«Нет, он всё-таки воспитывался среди простолюдинов, — всякий раз думал Хайнэ. — Иначе откуда такие замашки?»

Однажды он решился задать не дававший ему покоя вопрос вслух.

— Расскажи о своём детстве, — попросил Хайнэ. — Как ты жил? В какой семье родился?

— Не помню, — равнодушно ответил Хатори.

— Как это не помнишь? Вообще ничего?!

— Помню, как увидел тебя в саду под деревом. Как мы ехали в Арне. А до этого — нет, ничего.

— Такого не может быть! Детские воспоминания забываются, но тебе тогда было лет тринадцать, не меньше!

— Ну, не знаю. Я говорю тебе, как есть.

Поначалу Хайнэ решил, что Хатори просто не хочет ничего ему рассказывать, и несколько дней после этого разговора злился и обижался, однако потом всё-таки пришёл к другому выводу.

Названный брат в принципе никогда не лгал. Не потому, что считал честность особенной добродетелью, а потому, что попросту не желал утруждать себя такими вещами, как лесть, притворство и попытка казаться в глазах окружающих лучше, чем ты есть на самом деле — по крайней мере, так это выглядело со стороны.

Там, где обычный человек промолчал бы или покривил душой, чтобы угодить собеседнику, Хатори сходу высказывал всё, что думал, нисколько не задумываясь о последствиях.

Поэтому, в конце концов, Хайнэ поверил ему.

— Неужели тебя это не мучает? — допытывался он. — То, что ты ничего не помнишь о своём детстве?

Хатори смотрел на него с искренним недоумением.

— А почему это должно меня мучить?

— Ну хорошо, но тебе должно быть, по крайней мере, интересно. Ты же можешь постараться. Постарайся вспомнить!

На лице Хатори появлялось то же самое выражение, как в те моменты, когда Хайнэ пытался заставить его прочитать какую-нибудь книгу.

— Не хочу, — скучающим тоном отвечал он. — Зачем тратить на это время?

— А на что ещё его тратить? — закатывал глаза Хайнэ. — Чем ты собрался заниматься?

— Просто смотреть по сторонам, — пожимал плечами Хатори.

И он смотрел.

Провожал одинаковым взглядом какую-нибудь заезжую гостью из ближайшего города, разодетую в шелка, крестьянку в оборванном платье на дороге и госпожу, привозившую из столицы новые наряды для Хайнэ. Наблюдал за крестьянами, стоявшими по колено в воде на рисовых плантациях, разглядывал двухэтажные деревянные постройки — в местах, где весенние разливы рек причиняли особенно большие разрушения, дома строились на сваях.

Это было то, что всегда поражало Хайнэ в Хатори: он никогда не отличался особенной общительностью, а порой демонстрировал прямо-таки вопиющее равнодушие к окружающим людям, однако легко находил с ними общий язык и, в принципе, ничего не имел против того, чтобы находиться в центре толпы.  Дай ему волю, и он бы целыми днями молча разгуливал по базарным улицам Ашталера, столицы провинции, но тут препятствием стал Хайнэ, панически боявшийся толпы после того, что с ним случилось в Аста Энур.

— Ты уже однажды затащил меня в Нижний Город! — закричал он в ответ на первую же попытку Хатори свернуть в сторону Ашталера. — И оттуда я вернулся таким!

Он яростно растащил в разные стороны полы одеяний, открывая на обозрение свои ноги — толщиной в руку нормального человека, искривлённые и узловатые, как ветви дерева, выросшего в неудачном соседстве с более высокими и могучими собратьями.

Хатори смотрел на него несколько мгновений, а потом отвернулся и дёрнул поводья, заставляя лошадей свернуть на другую дорогу.

— Я мог бы съездить в город один. Ты не против? — спросил он несколько минут спустя, и это был первый случай на памяти Хайнэ, когда Хатори попросил на что-то своеобразного разрешения.

Однако Хайнэ ему отказал.

— Нет, я против! — закричал он, совершенно потеряв в тот момент самообладание. — Не смей! Я запрещаю тебе ездить куда-либо без меня!

Впоследствии он жалел о своём поведении, однако Хатори больше не поднимал этот вопрос, а на то, чтобы сделать это самому, Хайнэ не хватило ни решимости, ни благородства.

