Юля любила. Юля оправдывала, находила объяснения всему, прикрывала мужа, когда свое недовольство им высказывала теща. А теперь все это казалось каким-то неправильным. Подчинялась, верила слепо, принимала все решения мужа, как свои. Не приходила в голову даже мысль о том, чтоб спорить. Муж — авторитет.

Только вот два дня назад этот авторитет разбил ее на мелкие осколки. В ту самую минуту, когда заставил ее бросить ребенка. Когда выкрутил ей руки, перекрыл кислород. Когда заставил выбирать между ним и ребенком. Между благополучным будущим их семьи и больным сыном

Теперь Юля ясно видела, не будет у них благополучного будущего в любом случае. Не стоит и надеяться на то, что когда-нибудь все будет по-прежнему. Ей больше не хочется. Не интересно и даже неприятно. Ей не нравятся больше прикосновения мужа. Ее тошнит от запаха перегара, от его попыток перевести всю вину на нее и еще упрекнуть ее в эгоизме.

Сама дура. Сама виновата во всем. Жила все эти годы в тумане и видеть ничего не хотела, а теперь понимала, что больше так не сможет. Для этого нужно будет сломать себя снова и заново принять мужа, принять ситуацию, принять собственное бессилие. А ломать больше нечего. Все и так уже сломано. Где-то в родильном доме остался ее брошенный сын. Маленький, больной, одинокий и никому ненужный. Отвергнутый собственной семьей. Семейная связь разорвалась. И вместе с ней разорвалась надвое сама Юля. Нет больше семьи, за которую так яростно ратовала сейчас Лидия Павловна.

А свекровь обижалась. Невнимательность невестки за столом ее раздражала. Тонко подкрашенные губы недовольно поджимались. Воспитательная беседа не приносила желаемых плодов. Невестка почему-то не спешила освещать все вокруг светом своих воодушевленных на подвиги во благо семьи глаз. Не спешила поднимать флаг во имя борьбы за Сашенькино благополучие и счастье.

Вместо этого жена сына сделала нечто немыслимое. Она попросила Лидию Павловну уйти. Сослалась на какие-то дела. Сгребла со стола великолепнейшую пышную шарлотку, от которой не съела ни кусочка, и вручила, почти насильно ведя свекровь под локоток к двери. Очень неуважительно. Лидия Павловна слишком хорошо воспитана, чтоб навязываться. Она, конечно, ушла.

Закрывшаяся за свекровью дверь отрезала Юлю от посторонних эмоций и в квартире наступила долгожданная тишина.

Впервые было почему-то неважно, что подумает о ней свекровь. Не хотелось думать и о том, что и как она расскажет Саше и какую бурю эмоций выплеснет потом муж на Юлю. В последние дни так и получалось. С момента рождения ребенка Лидия Павловна выступала катализатором их ссор. Всегда принимала сторону мужа, боролась за его интересы и между делом тюкала невестку носом в несовершенства. А может так было всегда, просто Юля раньше не заостряла на этом внимание или не понимала? Подливала ли свекровь масла в огонь намеренно или из благих побуждений, тоже стало неважно.

А ближе к обеду пришел Саша. Словом, «пришел» - это было сильно сказано. Его привели, почти принесли, под руки не многим более трезвые товарищи. Троица, источающая по подъезду убийственное алкогольное амбре стояла на ногах только потому, что ее члены привалились друг к другу, образовав конструкцию вроде треноги.

- Принимай хозяина, красавица, - заплетающимся языком пробурчал один из мужиков и Сашу весьма шумно усадили на тумбу в прихожей, снеся по пути полку и оторвав со стены светильник.

- Нижайше просим прощ-щ-щеня… - осклабился второй из Сашиных спутников, неуклюже кланяясь и пытаясь исправить сотворенное.

- Пойдем, Толян, - потянул друга за рукав первый, кивая на Юлю. - А то она, смотри, злая какая… Еще огреет чем-нибудь.

Забулдыги раскланялись и ушли.

- Саш, это кто? - спросила Юля мужа, осоловело глядящего в одну точку.

- Эт, хрош-шие м-мужики, хрош-шие!

- Ты теперь пьешь с бомжами? Саша!

- А с кем мне ещ-ще пить? С тобой что ли? - криво усмехнулся муж, уронив голову себе на грудь.

