– А вот и нет! Мы будем дружить до конца жизни и потом тоже! – И Саша радостно побежала вперед по берегу, оглядываясь, улепетывая задом наперед, мелькая как цветное пятнышко на коричневой маслянистой поверхности, которая была морским дном.

Валя собиралась прогуляться, пусть и без особого желания, без радости, преодолевая боль в левой ноге, проклиная ортопедов, плоскостопие, искривление большого пальца, воспаление фаланги, болевой синдром, а заодно лишние килограммы, которых за шестнадцать лет жизни во Франции прибавилось столько, что в зеркало и мужу в глаза смотреть тошно; проваленную карьеру, на ладан дышащий брак и предательскую реальность, в которой ну никак не удается устроить нормальную жизнь. Если кого-то Валя и винила в Сашиных проблемах, то только себя и мужа.

– «Ну и семейка?» Психолог сказал тебе «ну и семейка?» Ну и психолог!

– Между прочим, я с ним согласна!

– То есть, по-твоему, это мы виноваты в том, что она такая?

– Что посеешь, мой дорогой. Сколько раз ты уходил из дома? Помню, одно время ребенок даже толком не понимал, кто его мама, боже мой!

– Хватит чушь пороть! Тебе что – жир в голову ударил?

И так далее, и так далее, и так далее.

Выяснение отношений, вопли, оскорбления и хлопанье дверьми давным-давно стали привычными условиями существования некогда счастливого семейства. Хотя и теперь иногда они были счастливы. Но каждый по отдельности, каждый в свое время, и только потому, что человек физически не способен изо дня в день себя изводить. Подвергни организм длительной пытке, и мозг отключится. Ведь даже самое депрессивное сознание самого несчастного человека на земле не может оставаться неизменно депрессивным каждую секунду бесконечного времени. Светлая мысль все равно промелькнет. А дальше – можно ее давить, сколько влезет.

Валя отчаянно верила в психологов, в смену обстановки, в обливания холодной водой по утрам, в пользу бананов и горячего шоколада, духовных практик, творчества, дружеской поддержки, любви и даже в Бога. Сложно вообразить себе что-то, во что Валя не верила, хотя здравого смысла, рациональности, практичности, а также изрядной доли цинизма ей было не занимать. Но настроение и веяния моды менялись, и хоть за какую-то ниточку хотелось держаться.

– Родив ребенка, ты теряешь право быть пессимистом. Такие дела, – хмыкнула Валя, разговаривая по скайпу с Ниной накануне вечером. И Нина поняла ее в меру опыта, в очередной раз про себя отметив, как интересно слушать Валю и какими бессмысленными всегда кажутся ее советы.

Прогулка не задалась. Деловой, но медлительный – даже в будний день, даже в самом сердце Дефанс, среди офисов, башен и стекло-тефлоновых небоскребов, в которых столько окон в мир, что стыдно не видеть дальше своего носа любому прохожему – Париж казался Вале игрушечным домиком, несовременным, стареньким, лишь подделывающимся под мировую столицу. И она сама, и ее семья внутри этого игрушечного пространства тоже были вынуждены подделываться и ломаться, равняясь на смутный образ настоящего идеально сконструированного мира.

– Так зачем вы купили столько персиков? Если вы хотели персиков, надо было просто сказать…

– Что ты к ним привязалась! Что купили, то купили.

– Но зачем зря деньги тратить! Нина их с таким трудом заработала!

– Как будто ты что-то понимаешь в зарабатывании денег…

Юра бесился и краснел, был готов в любой момент перелиться через край, как вскипевшая вода, в которую он по утрам регулярно забывал класть яйца, и она выкипала, а на следующий день все повторялось; и он уже не знал, какую роль играет в череде нелепых событий и в странных отношениях, невыносимых, но по большому счету единственных в его жизни; Валя бледнела, зеленела, синела, тряслась, с трудом обращала обиду в шутку, чтобы устроить скандал позже, когда девочки уснут. Но они не спали и слышали все слова.

– Персики! Не могла прицепиться к чему-нибудь другому?

– А ты?

– А что я?

– Ты хамишь по любому поводу… Я была депутатом! На минуточку!

– А ведьмой осталась на всю жизнь…

Нина лежала в комнате над спальней Кругловых и надеялась, что лучшие друзья родителей друг друга не поколотят.

Вскоре Саша в соседней комнате, через коридор от Нины, стала плакать и звать маму. Ей было страшно, хоть она и не могла объяснить, чего именно боится. Просто боялась – то ли темноты и ночи, как многие дети, то ли пиратов, которыми пугал Юра, то ли страшных снов, то ли быть одной – и не засыпала, пока Нина или мама не приходили, не ложились рядом с ней в кровать и крепко-накрепко не обещали дежурить до утра.

Широкие металлические ворота, за которыми прятался стеклянный параллелограмм, мечтающий внезапно превратиться в дубайский Бурдж-эль-Араб – подобно кривому зеркалу, искажали половину площади Дефанс – от пупка до неба. Валя ввела код и распахнула калитку, прошла по двору, мысленно ругая себя за то, что не вынесла мусор перед школой – теперь придется подняться и спуститься снова, Саша-то ведь по хозяйству никогда палец о палец не ударит. А зачем? Если мама вечно все делала за нее. Холила и лелеяла – совершенно напрасно – но с упорством маньяка и поныне продолжала сдувать с дочери пылинки.

