Вдалеке, перед фронтом, суетятся политруки, которые говорят что-то, но неразборчиво – по причине ветра, который раскачивает с неустанным скрипом жестяные щиты на краю плаца.

Но не важно, что говорят политруки. Их слова все время одни и те же. В их глазах можно прочесть силу свирепого божества и наглость трутня, который делает карьеру, заставляя других работать. Один из них кричит: «С сегодняшнего дня начинаем работу на час раньше! С этого момента все приступаем к работе!»

Откуда-то справа от паутины лесов, которые достают до неба, поднимается над горизонтом край солнечного диска. Тысяча восемьсот военных, которым в грудь ударила волна света, резко поднимают головы и кажется, что их лица купаются в огне.

Идеальный строй, как стена, встречает поток лучей, и утренний свет разбивается об эту стену на миллионы радуг, которые вспыхивают на латунных пряжках. Словно рука фараона-бога Аменхотепа вдруг схватила весь фронт из тысячи восьмисот и повернула его лицом к солнцу. И словно так и ждешь, что тысяча восемьсот человек возденут руки к небу и воскликнут: «О Ра!»

Командиры батальонов отдали приказ об уходе командирам рот, а те громко передают его нам, командирам взводов. Тысяча восемьсот человек двинулись маршем к стройке. Мы обходим немного левее и направляемся к дороге, ведущей к отметке, на которую нас распределили. Слышатся крики тех, кто отстал и потерял свой взвод, призывы старших унтер-офицеров, распоряжения капитанов. На середине пути меня догоняет сержант Бондря, который говорит мне:

– Товарищ лейтенант, товарищ командир роты приказал, чтобы вы шли с взводом каменщиков на отметку «12», в сектор лейтенанта Ленца Василе.

– А на мое место кто пойдет?

– Взвод товарища лейтенанта Вэкариу.

– Но это неправильно! – кричу я. – Мы работали два дня с моими каменщиками, чтобы приготовить леса и опалубку для штукатурных работ! Сегодня мы должны были наконец взяться за работу. Другие придут на все готовенькое? А мы что будем делать?

Взвод каменщиков-призывников заволновался, и несколько военнослужащих протестуют. Сержант Бондря кричит:

– Ух, у товарища лейтенанта Ленца то же самое! Мало того, он вчера даже принялся за штукатурку. Так что вы в авантаже. Вы берете половину нормы уже сделанную!

Солдаты, которые навострили уши, одобряют:

– Верно, товарищ лейтенант! Он прав! Пошли быстрее, пока эти не раздумали!

– Хорошо! Сделаю, как вы хотите! – кричу я, признавая, что они правы. – Пусть выйдут вперед те, кто знает дорогу к участку Ленца! Чтоб через три минуты я вас видел на площадке! Быстро! Пока не пришел другой приказ!

Солдаты оживляются и с большей надеждой двигаются дальше. Бетонщики быстро занимают место в строю. Каменщики, идущие далеко впереди, во главе колонны, и повеселевшие от мысли, что из всей чехарды с приказами, которые один постоянно противоречит другому, мы неожиданно оказались в выигрыше, начинают петь:

Мой взвод рассеян по разным рабочим точкам. На минуту задерживаюсь наверху, на одном их наружных лесов. Город раскинулся у меня под ногами. Проспект Победы Социализма, законченный на семьдесят процентов, прорезает весь центр своей вереницей фонтанов. Министерства и жилые корпуса выглядят, как игрушечные кубики.

Вдали виден силуэт гостиницы «Интерконтиненталь». Если глядеть отсюда, с высоты, то зрелище не лишено величия и великолепия, но мне становится грустно, когда я думаю, что мы делаем все это без радости, без воодушевления или страсти, а с болью, страданием и смертью. Почему? За что? «За что?/Дрожит земля/голодна,/раздета./Выпарили человечество кровавой баней/только для того,/чтоб кто-то/где-то/разжился Албанией./Сцепилась злость человечьих свор,/падает на мир за ударом удар/только для того,/чтоб бесплатно/Босфор/проходили чьи-то суда»[19].

