Через пять минут я задумчиво почёсывал трёхдневную щетину (последний раз я брился ещё на корабле взятой в аренду у Уолкера бритвой): как бы поиметь прибыль с предстоящего боя? Этот вопрос я обсудил с Филуменой и вскоре выяснил, что и впрямь на официальном уровне букмекерство запрещено, даже в Нью-Джерси, а подпольные букмекеры все поголовно находятся под патронажем итальянцев. Но адреса этих контор она не знает. Да и знала бы – не сказала, подумал я, покидая заведение. Мало ли, вдруг под личиной приятного посетителя скрывается полицейский агент.

После перекуса я закинул в рот пластинку жвачки. А ничего так на вкус, очень похоже. В ближайшие восемьдесят лет он не сильно изменится. А тут ещё вкладыш с фотографией бейсболиста, судя по мелкой подписи, Джо Ди Маджо из «Янкиз».

Время уже, судя по карманным часам, приближалось к трём часам дня, а ноги мои устало гудели. Хорошо, ботинки оказались качественными, в будущем такое качество стоило бы на порядок больше, чем в это время. Между тем до сеанса оставалось ещё почти четыре часа. Делать было нечего, и я решил смотаться в антикварную лавку, по пути заглянув в галантерею, где разжился зубной щёткой, опасной бритвой и помазком.

– Ну как, молодой человек, нагулялись? – поинтересовался Лейбовиц, когда я переступил порог магазина.

Я вкратце пересказал маршрут своего путешествия, посетовал, что, может, стоило бы купить билет на фильм Чаплина и для антиквара, но Лейбовиц только махнул рукой, мол, он уже стар для такого рода досуга. После чего выпросил у меня газету, которая торчала из кармана, и принялся изучать содержимое свежего номера «Нью-Йорк таймс».

– Мистер Лейбовиц, а как вы относитесь к боксу? – отвлёк я его от чтения.

– В юности относился хорошо, а что? – поинтересовался антиквар.

– Да у меня имеются кое-какие сведения относительно исхода будущего поединка между Джо Луисом и Максом Шмелингом, который пройдёт 22 июня на стадионе «Янки». Подумал, неплохо было бы поставить на победителя.

– Вы что, хотите связаться с подпольными букмекерами?

– А почему бы и нет? Надеюсь, там не принято кидать, то есть обманывать?

«Не Россия же 90-х», – чуть было не добавил я, но вовремя сдержался.

– Честно говоря, на вашем месте ради призрачного выигрыша я всё же не спешил бы ввязываться в такого рода сомнительные предприятия.

– Да бросьте, Абрам Моисеевич, кто не рискует – тот не пьёт шампанское. Тем более какой тут риск, если дело поставлено на поток, зачем людям портить своё реноме?

Антиквар на какое-то время задумался, затем с решительным видом свернул газету в трубочку.

– Знаете что, Ефим, мне сегодня звонил Аарон. Естественно, разговор проходил в завуалированной форме, поскольку наш друг по-прежнему одержим манией преследования. Так вот, он по еврейской линии договорился с нужными людьми, которые за пятьдесят долларов согласны сделать вам документы. Я записал для вас адрес и имя человека, которого вам нужно будет там завтра спросить. Но ехать придётся в Нижний Ист-Сайд, и я бы посоветовал вам на всякий случай прихватить свой револьвер.

– Не стоит лишний раз светить ствол, Абрам Моисеевич. Не думаю, что дойдёт до перестрелки.

– Дело ваше. Одним словом, у людей, которые займутся вашими документами, вы можете и поинтересоваться относительно подпольных ставок. Они наверняка в курсе. Однако, насколько я понимаю, за документы вы отдадите последние деньги? У вас наберётся такая сумма?

– У меня есть сорок восемь долларов, – быстро произвёл я в уме пересчёт своей наличности.

– Ну, пару долларов я вам добавлю, да и на трамвай тоже. Но с чего тогда вы собираетесь делать ставку на победителя боя? Конечно, есть вариант, что после возвращения из Лос-Анджелеса ваше благосостояние значительно улучшится, тем более что вернуться мы должны уж точно до 22 июня. Но кто знает, как сложится, я не могу со стопроцентной уверенностью гарантировать успех нашего предприятия.