В бардаке, из которого состоял быт Кругловых – в каждой из трех комнат можно было шею сломать, споткнувшись о груды книг, отвалившуюся ножку стула, забытый на полу утюг, рассыпанные яблоки, чьи-нибудь туфли, не убранные с января месяца сапоги, сваленное в кучу грязное белье, которое не влезло в ванную комнату, потому что она с ноготок или потому что кто-то не постарался – Валя не сразу заметила записку на кухонном столе.

«Я ушла из дома. Навсегда. Не надо меня искать. С.»

– Уходить из дома очень дорого. Так что к ужину вернется, не беспокойся, – сердито сказал Юра, недослушав речь супруги. – Она наверняка у кого-нибудь из друзей.

– А я и не беспокоюсь… Почему-то… Но у нее нет друзей, – Валя помолчала. – Такое ощущение, что она специально выкинула этот номер прямо перед нашей поездкой. Чтобы мы остались.

– До вечера мы ее найдем. Представляю, как тут Нина с ней повеселится.

– А вдруг она и правда хочет, чтобы мы остались?

– Не хочет. Она нас терпеть не может.

В кафешке за углом Сашу точно никто не собирался искать. Разве что мама пройдет мимо и заметит ее в окне с чашкой кофе и учебником по географии, который, как и все прочие в последнее время, открывался и закрывался сам собой. Если Саша что-то и читала, то практически неосознанно. И отмена таблеток не помогала, и аптека около Люксембургского сада на улице Вожирар, где упорно не смотрели на дату в рецепте, а рецепт возвращали покупателю, зря простаивала.

Допив четвертую чашку за день черного кофе и почувствовав, как давление подскочило, а пульсация в голове постепенно стала перебивать мысли, Саша поднялась и пошла к выходу. Голод мучал ее уже пару часов, но денег осталось мало, к тому же, есть в общественном месте Саша не хотела. Она бы заперлась в заброшенном сарае, но сараев, сколько ни смотри по сторонам, в районе Дефанс не обнаруживалось.

На голодный желудок путешествие по Елисейским полям до Георга V напоминало плавание на корабле. Сашу слегка качало, время от времени она натыкалась на препятствия, на ледяные глыбы или на скалы в виде людей. Глубоко ввинчиваясь в толпу, она теряла штурвал, позволяла волнам бить в лобовое стекло, и неслась вперед – не сама, но как будто заведенная и подталкиваемая другими. Люди вокруг спешили, сочились потом, шумно дышали, оставляли за собой шлейф нерастраченной энергии, которая вступала в реакцию с невидимыми движениями города и пинками гнала Сашу вперед. Тур по магазинам, тур по кинотеатрам, тур по закусочным и, словно по расческе с частыми зубцами, по рядам узких улочек, ответвляющихся от сонной артерии Парижа.

Наконец остановка – мир, кружившийся горизонтально, закружился вертикально, подобно воронке урагана в Алабаме. Пластиковый пакет с двумя мокрыми горячими гамбургерами; тремя большими порциями картофеля фри, на котором соль впитала жир и висела золотыми слитками; упаковками китайского соуса и кетчупа; сухим шоколадным маффином; жжеными куриными крылышками и хлюпающим от жаркого соседства мороженым – развалился возле гигантского мусорного бака в тупике на задворках улицы Жоншон. Рядом с ним Саша опустилась на мостовую и прислонила затылок к серой твердой поверхности, заляпанной не то отходами чьей-то кухни, не то блевотиной вчерашних алкашей. Спутанные, но чистые и блестящие светлые волосы, неаккуратно подстриженные лесенкой, почти не прикрывали уши, поэтому и шеей, и мочками Саша чувствовала шершавую стенку мусорного бака. Минута, чтобы отдышаться – затем девочка накинулась на еду. Как сумасшедшая, она заглатывала канцерогенный рай, почти не жуя, впихивая в себя кусок за куском, выплевывая то, что валилось изо рта – эти коровы гуляли по альпийским или австралийским лугам, а может, блеяли в конюшне у какого-нибудь сумасшедшего фермера; эти генетически модифицированные помидоры созревали в парниках в пригородах Парижа или на деревьях в соседнем дворе у парня, что выращивает марихуану; этот китайский соус варили тысячи машин, простерилизованных и харкающих горячей водой, или тысячи наемных работников-негров, нанятых вождями китайской промышленности; эти крылышки отрубили у куриц или слепили из остатков потрохов, склеили, искупали в специальной пробирке, превращающей углеводы в протеины, а ребро – в женщину. Саша на секунду прекратила есть и уставилась на стену дома напротив. Из ромбовидного окна первого этажа на нее смотрело бледное лицо мальчика с голубыми глазами. Он казался угрюмым или заторможенным, темная челка проводила черту над суровым взглядом.