Командиры взводов и рот должны также докладывать о своем присутствии в ходе отдельных летучек: в 5 часов утра, в 5:30 и на собрании командиров взводов в 9:00.
Один раз в неделю, обычно в четверг, проходит общее собрание кадров части. Это собрание может продлиться и четыре часа. Периодически в казармах проводится общая перекличка, когда пересчитывают, как «зернышко к зернышку», кадры и солдат. Это продолжается около часа. Со своей стороны, командир части может приказать созвать собрание всех кадров. Если он сделает это ночью в 1:00, еще лучше. Это значит, что он энергичный и бдительный командир!
В тюремных колониях на Острове Дьявола перекличка заключенных не проводилась, как о том говорит ПапиИон[17]. В ГУЛАГе Солженицына заключенные созывались на собрания самое большее два раза в день. В Освенциме была только вечерняя перекличка. В тюрьмах Таррафала[18] или в Синг-Синг, на великой реке Гудзон, перекличка заключенных никогда не делается, а только бегло проверяется их присутствие в камерах.
В Румынии, в колонии «Уранус», в один день проводятся девять собраний с кадрами и три собрания со всей частью. Командира взвода или роты могут позвать ежедневно на десять и даже двенадцать собраний и перекличек.
Чья-то умная голова нашла метод предотвращения любой мысли об уклонении от распорядка дня, собирая офицеров и младших офицеров каждые два часа и пересчитывая их. До приковывания кадров цепями к лесам и печам для обжига извести или к железным кольцам, торчащим из бетонных стен туннеля, остается лишь один шаг. И разве было бы что-то постыдное в том, чтобы сделать и этот шаг? Молодых американских рекрутов, которые поступают на флот, разве не привязывают веревками к поручням на палубе судна в первый день, чтобы они не упали в океан? Разве русские не делают то же самое на подводных лодках с их рекрутами, которых охватывает паника при первом погружении? А активисты гринписа? Разве они не приковывают себя цепями к контейнерам, которые содержат радиоактивные отходы?
Без четверти семь перекличка закончилась. Строю в колонну взвод и веду его на плац. Перед нами высится Холм плача, не очень высокий склон, обвалившийся наполовину, по которому идет путь на стройку. Летом дорога покрыта толстым слоем пыли, а осенью – не менее толстым слоем грязи. Это, впрочем, единственные две вещи, которые имеются в изобилии на нашей прекрасной социалистической родине, и из них каждый может взять себе столько, сколько ему захочется, без всяких ограничений, без апробаций, предварительной записи или карточки.
Сгруппированные по частям, батальонам и ротам, военные молча ждут в холодном свете утра. Военные части корпусов В и С и все батальоны с юга колонии собрались на огромном плато притоптанной земли, лицом к стройке.
Батальоны, дислоцированные в периметре «печальных» Карпат и входящие в состав 2-й Бригады, уже выстроились. Воинская часть 02386 подполковника Станку занимает центр фронта, а на правом крыле находится воинская часть поменьше, фактически ядро в/ч 02394, которая будет сформирована в будущем году. Командиры трудовых взводов выдвинуты на три шага перед фронтом. Впереди них командиры рот, а дальше, на девять шагов перед фронтом, находятся командиры трудовых батальонов. Униформа у всех одинаковая: та же поношенная блуза цвета хаки, тот же старый плетеный веревочный или кожаный ремень с желтой латунной бляхой, на которой блестит герб со звездой и колосьями нашей Республики, те же брюки, те же стоптанные ботинки, та же каска строителя на голове. Ни у офицеров, ни у младших офицеров нет воинских знаков отличия. А если б они существовали, то от них не было бы никакого толку. Мао был прав, когда отменил воинские звания в китайской армии.
Лица людей кажутся серыми, каски на головах затемняют их лица еще больше, но, как ни странно, лица эти хранят спокойствие и смирение. Тысяча восемьсот военнослужащих стоят молча под небом, ожидая восхода солнца, так, как ждешь на фронте в траншее утреннюю атаку неприятеля: с покорностью перед тем, что тебе суждено.