М-да, вот этот вопрос я как-то не учёл. Грустно вздохнув, я откинулся на спинку антикварного кресла и прикрыл глаза. Что ж, можно и подождать, думаю, ставки будут приниматься до последнего дня. Из лёгкой задумчивости меня вывел голос Лейбовица:

– Ну, если вам очень не терпится, могу ссудить в долг некоторую сумму. Вам сколько нужно?

– Если дадите взаймы долларов сто, буду весьма признателен.

– Гм, сто долларов… Тогда завтра, как соберётесь в Ист-Сайд, напомните, а то я на свою память не полагаюсь.

Тем временем нужно было выдвигаться в кинотеатр. По дороге я задержался возле чистильщика ботинок, и за пару центов парнишка лет двенадцати отдраил мою обувь до зеркального блеска.

Зал был рассчитан на две сотни зрителей, я, согласно билету, занял место на двенадцатом ряду, практически в середине. Моими соседями по левую руку оказалась супружеская чета с дочуркой лет пятнадцати, а справа примостилась благоухавшая духами и напомаженная девица вместе со своим молодым человеком. Не успели в зале погасить свет, как они начали перешёптываться, пересмеиваться, послышался звук поцелуев… Минут десять я это терпел, затем шёпотом сказал:

– Молодые люди, вы мешаете другим смотреть фильм.

Парочка притихла и больше не мешала окружающим своими любовными ласками.

История маленького Бродяги, пытающегося выжить в новом индустриальном обществе во времена Великой депрессии, меня тронула. Почему-то вспомнилось моё не такое уж давнее прошлое в Союзе, и снова передо мной встало лицо Вари. Потом вспомнил сына, как-то он там, в будущем, без меня… Должен уже на четвертый курс перейти. Надеюсь, не бедствует. Но этого я, к сожалению, никогда не узнаю.

Сообразив, что глаза уже на мокром месте, я сделал над собой усилие, при этом всё-таки шмыгнув носом. С возрастом, что ли, становлюсь сентиментальнее… Соседи справа не выдержали, хихикнули, видимо, подумали, что на меня так подействовал сюжет близящейся к финалу картины. Ну и плевать я хотел.

На следующее утро даже без напоминания Лейбовиц с бесстрастным лицом выдал мне сто десять долларов.

– Мир не знал ещё более доверчивого еврея, – криво усмехнулся он. – Надеюсь, эта сумма как минимум удвоится.

– Более чем уверен, не исключено, что и утроится. В любом случае половина выигрыша ваша.

– Да бросьте…

– Возражения, Абрам Моисеевич, не принимаются.

Через пятнадцать минут я неторопясь двигался в сторону Ист-Сайда, ограниченного на севере рекой Гарлем, на юге – 1-й улицей, на западе – 5-й авеню, на востоке – проливом Ист-Ривер.

Да, здесь народ жил не в пример скромнее, чем в лучших домах Манхэттена. В своём прикиде я выглядел чуть ли не буржуем. На одной из улиц полуголая ребятня прыгала в струях воды, бьющей из пожарного гидранта. Напомнило моё детство, когда мы бегали рядом с поливальной машиной.

– Эй, не безобразничайте!

Появившийся откуда-то полицейский, для виду погрозив дубинкой, затянул вентиль на гидранте.

– Ещё раз увижу – надеру задницы, – объяснил он погрустневшей мелюзге. – И родителям вашим нажалуюсь.

Мне нужно было попасть на Аллен-стрит, в фотостудию некоего Изи Шмейхеля, чья фамилия напомнила об известном датском вратаре из будущего. Люди попадались разговорчивые, самых разных национальностей, с радостью советовали, как лучше дойти, где можно срезать, а куда лучше не соваться. Например, одна добропорядочная женщина с окружностью талии около метра порекомендовала обойти стороной Чайна-таун, заселённый эмигрантами из Китая. Мол, там запросто ограбят чужака, зарежут, и следов не найдёшь.

Фотостудия Изи Шмейхеля, рекламировавшая себя неброской вывеской, располагалась в подвальчике жилого дома, от которого к соседнему были протянуты десятки верёвок с сушившимся бельём на высоте, недоступной мелкому жулью. Невысокий, худощавый хозяин студии, с щёточкой усиков под мясистым носом, при моём появления сразу же встрепенулся:

– Что желаете, мистер? Портрет, фото на паспорт, водительские права или, быть может, выездную фотосессию на лоне природы в окружении членов семьи?