Но другое дело - характер. Он отличен от чувств, дисциплинирует чувства, удерживает в границах беззаботное потворство себе - неприятная обязанность! Я надеялся в этом рассказе о Гренландии избежать чрезмерного подчеркивания трудностей жизни охотника гренландца. Его страна - студеный Север; его стихия - море; его опасности - шторм, лед, случайности охоты, всего этого достаточно, чтобы по спине поползли мурашки. Расписывать их значило бы мелодраматизировать Север и фальсифицировать бесспорную истину, что для гренландца все это обычные будни. Охотник стойко борется с опасностями, легко переносит лишения. В этом проявляется его характер.

Вылезть из теплой постели - он любит ее, и она у него есть - и, не позавтракав, в темное морозное январское утро, положив каяк на голову, тащить его милю или две по неровному льду до чистой воды, спустить на воду и грести туда, где с первой полоской рассвета могут появиться тюлени; ждать часами, мерзнуть, отмораживать щеки и руки; и делается это не по фабричному гудку, не в точно установленное время и не под присмотром хозяина, а по собственной воле и изо дня в день - вот что формирует характер.

Гренландские охотники - настоящие сильные люди, привыкшие к суровой трудовой жизни, полной лишений. Создание их законов обошлось без вмешательства Ликурга, их установили условия жизни. Это героический народ, и я рискну заявить, что на стенах домиков из дерна, в которых живут пятнадцать тысяч мирных гренландцев, висит в рамках больше датских королевских дипломов за исключительную храбрость, чем мы можем предъявить медалей конгресса, приходящихся на миллионы людей.

Гренландцы - настоящие люди: они безропотно переносят лишения, ведут трудную жизнь под открытым небом, выполняют тяжелую работу, терпят голод, холод, комаров. То же можем делать и мы.

В горячем цехе на заводе Форда в Детройте работают преимущественно негры: установлено, что они переносят жару лучше белых. В этом, может быть, сказываются расовые различия, а может быть, годы работ на хлопковых плантациях Юга. В экспедиции Пири к Северному полюсу был негр. Когда-то говорили, что эскимосы не долго могут жить в умеренном климате. Это чистый вздор: очень много эскимосов живет в Дании. Широко распространено мнение, будто бы эскимосы не так, как мы, ощущают холод. Вероятно, и это миф. Во всяком случае, их толстые щеки не дают им никаких преимуществ: они обмораживаются быстрее наших худых лиц. И бок о бок с этими чистокровными эскимосами работают "белые гренландцы". Вторые ничуть не лучше первых, но такие же хорошие. Если белый захочет, то может выдержать очень многое. И к тому же с удовольствием. Вы сомневаетесь?

Мой сын, четырнадцатилетний мальчик (я сейчас пишу о событиях 1935 года), в феврале ездил вместе с почтой в Уманак. Они попробовали проехать по одному маршруту, но, натолкнувшись на тонкий лед, избрали другой, проход по суше у начала фьорда Кангердлугсуак. Дорога все время была плохая: на льду, покрытом снегом, они провалились в воду; на берегу лежал глубокий снег, намело большие сугробы. Для перехода по суше в нормальных условиях требовалось от двух до трех часов; у них он занял почти два дня. Они четыре дня добирались до Уманака, проведя две ночи под открытым небом. Стояли самые холодные дни, температура опускалась до -35° и -40°. Два гренландца (вся группа состояла из четырех человек) были одеты в оленьи шкуры. Мальчик не захотел взять свою меховую одежду: "Слишком жарко в ней", - сказал он. Все четверо спали, сидя в палатке на санях сына размером три фута на шесть. Мальчик отморозил нос, все гренландцы отморозили носы и щеки, а один охромел от растяжения связок ("подвернул ногу в колене"); сын мой вернулся домой в хорошей форме и очень веселый: "Здорово было!"

Гренландцы не понимают, почему европейцы должны быть богатыми, когда они бедны; почему кто-то владеет кучей вещей, а у других их нет (я пробовал объяснить это, но запутался). Здесь в трудное время тот, кому повезет на охоте, делится мясом со всем поселком. Все получают свою долю, но никто не благодарит за это. Когда я на рождество раздавал на сто долларов подарков, лишь немногие говорили "спасибо", большинство же даже и не помышляло о благодарности. Они знают, что нам это льстит: они искусные льстецы.