- Зачем вообще пить? Ты посмотри на себя! В кого ты превратился? - Юля оглядела мужа. За последние дни он сильно сдал. Если раньше седина лишь слегка серебрила его виски, то теперь вся голова словно была присыпана пеплом. Это больше не был тот цветущий статный подполковник, провожавший ее в родильный дом. Теперь перед ней сидел утомленный жизнью и надломленный немолодой мужчина с опухшим после ежедневных ныряний в бутылку лицом.

- Ты на себя посмотри сначала… Сама не Елена Прекрасная… - бросил муж хлестнувшие бичом слова. - Ходишь, как призрак. Прикоснуться к себе не даешь. А я ведь не железный. Я соскучился, Юль. Тебя де недели не было.

- Мне нельзя…

- Я ведь не об этом. Это ты все о сексе... Я ведь так люблю тебя. А ты как чужая. Бурчишь, ругаешься.

Муж притянул ее к себе, уткнулся лбом ей в живот, обвил руками талию. И говорил. О том, как сильно любит, как старался все делать для нее, для их счастья, как из кожи вон вылез, обустраивая ее жизнь так, чтоб она не утруждалась особо работой. Он признавался в любви, просил вернуться к нему, уверял, что скоро он встанет на ноги и снова вступит в битву за благополучие семьи. Ему бы только помочь. Поддержать.

Юля стояла каменным истуканом. Не было ни сил, ни желания, положить руки на плечи мужа. Не вызывала жалости проникновенная речь и признания в любви. Может потому, что собственной любви к мужу у нее больше не осталось.

Ей стоило большого труда довести до кровати перепившего мужа и уложить спать. Раздевать его она не стала. Только стянула ботинки.

- Юлька, попить мне принеси! - протянул свалившийся на кровать безвольной тушей муж, подгребая под себя подушку.

- Сам принеси, - зло буркнула Юля, закрывая дверь в комнату.

- Привет! - голос подруги по роддому звучал в телефоне тепло и приветливо.

- Олеська! Привет!

- Ну, как ты? - сочувственный вопрос мигом выбил из Юли радость от звонка Олеси.

- Плохо. Как еще может быть? Саша пьет не просыхая.

- А как же его служба?

- Не ходит он на службу. Не знаю, может отпуск взял. Что-то у нас с ним не клеится. Ссоримся все время. Каждый разговор руганью заканчивается.

- А сын как переносит все это?

- Про ребенка Витя не знает.

- Не сказали что ли?

- Саша сказал, что младший умер.

Повисла неловкая пауза. Собеседница явно переваривала информацию, а тишина в трубке скребла по Юлиным нервам чувством вины.

- Ну а как сама? - справилась с собой подруга.

- Ужасно, Олесь. - противный ком обдирал горечью горло, мешая говорить. - Это ад какой-то. Вот про нас всегда говорили: «Образцовая семья… Идеальная семья». А я вижу сейчас, что нет ее. И не было никогда. Одна видимость. Противно. Каждый сидит в своем углу и варится в своем несчастье. Я не понимаю больше Сашу, а он не понимает меня. Винит меня во всем…

- В чем?

- Что семью разрушаю, что второго ребенка захотела, что мне было мало нашего счастья, захотела большего.

- Но ты же не виновата в том, что ребенок родился таким. И ребенок не виноват.

- Олесь, Саша все твердит, что скоро все будет как раньше, и укоряет меня, что я не могу перешагнуть через это. И ведь он сам не может. Иначе не пил бы так. Сегодня пришел домой с какими-то бомжами. Он делает вид, словно не было ребенка А я не могу так! Не будет как раньше. Не для меня. Я не могу взять и вычеркнуть из жизни последние девять месяцев. Не могу сделать вид, что ничего не было.

- Не обижайся, но это ты написала отказ от ребенка. Это было твое решение. Так или иначе, ты его уже вычеркнула из своей жизни.

- Да, написала. И я так больше не могу! Я второй день не переставая думаю о нем. Когда засыпаю, просыпаюсь. Как он там один? Как он там один? У меня в душе все переворачивается!

- Ну, так приедь и забери его! Он ведь еще здесь…

Разговор дался ей тяжело. «Приедь и забери!» Эти слова стояли в ушах и отпечатались где-то в душе. Семьи как прежде уже не будет. В чем был смысл ее отказа от ребенка, если семья все равно разрушена? Юля мучилась. Металась по кухне, в который раз подливала кипяток в заварку, которой уже нечего было отдавать, пила бледный безвкусный чай и думала. «Приедь и забери!» Эта мысль жгла каленым железом.