Но шрамы на спине продолжали появляться. Какие-то быстро заживали и были почти незаметны на ее бледной коже. Какие-то – глубокие – зарастали дольше и оставались, это было видно, навсегда. Иногда она обнимала себя и дотягивалась до них кончиками пальцев, поглаживала.

Достала запрятанные глубоко в шкафу майки и футболки с короткими рукавами. Взяла купальник с собой в колледж. Она больше не прятала татуировку. Ненавидела ее, но не скрывала.

Они с Лесли встретились через несколько лет в родном городе, потягивали молочные коктейли через соломинки в дайнере у дороги.

– Знаешь, – сказала Лесли, – тебе надо что-то с этим делать.

И кивнула на татуировку.

– Ты так себе никогда мужика не найдешь. Хотя бы замотай чем-нибудь, как будто болячка.

– Это тоже часть меня, – просто ответила Кэрол.

– Это часть его.

– Значит, и меня.

Лесли фыркнула.

– Ты все такая же наивная фантазерка. Надеешься, что когда-нибудь его встретишь?

– Нет. – Она не врала. – Но это часть нас обоих.

– А мой недавно где-то крупно грохнулся, – сказала Лесли.

– Билл?

– Нет… - Лесли нервно передернула плечом. – Мой.

И, убедившись, что на них никто не смотрит, быстро подняла край трикотажной кофточки, демонстрируя шрам на боку.

– Или в аварию попал. Не знаю, где так можно умудриться.

– А он часто?..

– Не, спокойный такой. Я вот Билла ругаю, он страшный недотепа. Решил сам себе рубашки погладить и чуть ладонь не прожег. Надо же о других людях думать.

Кэрол было странно это слышать.

– Ты так легко говоришь с ним… про нее? – удивилась она.

– Что тут такого? Может, она где-нибудь на Аляске, живет с мужем, счастливая. И ожогов на ладони она точно не заслужила. Кстати, про Мэнди знаешь?

– Нет, а что?

– Нашла своего в соседнем городе. Повезло. Или как посмотреть.

– Шутишь!

– Неа.

Кэрол вдруг захотелось все узнать.

– А как это было? - спросила она, комкая салфетку.

– Сама знаешь, – Лесли было скучно вдаваться в подробности. – Как по учебнику. Ехала по дороге, скрутило всю, заколотило… А дальше, говорит, вела машину сама не знает, куда. Сердце подсказывало.

– И какой он?

– Обычный. Видела его. Невзрачный такой, щупленький. Но душа в душу живут. “Он меня понимает”, говорит. Их даже местное ТВ снимало, говорят, первый случай за год…

– Бывает же все-таки, – сказала Кэрол. Лесли ответила тяжелым взглядом.

Когда пришла пора расплатиться, Кэрол достала кошелек, и подруга, следившая за ее руками, ойкнула:

– Он опять нарочно, да?

И ткнула пальцем в запястье Кэрол: там в ряд шли шесть одинаковых шрамиков, два сантиметра каждый.

– Не нарочно.

– Ага, ровненькие такие, целую картину нарисовал.

Слегка покраснев, Кэрол объяснила:

– У меня нервный день был. Экзамен важный. Я вся на взводе, и вдруг вылезает это. – Показала на первый шрам. – И видно же, что глубокий, останется. Я разозлилась и рядом так же расцарапала. А он третью царапину. Ну а я четвертую. На шестой он остановился.

Лесли слушала ее, разинув рот.

– Кэрол… Ты теперь такая же долбанутая, как он.

– Вовсе нет!

Ей вдруг стало смешно.

– Слу-у-ушай. – Лесли вспомнила о чем-то. – А ты когда уезжать собираешься?

– Пока не знаю. Мама просит подольше остаться.

– Тут у Билла есть один приятель… Эд зовут. Очень хороший парень. Прилично зарабатывает.

– Лесли, прекрати.

– Одно свидание, а? Двойное. Пойдем вчетвером. Просто познакомишься, потанцуешь, никаких обязательств. Давай, Кэрол! Серьезно, ну. Предназначенные - это такой прошлый век.

На прощание Лесли потянула за короткий рукав футболки Кэрол:

– И срам прикрой.

На свидание с Эдом Кэрол надела платье с тоненькими бретельками.

***

Эд не любил, когда Кэрол поворачивалась к нему спиной. Если он входил в спальню, а она переодевалась, он отворачивался и говорил о чем-то нарочно дурацком. У него самого на лице пестрели ямочки от ветрянки, которой он никогда не болел, и Кэрол любила эти ямочки, а Эд злился.