К тому же, иногда его мучили сомнения: может быть, Хатори на самом деле не обратил на его слова никакого внимания, и давно уже гуляет по улицам Ашталера, просто помалкивает об этом? Он ведь не из тех людей, которые готовы отказаться от своих намерений просто потому, что им что-то запрещают.

Выяснить это не представлялось возможным. Оставалось только — вот как сейчас — ловить украдкой взгляд тёмно-вишнёвых глаз, прикованный к людям, работавшим в поле, и пытаться понять, о чём Хатори думает.

Может быть, смеётся над дурачком Хайнэ, который возомнил, что его запреты имеют какую-то силу? Жалкий калека, пытающийся придать себе таким образом значимости. Жалкий, отвратительный калека…

В глубине души Хайнэ не верил, что Хатори может думать именно так, но бывали моменты, когда у него в голове вдруг что-то заклинивало, и он начинал видеть презрение и насмешки в глазах каждого человека, который находился рядом с ним, включая семью и брата. К горлу душным комом подкатывала паника, хотелось вскочить на ноги и бежать, бежать, бежать — на край света, от всех этих людей, а лучше рухнуть в чёрную пропасть, ведущую прямо в Подземный Мир.

Но бежать он не мог.

К счастью или к несчастью…

Повозка, скрипнув, остановилась, и этот звук позволил Хайнэ опомниться. Тёмные мысли подступали незаметно и затягивали, как течение в реке — оглянуться не успеешь, как тебя уже вынесло на глубину, и ты  понимаешь, что тонешь.

Хайнэ оглянулся, зябко повёл плечами.

По правую сторону обочины расстилалось цветущее поле, бело-зелёно-золотистое, с редкими вкраплениями алых кациний — как будто несколько капель крови пролили на разноцветное полотно.

Спрыгнув с повозки, Хатори распахнул в ней дверь и протянул к Хайнэ руки.

— Пойдём полежим в траве, — предложил он.

Хайнэ готов был уже согласиться, как вдруг заметил на противоположной стороне поля девушку и, побледнев, покачал головой.

— Ты иди, — пробормотал он. — Я здесь посижу. Земля ещё холодная.

Хатори не заставил себя долго упрашивать.

Он никогда не заставлял — порой к большому сожалению Хайнэ.

Он прошёл несколько шагов, раздвигая высокие травы, и сделал то, что предлагал названному брату — рухнул в цветы, закинув ногу на ногу и подставив лицо солнечным лучам, лившимся с пронзительно голубого неба.

Хайнэ смотрел на его рыжие волосы, рассыпавшиеся среди нежно-зелёной травы, одновременно чувствуя на себе взгляд незнакомой девушки

«Что она на меня смотрит?! — подумал он с отчаянием. — Смеётся, да?! Как смешно…»

Руку его, лежавшую на колене, внезапно что-то защекотало, и Хайнэ, опустив взгляд, с удивлением заметил бабочку, бесстрашно опустившуюся к нему прямо на запястье.

Он замер, стараясь не спугнуть её и глядя на прозрачные нежно-золотистые крылышки.

«Да нет же, — промелькнуло в его голове. — Она не знает, что я урод. Она видит только моё лицо, и я кажусь ей симпатичным. Она любуется мной…»

Какая странная насмешка судьбы — оставить ему лицо вполне нормального, даже красивого человека, превратив при этом тело в иссохший остов.

Но всё же приятно…

Губы Хайнэ тронула лёгкая улыбка, и он непроизвольно шевельнул рукой, пытаясь спрятать в ярко-алых рукавах свои пальцы-веточки, тонюсенькие и неприглядные.

Бабочка вспорхнула и улетела.

— Раз господин не идёт к цветам, то цветы идут к господину, — раздался над ухом знакомый голос, и Хайнэ, поперхнувшись от неожиданности, получил в безраздельное владение целую охапку огненно-красных цветов, обдавших его волной сладкого аромата.

Хайнэ вскинул взгляд; названный брат усмехался.

С ним всегда было так — сначала он раздражал просто до изнеможения своим поведением и высказываниями, а потом делал что-то… и оставалась только щемящая боль в груди.

Краем глаза Хайнэ увидел, что девушка, тем временем, приближается к ним.

«Но она же не посмеет заговорить с нами, нет?!» — испуганно подумал он.