Примерно в час ночи ветер, не утихая, переменился на юго-западный. "Ну, пусть дует, - подумал я, - хуже не будет". Шум стоял оглушительный: к хлопанью брезента прибавился рев прибоя. Мы так устали, что, несмотря на это, уснули.

Что-то случилось! Придя в себя, я увидел, что Френсис поддерживает упавший на нас брезент, с которого стекает вода. Сломался другой шест. Буря была в самом разгаре; дул штормовой ветер, дождь лил сплошной стеной. Надо вставать, браться за дело! Я соединил палкой обломки шеста, натянул растяжки, приволок еще полтонны камней. Исправив повреждения, я снял промокшую одежду, после чего теплый спальный мешок из оленьих шкур показался мне раем. К десяти утра буря утихла.

В семь часов вечера за нами пришла моторка. Был сильный прибой, и моторка остановилась вдали от берега. Петер на маленьком ялике попытался пристать, но безуспешно. В конце концов мы перенесли свое снаряжение на уступ, возвышавшийся фута на три над водой. Отсюда, в тот момент, когда набегавшая волна подбрасывала ялик, мы закидывали в него вещи и так постепенно перебирались на борт. Нас постигла только одна небольшая неудача. Нужно было всего несколько секунд, чтобы уложить холсты поперек носовой части ялика. Слишком долго. Через мгновение ялик уже кружился в водовороте вспененной воды, а холсты плавали в море. Мы спасали холсты, а Петер лодку. Хороший тон и, может быть, настоящее искусство требуют, чтобы на полотнах, представленных на выставке, не было видно следов перенесенных испытаний.

VIII. УПАДОК И ПАДЕНИЕ

Колония Упернивик лежит на оконечности маленького острова, находящегося неподалеку от берега. Она начинается от бухты, расположенной по одну сторону скалистого мыса, и тянется рядом домов, разбросанных примерно на протяжении полумили, до лавки и жилых домов администрации, выстроенных по другую сторону мыса. Над поселком возвышается церковь. Она стоит на склоне холма, и кажется, что это епископ в ризе и митре взирает сверху на свою жалкую приниженную нищую паству. Дом доктора, большое изукрашенное, как будто выпиленное лобзиком здание в псевдонорвежском стиле, по своему великолепию уступает только церкви. Затем идет хороший старый господский дом управляющего, потом основательные дома его помощника и священника и, наконец, больница. Это легкая, разборная постройка, купленная в подержанном виде на угольной шахте. Большие дома докторов, маленькие больницы. Доктора, кстати сказать, не виноваты в этом.

На маленьком скалистом выступе в порту стоят два памятника. Ими отмечена "крайняя северная точка", которой в свое время достигли датский премьер-министр Стаунинг и посол США в Дании мистрисс Оуэн, на дальнем севере воздвигнут гранитный монумент Пири, а около Сёнре-Упернавика монумент в честь датского короля, по повелению которого здесь были спасены пассажиры и экипаж судна, потерпевшего кораблекрушение.

В Гренландии много памятников. Одни поставлены в память благородных людей, другие увековечивают какие-то человеческие деяния. И есть в Упернивике памятник исключительной любви одного из управляющих колонией к своему народу. Это зал для танцев.

Лембке-Отто, пользующийся общей любовью, бессменный управляющий Упернивиком, собрался уезжать из Гренландии. Он провел там немало полжизни! Еще полжизни предстояло ему прожить. Дания, родина, раскрывала ему свои объятия.

- Да, - с грустью сказал он мне, - хорошо уехать туда.

Упаковывали вещи; жена его объезжала все поселки, нанося прощальные визиты. Дочь была дома - хорошенькая, белокурая девушка, только что приехавшая из Дании, забавно выглядевшая в гренландской обстановке в модном европейском платье и туфлях из белой замши на высоких каблуках. Мы должны были встретиться с ними снова на борту парохода, который доставит их на родину. Милый хозяин, хороший добрый человек; мы прощались как будто навсегда.

В порту стояла упернивикская шхуна. На ней семья Лембке-Отто собиралась плыть на юг, в порт, где останавливается пароход. Мы договорились там встретиться. Я застал шкипера на борту и попросил его исправить неполадки в двигателе моей моторной лодки. Шкипер был молодой, красивый, синеглазый датчанин, немного странный и очень обидчивый. Он затаил обиду на меня из-за того, что я будто бы не ответил ему на поклон.