Они стоят в строю небритые, усталые, с неподвижными лицами, как будто ожидая боевой приказ, который не поступает. Даже возбуждение политруков затихло. На фоне неба виднеется колосс Дома Республики, затерянный в чаще строительных лесов. Веет утренний ветерок. Трехцветный флаг от ветра развевается наверху, в небесной тверди. Он поднят на последней отметке стройки, поверх паутины лесов, водружен там, как знамя победы на стенах покоренной крепости и потом спешно покинутой. Все эти люди смотрят на него в неподвижной тишине, но в их лицах я не вижу ни энтузиазма, ни подъема.
Солдаты смотрят на незаконченную огромную цитадель из бетона и стали, которая возвышается перед ними на фоне неба. Взвешивают мысленным взором огромные каменные колонны, наполовину одетые в мраморные плиты, лестницы, которые восходят к облакам тысячами ступеней. Невозмутимо ждут, скованные законами железного подчинения. Ни какого-либо удивления не видно на их лицах, ни какой-либо искорки интереса. Как будто смотрят на что-то знакомое.
Тысяча восемьсот военных слушают новое решение руководства о входе на стройку и начале рабочего дня на один час раньше, чем прежде. Они равнодушны к словам командира. И гигантское сооружение, находящееся перед ними, их не впечатляет – так же, как, возможно, пирамида Хеопса и Сфинкс не впечатляли рабов, которые трудились над их возведением. При виде этих людей у меня такое ощущение, что не время проходит над ними, а они проходят над временем.
На лицах солдат я вижу то же спокойствие, которое привлекает мое внимание в каждом новом контингенте, который поступает сюда на работу каждые шесть месяцев. Потому что солдаты меняются, а мы, офицеры, остаемся. Эти мои солдаты тоже уедут в один прекрасный день, потом придут другие, а потом уедут и те. А я останусь. Контингенты за контингентами будут приходить и уходить, появляться на «Уранусе» и исчезать с «Урануса», только я буду оставаться один здесь и никуда не буду уходить, как одинокий бог на своем небе; и иногда партии военных, недавно прибывшие сюда, приближаются ко мне с улыбкой и говорят мне, что им рассказывали обо мне военнослужащие из других партий, которые уже побывали здесь, мое имя переходит от человека к человеку, и я чувствую, как меня таким образом касается крыло бессмертия. И мне кажется, что я останусь здесь на тысячи веков, что однажды Дом Республики достроят, солдаты разъедутся, а я буду замурован в его катакомбах, подобно древним строителям фараонов, чтобы охранять его в вечности и чтобы о его тайнах не узнал никто.
Солдаты ни о чем не спрашивают. Как будто они видели своими глазами все чудеса света и построили своими руками все города Земли!
Как будто бы они переходили из века в век одновременно с шумом времен, пронизывая его кавалькады, мигрируя из эпохи в эпоху.
Как будто бы они построили Сфинкса и пирамиды в Гизе, Борободуре, дворец Хубилая, сады Семирамиды, Вавилон, Колосса Родосского, Мачу Пикчу, Город Поднебесной империи, термы Каракаллы, небоскребы, гидростанции и железные дороги всего мира! Кажется, что они познали все закрепощения в истории: рабство Рамзеса и Сети, Хаммурапи и Тимура, рабство Рима и Афин, Шаха Джахана и его красавицы-жены Арджуманд Бано Бегум. Что может значить еще одно закрепощение в масштабах вечности?..
Как будто они мостили своими руками все дороги, которые опоясывают Землю, как будто они воплотили в жизнь мечты о памятниках и цитаделях, проекты фортификационных сооружений и храмов, которые пережили своих гениальных архитекторов, таких, как Мимар Синан, Устад Иса, Инени, Калликрат и Хемиун. Они были пленниками всех династий, но между ними и династиями продолжает жить вековая вражда, которая разделяет властителей и угнетенных. «Потому что рабы, измученные трудом, ненавидя этих царей за их тиранию и несправедливость, хотели вырвать их трупы из могил и разорвать их на куски постыдным образом» (Диодор).
