хотя, помнится, у ваших папенек и Сталин был когда-то "о-о-о", и Хрущев...