Трудно сказать, что думают о нас гренландцы; они скрывают это от европейцев. Они уважают труд, складывание цифр они не считают за труд. И они не понимают, почему утомительный характер "умственного труда" дает человеку право на громадный оклад и привилегию спать на кровати (этого я не пытался объяснить). Им не приходилось видеть, чтобы белый пошевелил хоть пальцем. Они нас не уважают и, думаю, не любят.

Хитрят гренландцы неискусно, примитивно; квалифицированное вымогательство ново для них. Но вот пришли мы, белые; и для очень многих из них мы только добыча. Толстопузые клерки или гусеницы-землемеры, ползающие по их холмам, или пачкуны со своими красками, как мы можем что-нибудь значить для них? Почему они должны в глубине души уважать нас больше, нежели рабочие уважают балбесов - банкирских сынков? У гренландцев есть своя гордость.

XIII. ПРОЩАЙ, ИГДЛОРСУИТ!

- Хорошо, мистер Троллеман, - сказал я и, взглянув на итог счетов, оплатил их. - А теперь, мистер Троллеман, - ах, это прощание было слаще меда, мы ведь ни разу открыто не скандалили, - теперь, мистер Троллеман, по поводу танцевального зала. Я надеялся, что он будет строиться на средства, собранные по подписке друзьями местных жителей. Но никто не помог. Может быть вы? Не хотите ли внести сколько-нибудь на танцевальный зал?

Никогда я не видел такого внезапного проявления бешенства у человека. Троллеман вскочил, как взбесившаяся собака; он орал на меня, грозил кулаком.

- Я снесу этот танцевальный зал, сотру его с лица земли. Вы увидите, вы увидите.

Смешно было слушать, как он орал. Я пошел к Абрахаму и рассказал ему об этой угрозе. Он созвал муниципальный совет, пригласив и помощника пастора. Они составили жалобу на имя губернатора. Я увез ее с собой и сдал в канцелярию губернатора, где жалобу подшили в дело, не ответив на нее. Кроме того, в архивном деле теперь хранится наша дарственная запись: жители Игдлорсуита самостоятельно, без всякого надзора со стороны датчан владеют на правах собственности этим домом.

В тот вечер муниципальный совет устроил официальное открытие танцевального зала: кафемик в нашу честь. Здание, которое казалось нам таким большим, было переполнено. Толпа расступилась перед нами у входа. Мы прошли на середину, где было оставлено для нас свободное место. Здесь стояли два стула, столик, покрытый белой скатертью, на ней две чашки с блюдцами. Когда кончили пить кофе, люди окружили нас; на мгновение все затихло. Затем запел хор; дирижировал помощник пастора Самуэль. Трудно было сдержать слезы. Пение затихло, и Самуэль обратился к нам с речью.

- Сегодня, - сказал он, - мы приветствуем Кента с его женой и благодарим их за большой дар. Мы сожалеем, что у нас не было времени подготовиться. Ясно, что мы не можем отблагодарить их за этот бесценный дар: во всей Северной Гренландии нет лучшего танцевального зала, даже в тех местах, где люди живут лучше нас. Этот дом принадлежит нам. Сегодня мы чувствуем, что этот дом, красивый дорогой дом принадлежит нам, и мы за это очень благодарны. Мы будем помнить Кента и его жену до тех пор, пока этот дом будет стоять, и будем испытывать благодарность за чудесный дар. Жители из других поселков, не знакомые с Кентом, увидят, как он любит Игдлорсуит. Мы глубоко признательны Кенту за подарки, пиры, за помощь бедным. Множество людей благодарно Кенту. Теперь Кент с женой отбывают на родину, и мы желаем им счастливого благополучного путешествия. Жители Игдлорсуита будут долго помнить Кента. Его дар, стоящий посреди поселка, будет напоминать нам о нем.

Когда Самуэль кончил, собравшиеся пропели псалом. Я встал и произнес речь, поблагодарил их на том жаргоне, который Саламина научилась понимать. Фразу за фразой она переводила мою речь на настоящий эскимосский язык; моя речь в ее переводе была краткой и выражала сущность сказанного.