- Я решил, - сказал он мне с правдивостью Георга Вашингтона, - что никогда с вами больше не заговорю.

К счастью, я был совершенно неповинен в этом проступке. Мы скоро все выяснили и выпили за примирение пинту шнапса. "Хорошо, - думал я потом, что мы уладили это дело".

Вечером я пошел на танцы. В дверях стояла толпа, зал был переполнен. Я сел на траву, вытащил коробку сигарет, угостил окружающих, закурил. Из дверей танцевального зала вышел молодой человек и направился ко мне.

- Дайте мне сигарету, - потребовал он, - ну!

Это было сказано нагло, тоном приказа. Я отказал. Парень некоторое время сыпал угрозы, потом оставил меня и присоединился к толпе. Я докурил сигарету, бросил окурок; теперь можно пойти потанцевать.

Толпа в дверях расступилась, пропуская меня. Мой "приятель", как я заметил, шел за мной. На танцах все девушки обычно стоят спиной к стенке: можешь выбирать любую. Я так и сделал - протянул руку, приглашая одну из них, как вдруг - бах! - меня толкнули плечом. Я отлетел в сторону, а парень сгреб девушку. Мне следовало бы не связываться. Но, нет, я рассердился. Когда танец окончился и этот нахал возвратился на место, я поднажал на него плечом и освободил его от девушки. Мне показалось, что это было сделано довольно чисто, я вышел из столкновения с добычей, с девушкой, и мы начали танец. Этот болван опять налетел на меня в боевом настроении. Не выпуская рук девушки, я толкнул его плечом, когда он был в неустойчивом положении. Парень, шатаясь, отлетел назад ярда на два и ударился о стенку. Затем напал снова, схватил девушку и стал тащить ее к себе. Я бросил борьбу и вышел вон.

В дверях стоял экипаж моей лодки: Гендрик, Петер, Кнуд.

- Если бы дело зашло дальше, - сказал Кнуд, - мы бы все приняли участие.

- Неужели?

- Имака, - как говорят по-гренландски, - может быть.

Но что было бы, если бы они приняли участие в столкновении? Я видал, как Кнуд мерялся силой в поднятии тяжести и перетягивании, он побил всех силачей одного за другим. Гендрик, несомненно, был еще сильнее. Я мог бы смело держать пари за своих трех мушкетеров против упернивикского сброда. Но в Гренландии джентльмены не дерутся.

Гавань Прёвен находится на расстоянии хорошего дневного перехода на юг от Упернивика, это узкий проход между двумя островами. Каждую осень в проход сотнями заходят белухи, но немногим удается уйти. Это ловушка для китов. Руководил ее ловом Дросвей, датский поэт. Начальником торгового пункта в тридцать втором году был Николайесенс, поклонник американского искусства - своей жены. Этот Прёвен - арктические Афины.

Несколько лет назад я познакомился на борту парохода с одним джентльменом, американским датчанином, который пожаловался мне:

- Моя дочь, сэр, сделала ужасную вещь. Она вышла замуж и поселилась в Гренландии.

Эта женщина "с извращенными вкусами" оказалась в Прёвене, ей там нравилось. И кого еще вы думаете я нашел в Прёвене? Моего старого друга, ее взволнованного родителя, приехавшего сюда умолять их вернуться.

- Я предлагал этому молодому человеку хорошее место, с вдвое большим окладом, чем он получает, - рассказывал мне старый друг при первой встрече, - но они не хотят уезжать.

- Ну, как? Теперь они поедут? - спросил я его в Прёвене.

- Кто поедет? Куда? - ответил он в изумлении. - Что вы, да я сам бы ни за что не уехал отсюда, если б мог остаться. Это превосходное место, чудеснейшее место, единственное, где стоит жить.

И вот мы оба начали строить планы, как бы нам ухитриться остаться жить здесь, как прокормиться в Гренландии.

- Молоко, вот что, - сказал друг (он торгует молочными продуктами), китовое молоко.

И после разговора мы чуть не организовали продажу акций одного из самых разумных гигантских предприятий нашего века. "Китовое молоко - пища всего мира", "Дети белухи". В нашу честь закололи откормленного тельца белуху. Поев, мы отплыли.