Что осталось от всех вопросов Маяковского, от всех волнений Ленина и от всех надежд Маркса? Как сильно деградировал наш мир по сравнению с миром Робеспьера, Сталина, Мао! Давно исчезли кровожадные динозавры, которые властвовали над землей, а их место заняли отвратительные крысы, ядовитые скорпионы, тараканы-людоеды. Законы эволюции казались хорошими, машина мира двигалась, Дарвин сидел за рулем, но мир не шел в том направлении, которое он указывал, не самые сильные и умные руководили миром, и не самым добрым предстояло унаследовать Землю! Иисус ошибся!

Маркс тоже ошибся! Моей родине никогда не суждено было стать страной рабочих и крестьян!

И Маяковский ошибся! Сегодня человек зло кусает человека не за то, чтобы через Босфор проходили военные суда, а для того, чтобы в будущем году продвинуться по службе и получить чин подполковника, или более высокую зарплату, или жалкую премию по случаю Дня Республики!

Мы были презренными пигмеями коммунизма! Титаны повымирали давно! Куда мы идем? И все эти сооружения – о чем говорят? Что мы пытаемся сделать великие дела, имея маленькие души. Пытаемся обмануть себя, будто у нас призвание демиурга. И когда мы видим свои удлиняющиеся тени на земле, то не понимаем, что они растут не потому, что мы поднимаемся выше, а потому, что солнце опускается на небе к западу.

Гляжу на город, который расстилается у меня под ногами, и думаю обо всем этом. Почему я думаю? Я солдат, простой солдат! Солдат не должен пытаться размышлять о проблемах мира. Он должен лишь подчиняться приказам – не важно, ведут ли они его к победе или к смерти! Солдат имеет право лишь петь в строю или умереть! И если Родина пошлет меня на фронт, я пойду, если пошлет меня на учебу, пойду, если прикажет мне разрушать здания и города, я их разрушу, а если поставит мне задачу строить дворцы, я их построю.

Родина – превыше всего. Превыше всего наше государство, которому ты должен быть предан. Но что, если ты предан государству, а оно тебе больше не предано?

Спускаюсь по лестнице. Я нахожусь в Корпусе В. Помещения, как везде, огромны, у них мощные стены, еще не оштукатуренные, выложенные из специального пористого кирпича, который разбивается на осколки, как фарфор, если по нему ударить. Каменщики называют его «боярским кирпичом». Красный, как кровь, он совсем не имеет дефектов.

Повсюду видны деревянные леса и дощатые настилы, испачканные известью и штукатуркой, рваные мешки с цементом и гипсом. Ничто не закончено, и интерьеры похожи на пещеры, колодцы для лифтов, которые должны привезти, зияют страшными провалами. За отсутствием ступенек, поднимаемся и спускаемся, упираясь ногами в доски, прибитые прямо к бетону.

Местами из стен высовываются усы из железных прутьев толщиной с палец, назначение которых пока состоит, кажется, лишь в том, чтобы ранить невнимательного прохожего.

Пересекаю комнаты, помещения, огромные залы. Иногда встречаю кого-нибудь, иногда – нет.

Здесь целая вселенная, мир. В некоторых местах идет работа, циркульные пилы с зубчатыми дисками мгновенно перерезают толстые доски или распиливают на части огромные деревянные брусы. После этого отпиленная часть падает, диск еще некоторое время вращается, издавая металлический стон, который растворяется в воздухе; надо мной тонко проплывает запах смолы, разогретой от трения металла о дерево, солнце проникает через высокие окна без рам и стекол, люди говорят глухим голосом, где-то раздаются удары молотка, вокруг тепло, и если закрыть глаза, то кажется, что я нахожусь где-то в деревне, где нанятые мастера чинят крышу, прибивая дранку.

В других помещениях царит непроглядный мрак, оконные проемы закрыты панелями, которые мешают доступу света, застоявшийся и сырой воздух, насыщенный зловонным запахом, ударяет тебе в лицо. Огромные крысы в одиночку или целыми стаями перерезают дорогу без всякого стеснения. С лесов иногда раздается стук молотков, внутренние пустоты его подхватывают, разнося по всем этажам, слышатся крики, скрежет цепей, гром ведер, ударяемых о леса.