– Не трогай, – говорил он. – Это чужое.

Когда он обнимал ее голую спину, то заученными движениями умудрялся класть ладони ровнехонько между шрамов, не касаясь их.

За две недели до свадьбы Кэрол заперлась в туалете и тонкой иголкой нацарапала на безымянном пальце кольцо. Она надеялась, что Катастрофа поймет. Он или понял, или попал наконец в больницу, но вел себя ближайший месяц очень тихо.

Когда на тридцать третий день Кэрол вышла к завтраку с синяком на ключице, Эд недовольно покачал головой, но промолчал.

Они лежали в постели, обнявшись, и Эд пальцем очерчивал татуировку на ее плече.

– Расскажи еще раз, – говорил он, и Кэрол чувствовала, как пересыхает во рту.

– И рассказывать нечего, – отвечала она. – Ты что, в юности ерунды не творил?

– Такой – нет, – отвечал Эд, и с каждым разом в его голосе было все меньше доверия. – Как, говоришь, тебя называли?

– Дьявол, – врала Кэрол. – Дьявол с кудряшками.

– Мммм, – мычал Эд.

– И, если тебе от этого станет легче, отец меня два месяца из дома не выпускал, когда я сделала татуировку.

– Я бы до старости не выпускал, – говорит Эд. И накрывает ее плечо одеялом.

***

Она сидит на холодном полу, прислонившись к ванне, и старается плакать не слишком громко. Эд бродит по дому, стучит мебелью. Он не хочет говорить о том, что произошло. Из больницы они ехали в тяжелом молчании, и Эд только шипел сквозь зубы, когда машины подрезали его на дороге.

Кэрол по привычке обнимает руками живот, не успевший стать заметным, хотя теперь это только она, только ее тело, и больше ничего. Внутри тянет, стонет, болит, и Кэрол кусает губы, вытирает лицо полотенцем, но слез так много, и они никак не заканчиваются. В спальне слышны шаги, Эд вдруг ударяет ладонью в дверь и кричит:

– Пять лет пытаться, столько денег выкинуть – ради чего?

– Ну какого ответа ты от меня хочешь?! – кричит в ответ Кэрол. Он, выругавшись, снова уходит. Кэрол хочет позвонить матери, но не может выйти – знает, что Эд не даст ей поговорить по телефону. Кэрол хочет сбежать на улицу, но не может встать.

Ей так одиноко. Она берет лежащие на раковине маникюрные ножницы и, не замечая боли, добавляет седьмую царапину к стройному ряду, а потом гипнотизирует взглядом свою руку.

Восьмая царапинка появляется через несколько минут.

Кэрол улыбается. И добавляет девятую.

Катастрофа – десятую.

Кэрол не представляет, о чем он думает. Что она опять злится? Хочет показать, как сердится на него? Ну и пусть. Он хотя бы отвечает.

Одиннадцатая царапина – от нее, двенадцатая – от него.

Ее сердце вдруг сжимает такая страшная тоска, что Кэрол не успевает подумать про все наставления мамы, подруги, учительницы, не успевает вспомнить книги для девочек и уроки в школе. Она выцарапывает в конце ряда маленькую C.

И почти сразу рядом появляется маленькая O… или D? Совершенно непонятно.

Кэрол смеется сквозь слезы. Катастрофа и здесь умудрился напортачить. Она слизывает кровь с кожи. Рукав блузки пахнет больницей.

***

В голове звенит.

Так вот, значит, что это такое – когда тебя бьют? Это чувствовал Катастрофа?

Кэрол не может поверить, что он проходил через такое, иногда чуть ли не каждый день.

Это же так больно. Так обидно. Так чудовищно больно и обидно.

Она бьет Эда в ответ прежде, чем разум говорит ей остановиться. Эд хватается за щеку. Ее ладонь горит от пощечины.

– Ты ударила меня, – говорит он. – Ты ударила меня, сука.

– Прости, – шепчет она. – Прости, я…

И он ясно дает ей понять, почему его никогда не стоит бить в ответ.

Утром, встретив Лесли в магазине, она врет, что Катастрофа опять вляпался в приключения.

– Давно этот козел так тебя не подставлял, – сочувствует Лесли. – А держался-то, держался! Глянь, - она задирает штанину, – я тоже своему услужила. Секатор на ногу уронила. Неплохо, да?